С учетом того, как конкретно развивались события на восточном фронте, русский Lebensraum спас в 1915 г. русскую армию от разгрома (правда, в 1917 г. она сама развалилась, а точнее – была развалена, но это другой вопрос). Кроме того, благодаря «массе пространства» много осталось и большевикам для «торговли» с немцами в Брест-Литовске и обмена на столь необходимое им время. С другой стороны, тип плохо организованного, «дурацко-дорожного» русского пространства с самого начала подсекал Россию, делая ее армию инвалидом. Германия, пишет А. М. Зайончковский, несмотря на окружение на суше и морскую блокаду, страдала и тем не менее «справилась с этим делом при помощи своей твердой организации и сохранения сообщения с Малой Азией через Балканы. Но Россия, с малоразвитой индустрией, с плохой администрацией, отрезанная от своих союзников, с громадным пространством своей территории при слабо развитой сети рельсовых путей, начала справляться с этим недостатком только к концу войны». Чтобы воевать в таких условиях, надо было постоянно перенапрягаться, психологически нагружая и перегружая такой человеческий материал, который не был приучен к социальной дисциплине «профессионального общества» и по отношению к которому у царской власти не было таких репрессивных структур, какие были, например, в сталинском СССР.
Значение пространства, помимо его «количества» определяется его качеством, которое есть функция экономического потенциала. Вот и сравним их. Чугуна и стали Германия в 1914 г. выплавляла чуть меньше, чем Антанта вместе взятая: 32,5 млн. т против 35,4 млн. т (из коих 17,7 млн. приходились на Англию), с добавкой австро-венгерской «гирьки» в 4,5 млн. т ЦД выходили вперед. Добыча угля ЦД в 1914 г. составила 324 млн. т (из них 277 млн. – Германия); у Антанты – 368 млн. т (Англия – 292 млн.; Франция – 40 млн.; Россия – 36 млн.); для сравнения: США – 455 млн. т.
Англичане и немцы в 1913 г. почти сравнялись по потреблению энергии: 195 млн. метрических т угольного эквивалента у первых, 187 млн. – у вторых (США – 541 млн. т; Франция – 62,5 млн.; Россия – 54 млн.; Австро-Венгрия – 49,4 млн. т). Накануне войны Германия превосходила Великобританию в доле в мировом промышленном производства: 14,8 % против 13,6 % (у США – 32 %, у России – 8,2 %, у Франции – 6,1 %)[11].
Экономический потенциал определил и военные расходы держав в начале ХХ в. Цифры и особенно динамика настолько интересны, что имеет смысл привести их в таблице (данные с устранением опечаток приведены по табл. II–IV из работы А. Дж. П. Тэйлора «Борьба за господство в Европе 1848-1914». – М.: Изд-во иностр. лит., 1958. – С. 39; цифры даны в млн. ф. ст.; первая, большая по размерам цифра – общие военные расходы; из двух меньших цифр верхняя – расходы на сухопутную армию, нижняя – на ВМФ.
Из таблицы видно, что немцы постоянно наращивая темп, выигрывали в гонке вооружений у англичан. С 1910 по 1914 г. они (и австро-венгры), почти удвоили расходы и если в 1910 г. немцы отставали от Великобритании на 4 млн. (64 против 68), то в 1914 г. опережали ее на 34 млн. со 110,8 млн.! Британская империя – гегемон XIX в. – плохо вписывалась в век ХХ, и британцы сами признавали это: «Правда заключается в том, – писал в 1903 г. премьер-министр сэр Генри Кэмпбелл-Баннерман, – что мы не можем обеспечить боевую (fighting) империю… мирная империя старого типа – вот этому мы вполне соответствуем». А вот Второй рейх не просто хорошо вписывался в ХХ в., но творил его, определял условия для вхождения в этот век других, легко превращая экономическую мощь в военную и превращаясь в «боевую империю». Всего один пример: к началу войны немцы имели 9388 орудий (из них тяжелые – 3260, знаменитые 120 мм гаубицы Круппа). Для сравнения: Россия – 7088 (из них тяжелые – 240); Австро-Венгрия – 4088 (из них тяжелые – 1000); Франция – 4300 (из них тяжелые – 200). Немецкая промышленность производила 250 тыс. снарядов в день, англичане – 10 тыс. снарядов в месяц. Поэтому, например, в боях на линии Дунаец-Горлице немцы всего за четыре часа выпустили по русской третьей армии 700 тыс. снарядов (за всю франко-прусскую войну они выпустили 817 тыс. снарядов). Значение тяжелой артиллерии выявилось уже в самом начале войны: 60-70 % потерь кампании 1914 г. – ее работа. Первая мировая была войной тяжелых артиллерий или даже, уточняет Террейн, войной бризантных снарядов.
В качестве последней по счету иллюстрации: во время войны англичане через посредников закупили у Германии 32 тыс. биноклей – лучших в мире.
Второе место по военным расходам в 1914 г. занимала Россия. В 1910 г. она отставала от Германии всего лишь на 1,2 млн. ф. ст., в 1914 г. разрыв стал огромным. Правда, Россия, чтобы держаться на уровне, вынуждена была тратить на военные нужды бóльшую часть национального дохода – 6,3 % в 1914 г. Таков удел всех экономически отстающих (ср. СССР против США в 1970-е – 1980-е гг.); Австро-Венгрии приходилось тратить 6,1 %, тогда как Франции – 4,8 %, Германии – 4,6 %, а Англии – 3,4 %.
Во время войны долю военных расходов пришлось еще больше увеличить, и если экономика практически всех крупных стран это позволяла, то социально-политический каркас мог выдержать это далеко не во всех странах. Тотальная (в том числе и экономическая) война стала серьезным испытанием для всех, и чем архаичнее социальная и политическая структура, тем серьезнее. Иногда – смертельно серьезнее. Именно Первая мировая война сломила историческое «сопротивление старых порядков» (А. Майер), довершив то, что начала Великая Французская революция в 1789 г. и закрыв таким образом в 1914 г. «длинный XIX век».
Таблица очень хорошо показывает контраст между морскими и сухопутными расходами Великобритании и Германии, их военные приоритеты. Не случайно еще в 1904 г. британские военные говорили: военный конфликт между Берлином и Лондоном – это нечто вроде схватки слона с китом, в котором каждому из противников будет очень трудно проявить свою сильную сторону.
Решая эту проблему в реальности уже идущей войны Германии и Великобритании пришлось взаимоуподобляться: в какой-то степени слон попытался стать китом, а кит – континентальным слоном. История показывает, что, как правило, такие попытки ни к чему хорошему не приводят, а часто бывают просто контрпродуктивны – немцы так и не смогли составить конкуренцию англичанам на море, а успехи их подводной войны были среди факторов, ускоривших военное вмешательство США. Попытки Великобритании повести себя в качестве континентальной державы перенапрягли ее на несвойственный ей манер и оказались большущим гвоздем для будущего гроба Британской империи.
В первые дни войны в Лондоне, Париже, Берлине, Вене и Петрограде (так стал называться Петербург) царило в целом радостное шапкозакидательское настроение: предполагалось, что война продлится несколько недель и быстро закончится победой. Отсюда – воодушевление, порой – экзальтация. Словом – ощущение праздника. И это действительно был последний, предзакатный праздник европейской цивилизации. М. Джилберт объясняет эту наивную уверенность европейцев тем, что в течение более тридцати лет (между Франко-прусской и мировой) Европа не знала войн; без войны выросло два поколения. Точнее так: они знали войны, но колониальные, где превосходящие силы «наших», «белых цивилизаторов» обрушивают на далекого и слабого врага огонь пулеметов и гигантских морских орудий. Правда, была сильная травма Англо-бурской войны, но, во-первых, ее испытали только англичане; во-вторых, совместная европейская акция против ихэтуаней («боксеров») в Китае относительно быстро вытеснила неприятные воспоминания. Сухой остаток по М. Джилберту: «Природа (новой возможной. – А.Ф.) европейской войны, в отличие от войн колониальных понималась европейцами плохо». Несмотря на то, что в начале ХХ в. о возможности войны говорилось – и говорилось немало, публика не ощущала, что приближается нечто принципиально новое и страшное.
Не ощущали этого и многие государственные и политические деятели того времени (редкие исключения – Вальтер Ратенау и лорд Китченер, предупреждавшие о длительности надвигающейся войны), многие журналисты и ученые. Наивный Фрейд, узнав об австро-венгерском ультиматуме Сербии, писал, что впервые за 30 лет чувствует себя австрийцем и что история подарила Австрии второй шанс; что тут скажешь – психоаналитик, понимаешь.
История, может, и подарила, а Россия отобрала, вырубив по сути уже в 1914 г. (галицийская битва 19 августа – 21 сентября, в которой австро-венгры потеряли до 45 % своей военной силы) – по принципу каратэ, с одного удара – двойную монархию из войны и из истории. По иронии истории схватка между бывшими подданными Австро-Венгрии – австрийскими и чехословацкими экс-пленными – в Челябинске в мае 1918 г. станет той искрой, от которой гражданской войной в России взорвется социальный динамит, заложенный большевиками, левыми эсерами и другими силами. Своего рода загробный привет одной империи другой. Но это к слову.
