После того, как 3 июня было подписано мирное соглашение, политические лидеры и аналитики признавали, что это не самый лучшй результат, — но были единодушны в том, что один решающий успех в этом все-таки налицо, поскольку «достигнута такая цель, как поддержание доверия к НАТО»8.
Чтобы верно интерпретировать эту хвалу себе за хорошо сделанную работу, мы, как обычно, должны перевести ее на язык реалий. Когда Клинтон, Блэр и иже с ними говорят о «доверии к НАТО», они сражают заботу отнюдь не о доверии к Норвегии или Италии: речь скорее идет о единолично правящей сверхдержаве и ее верном цербере. Понятие «доверия» легко расшифрует любой крупный мафиози. Если лавочник не платит своей «крыше», то подосланные к нему рэкетиры не просто отнимут у него деньги, но и превратят его лавку в развалины в назидание следующим «клиентам». «Доны» мировой мафии рассуждают таким же образом, и их логика прозрачна.
Для «Дона», конечно, важны вовсе не деньги лавочника. Типичный аргумент в пользу интервенции, согласно которому она якобы была гуманитарной, потому что Косово нужно Западу из-за кое-каких значимых ресурсов или что-то еще, указывает на некоторые серьезные изъяны в понимании базовых элементов политики и недавней истории. Разве настойчивое стремление США лишить поддержки правительство Бишопа в Гренаде и затем вторгнуться в страну было продиктовано заботой о торговле мускатным орехом? Разве США дорожили ресурсами Гватемалы, Индокитая, Кубы, Никарагуа и длинного ряда других объектов насилия последних лет? Да, в целях заручиться поддержкой общественности американцы действительно делали подобные заявления (например, об олове и каучуке Индокитая и пр.), но воспринимались они, разумеется, не слишком серьезно. Конкретные интересы бизнеса иногда могут влиять на политику (скажем, Интересы «Юнайтед Фрут» в Гватемале), но они редко являются ее основным фактором. Цели бизнеса и политики, несомненно, различны.
Одна из постоянных забот последней — создание «доверия», требование, которое становится особенно настоятельным в свете явной опасности того, что какая-нибудь «ложка дегтя» может «испортить всю бочку меда», что «вирус» независимости может «заразить» других, как принято говорить среди тех, кто вершит судьбы мира. Обеспокоенность интеллектуалов круга Кеннеди «распространением идеи Кастро о том, что собственные дела нужно взять в собственные руки» — именно такой случай. Как правило, подобные соображения, с поправками на конкретные обстоятельства, лежат в основе интервенции и конфликта, и даже самого начала «холодной войны», которое датируется 1917 годом: Россия воспринималась как именно такая «ложка дегтя», внушавшая опасения, которые решающим образом влияли на политику Запада вплоть до 60-х гг., когда в советской экономике начался период застоя, из которого она так и не вышла. Безусловно, часто делается и ставка на контроль над ресурсами и другие аналогичные интересы, но на сколько-нибудь существенном политическом уровне она редко имеет непосредственное отношение к главной цели нападения (за немногими исключениями, такими, как например, интересы производителей нефти, которые, в частности, лежали в основе вторжения в Индонезию 1958 года).
Более того, события собственно холодной войны обычно слабо влияли на решения об интервенции, поэтому модели таких решений, принимавшихся до холодной войны, во время и после нее очень мало отличаются друг от друга. Иногда этот факт даже акцентируется, но только «для служебного пользования»: например, в 1958 году, когда речь шла о трех основных мировых кризисах, о которых Эйзенхауэр и Даллес говорили на Совете по национальной безопасности: Индонезия, Северная Африка, Ближний Восток, т. е. все исламские регионы и, что важнее, все главные производители нефти. Согласно секретным документам, Эйзенхауэр особо подчеркивал то обстоятельство, что Россия не имеет к этим кризисам никакого, даже теневого, отношения9.
Равно понятно и то, что насилие не способно привести к немедленному успеху, но стратеги могут быть уверены, что у них еще многое остается в резерве. Если необходимо, сойдет и карфагенский вариант. Тому, кто в этом сомневается, мы бы посоветовали проехаться по широким просторам Индокитая. Этому региону, давно уже ставшему их мишенью, и всем тем, кого также посещает сумасбродная идея поднять голову, приходится быстро признавать данный факт. Именно такое доверие и нужно.
Помимо удовлетворения этой неизменной потребности, применение силы на Балканах сулит еще и побочные выгоды. Об одной из них уже говорилось: Сербия была раздражающим фактором, досадной помехой усилиям Вашингтона получить существенный контроль над Европой. Хотя ресурсы Балкан большого интереса не представляют, по своему стратегическому положению они близки не только к Европе, Западу и Востоку в целом, но и Ближнему Востоку в частности. Первая большая послевоенная кампания по усмирению непокорных, развернутая в Греции, в значительной степени мотивировалась стремлениями заполучить контроль над ближневосточной нефтью, которые в те же самые годы стали одной из причин свержения итальянской демократии10. Греция вообще продолжала оставаться в ведении ближневосточного отдела Госдепартамента до тех пор, пока в ней не пал режим фашистской диктатуры, поддерживаемый США (двадцать пять лет назад). Аналогичные интересы сегодня распространяются и на Центральную Азию, хотя там их роль второстепенна; ее близость к Турции, которая наряду с Израилем является основной военной базой Вашингтона в регионе, также, вероятно, играет немаловажную роль в принятии его решений. До тех пор, пока Сербия не пополнит число режимов, покорных США, есть смысл наказывать ее за непослушание — причем очень наглядно, чтобы другим ослушникам неповадно было. Такая возможность представилась США при кризисе 1998 года в Косове, и теперь можно с достаточной долей уверенности полагать, что данный процесс продолжится до тех пор, пока Сербия либо не уступит, либо не будет сокрушена, как это было с Кубой и прочими непокорными.
Для целей «контроля над населением» в собственном доме идеологи США, в зависимости от обстоятельств, предпринимают попытки играть на самых разных струнах души («щупальца русских», наша «тоска по демократии» и т. д.). Однако если мы не окажемся в рядах твердых приверженцев «сознательного игнорирования», то отпадет и необходимость в применении к нам подобных приемов.
С другой стороны, выгода силового решения косовского кризиса состояла в стимулировании военной промышленности и торговли. Как писала «Уолл-Стрит Джорнал», «похоже, что война вообще всегда подстегивает расходы на оборону», в первую очередь расходы на высокотехнологичные системы вооружений. Одна только компания Raytheon надеялась получить заказов на миллиард долларов — на пополнение запасов стратегических ракет «Томагавк» и другого оружия, используемого для «сокрушительных ударов по балканским целям». В это число еще не входят новые заказы, ожидаемые от Других стран НАТО. «Истинным победителем в войне» всегда является военная индустрия — гласит заголовок в «Файнэншиал Таймс». В этой статье рассказывается о «весьма обнадеживающих» перспективах аэрокосмического оружия, особенно в области сложных и дорогих технологий: половину стоимости современного истребителя составляют авионика и программное обеспечение, поэтому получается, что война стимулирует развитие высоких технологий в целом11.
Для читателей деловой прессы пересказывать дальнейшее содержание этой статьи было бы излишне. Военные расходы всегда служили главным прикрытием для огромного государственного сектора экономики высоких технологий, были залогом лидерства США в компьютерной и электронной области в целом, в автоматике, телекоммуникации и Интернете и большинстве других самых динамичных составляющих экономики. В статье делается экскурс к истокам американской системы массового производства, заре ее промышленного развития, хотя своих колоссальных пропорций оно достигло только после Второй мировой войны. В сельскохозяйственном производстве государственный сектор также играл фундаментальную роль, а теперь он преобладает и в отраслях промышленности, основанных на достижениях биологии, которые, как и высокие технологии, опираются на социализацию расходов и рисков и экономическое оружие государственной власти (например, закрепление прав на интеллектуальную собственность и другие формы вмешательства в рыночные отношения в интересах крупных корпораций). Что касается военных расходов как «прикрытия», то руководящий принцип был откровенно сформулирован в 1948 году тогдашним министром военно-воздушных сил Стюартом Саймингтоном: «Ключевое слово здесь — не „субсидии“, ключевое слово здесь — „безопасность“»12.
