Наступило молчание. Настороженное, ничего доброго для Игоря не предвещавшего. Несколько человек у Т-образного стола перестали листать бумаги, подняли глаза на невысокого парня во флотском кителе с вытертыми локтями. Руки его были вытянуты по швам. Однако не по-солдатски: — пальцы сжаты в кулаки.
— Что скажете на это, товарищи? — обратился Хрущев к людям, находившимся в кабинете.
Круглолицый, как Хрущев, человек с депутатским флажком на отвороте пиджака протянул неуверенно:
— Попробуем, в порядке исключения?
Рыхлый мужчина в коверкотовом костюме, председатель Госплана СССР, шевельнулся в кресле, но, не произнес ни слова. На его лице появилось жесткое выражение. Если бы он смог и к тому же решился выразить в словах причину своего явного раздражения, он должен был бы сказать: «Этак завтра и мне, бессменному председателю Госплана, случись, не дай бог, необходимость перейти на выборную должность, вначале рекомендуют подержать в руках малярную кисть, рашпиль или прорабскую рулетку. Зависеть от каждого горлопана? От каждого склочника?» Однако ничего такого председатель Госплана СССР, естественно, не сказал, а лишь произнес недоуменно:
— Странные, я бы сказал, речи… Вам партия доверяет ответственное дело, а вы тут путаете, фокусничаете…
Игорь стал его личным врагом, и Игорь почувствовал это. Глаза остальных, впрочем, были не мягче. Точно стоял перед военным трибуналом…
Игорь возразил неторопливо, как всегда, когда пытался преодолеть в себе гнев или страх:
— Путает и фокусничает тот, кто в мое родное cело за пять лет перевозил двенадцать председателей колхоза — пьяниц, бездельников, а то и воров…
— Дело говори! — грубо перебил его Хрущев.
— Я… о деле, Никита Сергеевич Верите мне — так дайте возможность оглядеться. Снизу. Оттуда виднее. Как хотите… иначе я не могу.
Хрущев спросил сухо, неодобрительно, сколько времени нужно Некрасову для… — добавил и вовсе раздраженно: — для инкубационного периода… Месяц?
— С полгода!
На другое утро Игорь явился в этот «проклятущий» трест. «Странная женитьба, — мелькнуло в досаде, — и не по любви, и не по расчету…Как тут ужиться?»
Ермаков еще не приезжал. В коридоре жалась в углу девочка в огромных валенках с синими печатями. На руках ребенок. Она взглянула на пришедшего с испугом.
И девочку и ее ребенка, которого она попросила подержать, Игорь вспоминал потом весь день. Особенно болезненно, когда Ермаков кричал при нем в трубку на того, кто допустил в общежитие работницу с «подкидышем» — Сколько детишек тебе за этот месяц подкинули?.. Раз-зява!
Ермаков заботливо оглядел Игоря, его сапоги, куртку — не продует ли этого чудака на кране?
Дружок, Председатель Госплана, с которым у него отношения были натянутые, уже сообщил ему язвительно: — Поскольку ты, Ермак, человек непредсказуемый, едет к тебе «хрущевский подкидыш». Упо-ористый. Из ученых. Решено самим. Бди!»
Ермаков поставил на стол два тонких стакана, налил водки и себе, и «подкидышу». Сказал жизнерадостно присказку своих каменщиков:
— Без опохмела не будет дела! Давай, летчик-налетчик!
Поглядел, как «летчик-налетчик» пьет. Уж не глоточками ли?
Таких берегся… Игорь опрокинул стакан в рот одним залпом, — хозяин кабинета отметил удовлетворенно:
«СВОЙ!».
Пересадив «хрущевского подкидыша», как, по обыкновению, и всех поверяющих, в глубокое, клонившее усталых людей кресло, чуть ли не два часа рассказывал о своем недавнем путешествии по стройкам Бельгии и Франции, незаметно уходя от вопросов Некрасова и испытующе приглядываясь к новому человеку.
Как впоследствии узнал Игорь, Ермаков широко применял этот прием. Работников Госконтроля и инструкторов горкома, штатных доносчиков, случалось, увозил в кругосветное путешествие» часов на пять.
Нельзя было не улыбнуться, когда он, грузный, пыхтящий, изображал, как представитель фирмы нервно приплясывает возле испытательного стенда… Стакан с боржомом, стоявший на письменном столе, от тряски расплескивался.
Но как ни старался Ермаков растормошить «подкидыша», вызвать его на откровенную, дружескую беседу, ничего не получилось.
Между ними все эти часы словно стояла измученная девочка в мятом пальто, попахивающем хлоркой, с посинелым от крика ребенком на руках, и Игорь почти физически ощущал ее присутствие. Оказывается, если б не случай, ее вытолкали бы из ермаковского треста взашей на улицу….
… Не знаю, не знаю такого! — ярился комендант, оттирая своей впалой грудью Нюру к выходу.
Где-то за мостом взрывали мерзлую землю. Оконные стекла позванивали. И вдруг грохнуло совсем рядом:
— Уйди, верченый!
Обломком скалы обрушилась на них дворничиха Ульяна с железным скребком в руках. Гренадерского роста, белый, нагольный полушубок подпоясан арматурной проволокой, — видно, никакой ремешок не мог стянуть ее расплывшейся, в полтора обхвата, фигуры.
Нюра испугалась. Вот-вот эта шумная тетка опрокинет их с Шураней на землю, затопчет Шураню своими кирзовыми, в дегте, сапогами.
Комендант метнулся в сторону, с Ульяной, он знал, шутки плохи. С той поры, как она появилась в общежитии строителей, отпала надобность в милицейских патрулях. Даже схватившегося за нож уголовника, который поступил на стройку ради прописки, тетка Ульяна обезоружила, взмахнув ломом точно пикой. Грубоватый альт тетки Ульяны не сразу дошел до сознания Нюры:
— Где ошиблась, милая?
Этот вопрос в общежитии строителей никогда не задавали из праздного любопытства. И он вовсе не звучал оскорбительно. Здесь знали, что такое безотцовщина. Не об одном носившемся по коридорам ребенке женщины, случалось, говаривали между собой:
— Старшенький?.. Это я ошиблась, когда строили Вокзальную… А твой?
— На Новоокружной.
И хотя многие женщины стали матерями с радостью, порой и не рассчитывая на замужество или даже отвергая своих женихов, оказавшихся «несамостоятельными», все равно они отвечали, как было принято в неписаном нравственном кодексе общежития. Но Нюра от такого вопроса вскипела, как от пощечины.
— Нигде я не ошиблась!
— А где отец? — тетка Ульяна кивнула на мальчика. — В деревне покуда?
— Тут он! На стройке!
Тетка Ульяна оперлась на скребок, как сторож на ружье. — И не стретил тебя?! Как его имя-звание?
Нюра потупилась. Она еще в поезде решила — не жаловаться. Никому! В любви указа нет. Только Шуру ославишь.
Тетка Ульяна не дождалась ответа, вздохнула сочувственно.
— А твоя фамилия как?.. Ка-ак! Староверова? Да ты никак с Александром-то Староверовым в законе? — Голос ее отяжелел, точно сломленный усталостью: Староверов слыл будущим зятьком Чумакова, начальника конторы…
— Что с ним? Живой он?
Ульяна ответила рассеянно:
— Да живой он, живой, что ему, шалому, сделается.! — Подхватив Нюрин чемодан, она повела ее по сырым каменным ступеням к себе в подвал.
Она жила подле котельной, в комнате, перегороженной занавеской из кумача. На долю Ульяны приходились треть окна и половина эмалированного, тарелкой, абажура над занавесью. Потолок по ту сторону занавески: был в угольной копоти, над Ульяниным углом — побелен. Нюра заметила это, и тетка Ульяна растолковала угрюмо, что сосед у нее Силантий, он у Александра старшой, бригадир, значит.
Шураню уложили в качку, которую притащила откуда-то Ульяна. Качка выглядела заслуженной, похоже, ее передавали как эстафету.
— Ты с Александром, значит, в законе? — вернулась к своему Ульяна, ставя на стол все, что у нее было: салаку, кружок колбасы, оставленный на утро.
Нюра отрицательно качнула головой, однако по лицу ее видно было, что этому она вовсе не придает значения. Подумаешь!
Тетка Ульяна присела к столу, разглядывая вспотевшую от чая Нюру.
Нюра нацепляла салаку на вилку медлительными застенчивыми движениями, Вторую руку, с хлебом, она не решалась класть на накрахмаленную белую скатерть, держала на весу, под подбородком. Кожица на кончиках пальцев, видать, от ежедневных постирушек была дряблая, сморщенная. Пальцы худющие, просвечивают. Как у конторской.
«Не обратать ей Александра. Нет…»
Но Нюра отвечала на вопросы с маху. Будто не слова — кирпичи укладывала:
— Поступить на работу — делов-то! Замуж выйти? Не дождется!
«А может, обратает…»
Потом тетка Ульяна и Нюра стояли на пощадке трамвайного прицепа, рассеянно глядя на желтоватые, с грязными подтеками окна. Ульяна в пуховой шали, которой она украшала себя лишь в церковные праздники. Нюра в резиновых ботах Ульяны и в зеленой шляпке с пластмассовым слоником, которую Ульяна одолжила у соседей за занавеской. Шляпку на Нюру надели едва ли не силой, содрав с ее головы старенькие, мятые платки.
