Все названные советские генералы, включая Тухачевского, Уборевича, Якира и др., были людьми, что называется, «до мозга костей» военными, прославленными на полководческом поприще, особенно первые, самые выдающиеся из советской военной элиты. При всем своем хорошем общем культурном развитии, в частности Тухачевский, они выросли не из Века Просвещения, а из Первой мировой войны и из Века Декаданса европейской культуры. Они прекрасно понимали, что в любом случае им понадобятся хорошие хозяйственники, умеющие управлять и государством в целом, и отдельными его, невоенными, отраслями. Мало того, все они, конечно же, не собирались менять вектор социально-экономического развития страны, особенно ввиду надвигавшейся войны. Все они, независимо от субъективных симпатий или антипатий, были за социализм, но с несомненной, по крайней мере на данном этапе, оборонной доминантой. Вот почему Тухачевский так сожалел о гибели Пятакова, на которого, во всяком случае, он лично, очевидно, делал большую ставку как на будущего «премьера». Мне думается, что «отстрел» бывших известных и малоизвестных «вождей» в 1936–1938 гг. в значительной мере был обусловлен именно этим обстоятельством — лишить любых заговорщиков надежд на то, что им удастся найти кого-либо, кто мог бы заменить у руля государства Сталина и его команду. В таком контексте, на мой взгляд, становится более понятна логика физического уничтожения не только некогда популярных «вождей большевизма» Зиновьева, Каменева, Пятакова, Рыкова, Бухарина и др., но также и Рудзутака, Розенгольца и им подобных.
«Призраки» из «завещания Ленина»
Несмотря на то что первым претендентом в очереди на ленинское наследие является Сталин, фон Лампе, исходя из убеждений, что Советская России чревата взрывом антисемитизма, летом 1923 г. считал, что «наследником» Ленина среди большевистских вождей будет не Сталин. «Хороша картинка! — записал он в дневнике. — В заместители ищут непременно русского, и проходит, по-видимому, Георгий Пятаков, известный по Киеву, потом ставивший свою подпись на кредитках!»
Примечательно, что сам, без преувеличения сказать, творец «большевистской революции» В.И. Ленин в своем «Письме к съезду» фактически опровергает категоричность ее диагноза «большевистская», когда начинает характеризовать самых выдающихся ее лидеров.
Троцкий, по его мнению, «самый способный человек в настоящем ЦК», не является большевиком. Троцкий и формально стал членом ленинской большевистской партии лишь с июня 1917 г., а до этого чаще всего выступал идейным и политическим противником Ленина.
Зиновьев и Каменев, выступившие против большевистского вооруженного восстания в октябре 1917 г., в сущности, тоже не являются большевиками. По мнению Ленина, «октябрьский эпизод Зиновьева и Каменева, конечно, не является случайностью».
«Самыми выдающимися силами» из «молодых членов ЦК» Ленин называет Бухарина и Пятакова. Однако «теоретические воззрения» Бухарина, по мнению вождя Октября, «очень с большим сомнением могут быть отнесены к вполне марксистским, ибо в нем есть нечто схоластическое (он никогда не учился и, думаю, никогда не понимал вполне диалектики)». Признавая в Пятакове, «несомненно, выдающуюся волю и выдающиеся способности», Ленин считает, что на него нельзя «положиться в серьезном политическом вопросе». Так что и Пятакова он также не считает совсем большевиком. Он для Ленина ненадежный большевик, т. е. не большевик, а что-то иное, хотя и близкое к большевизму.
Весьма жестко критикуя Сталина, главным образом его личные качества, Ленин, по существу, не высказал к нему никаких политических и идеологических претензий как к большевику. Получается, что из всех 7 «вождей революции» — Ленина, Троцкого, Сталина, Зиновьева, Каменева, Бухарина и Пятакова — лишь двое — Ленин и Сталин — большевики. Остальные же, в строгом смысле этого понятия, таковыми не являлись.
Однако смерть Ленина, вопреки ожиданиям генерала, не привела на его место ни одного из перечисленных претендентов на наследство «вождя». Им оказался отсутствовавший в списке и рейтинге «большевистских вождей» А.И. Рыков. «Рыков — это торжество группы Красина, — констатировал фон Лампе в своем дневнике 24 января 1924 г., — то есть некоторое обуржуазивание власти». В этом своем выводе фон Лампе, совершенно очевидно, следовал имевшимся в его распоряжении оценкам И.А. Ильина касательно ситуации и перспективы ее развития. Однако в то время фон Лампе считал, как Ильин и Сорокин, что более вероятен все-таки переход власти в Советской России к «бонапартистам», конкретно — к Тухачевскому. Впрочем, политические ожидания генерала не оправдались. Примечательно в этом отношении его замечание, сделанное им в дневнике 8 апреля 1924 г., после победы, одержанной «кремлевской тройкой» — Сталин, Каменев, Зиновьев — над Троцким и Тухачевским.
«Каменев (Розенфельд), по-видимому, тоже «заболел», — прогнозируя события, размышлял он, — и теперь власть делят только Зиновьев и Сталин! Вилка суживается, и я думаю, что на XIII съезд она сузится совершенно. Посмотрим, что нам даст советский май».
Наличие живых «бывших» политических «вождей» в СССР (включая Троцкого за его пределами), сохранявших в общественном мнении репутацию потенциальных лидеров альтернативной политической элиты, представляло для правящего слоя опасность превращения их в реальных претендентов на политическое руководство вместо Сталина и «сталинцев». Поэтому репрессии носили превентивный характер. В сложившейся системе любой «вождь», выросший из Русской революции, становился «знаменем» и «лозунгом». В такой системе не могло быть «бывших вождей» или «вождей в отставке». Всякий оппозиционный, тем более альтернативный Сталину, «вождь» не мог быть посажен в тюрьму, отправлен в лагерь в качестве осужденного, но оставленный в живых. «Храм оставленный — все храм, кумир поверженный — все бог». У него была единственная альтернатива власти — это смерть, забвение и «табуирование» его имени. Для этого недостаточно было обвинить его во всех смертных грехах и осудить в средствах массовой информации, пропаганды и агитации, запретить его упоминание, в том числе в устных, даже приватных и доверительных разговорах, недостаточно было его физически уничтожить, следовало полностью «вычистить» все социальное пространство вокруг него, реальное, предполагаемое и подозреваемое, как потенциальную оппозиционную информационную среду. В противном случае даже физически уничтоженный, информационно запрещенный и информационно уничтоженный «вождь» сохранял потенциал своей оппозиционной идеологической «гальванизации» и тайного «воскрешения» в сознании и мировоззрении молчащих, но еще живых его сторонников или подозреваемых в этом. Вот что, в частности, было одной из причин превращения политических репрессий в массовые.
Впрочем, этот вопрос я не хочу полностью закрывать, поскольку, пожалуй, недостаточно еще исследован последний акт так называемого «дела Тухачевского» — в марте — мае 1937 г. Затрону лишь один его аспект. В порядке своеобразного эпилога ко всему вышесказанному хочу обратиться вновь к сюжету, который в стенограмме «бухаринского» судебного процесса в марте 1938 г. должен был, очевидно, дать окончательную, официальную интерпретацию участия военных, прежде всего Тухачевского, в антисоветском заговоре и «измене Родине». Речь пойдет о взаимодействии в этом «деле» трех фигур: А.П.Розенгольца, Н.Н.Крестинского и М.Н.Тухачевского.
Наиболее существенный интерес представляют показания Розенгольца и Крестинского об их совещании с Тухачевским в марте — апреле 1937 г. Важность этого свидетельства обвиняемых заключается в том, что в отличие от других их показаний о встречах с Тухачевским и между собой, весьма общих, данная встреча конкретизируется ими по ее содержанию. Прежде чем проанализировать эту часть их показаний, необходимо уточнить некоторые обстоятельства, касающиеся отпуска Тухачевского, предшествовавшего этим встречам.
Вопрос об отпуске Тухачевского был поставлен на Политбюро 27 декабря 1936 г… 31 декабря 1936 г. Тухачевский встречался со Сталиным в Кремле и, следовательно, еще не находился в отпуске. В самом конце декабря 1936 г. — начале января 1937 г. в Академии Генерального штаба была проведена вторая стратегическая игра, в которой германской стороной командовал Тухачевский. После этого он и отправился в отпуск. Во всяком случае, когда 24 января 1937 г. французский посол Кулондр послал приглашение Тухачевскому на прием 30 января, то получил ответ, что Тухачевский находится в отпуске. Известно, что во время судебного «процесса Пятакова-Радека», т. е. 23–30 января 1937 г., Тухачевский находился в военном госпитале. На вопросы западных дипломатов в феврале 1937 г. (10, 23 февраля) отвечали, что Тухачевский проводит отпуск в Сочи. Крестинский в своих показаниях на судебном процессе в феврале — марте 1938 г. также говорил о том, что «Тухачевского в этот момент, в феврале (1937 г.), не было — он находился в отпуске в Сочи». Из контекста его показания следует, что «этот момент» был «к началу февраля». Достаточно хорошо осведомленное о событиях в Москве «Возрождение» 27 февраля 1937 г. также сообщало, что «Тухачевский перестал появляться на официальных приемах и обедах. По одной версии, Тухачевский лечится в Сочи, по другой — находится в какой-то больнице. Сообщают, что Тухачевский пытался застрелиться после продолжительной беседы с политкомом Красной Армии Гамарником». Вернулся в Москву после Пленума (т. е. после 6 марта 1937 г.). В. Александров в своей книге утверждает, что Тухачевский находился в Сочи с 10 по 20 марта. По свидетельству американского посла Дж. Дэвиса, «в конце марта 1937 г. Тухачевский возвратился в Москву». Учитывая всю приведенную выше информацию, можно полагать, что Тухачевский ушел в отпуск не ранее начала января и не позднее 22 января 1937 г., а возвратился из отпуска примерно не ранее 20–22 марта 1937 г. Поэтому он мог уже участвовать в «совещании» у Розенгольца в конце марта 1937 г.
