5.2. "Проклятые вопросы" современности
Тому, что мы называем "законами" или потенциалом "вертикали", предстоит стать подспорьем человечеству в решении следующих кардинальных вопросов:
1. Как преодолеть надвигающийся на нас социал-дарвинизм, цинично делящий человечество на "приспособленных" и "неприспособленных", на расу господ и расу рабов, что грозит вселенской гражданской войной?
2. Чем ответить на агрессию вселенского гегемонизма, преисполненного решимости построить "однополярный мир", то есть попросту прибрать всю планету к рукам?
3. Как предотвратить разрушительное в моральном и материальном отношении наступление мирового ростовщичества, грозящего выжать все соки из национальных экономик, обессмыслить, а значит, и дискредитировать в глазах новых поколений добросовестный труд, прилежание и партнерскую ответственность?
Человек сформировался на планете в качестве hоmо fаbеr — существа, над которым довлеет суровая Божья заповедь "со скорбью будешь питаться от нее (земли.— А. П.) во все дни жизни твоей... в поте лица твоего будешь есть хлеб свой". Это поистине "континентальная" заповедь, ибо она предполагает жизнь не в кредит или за чужой счет, а на основе веской наличности — земных ресурсов и труда, преобразующего их в потребительские блага. Новейший либерализм решил последовательно потакать потребительской морали — даже ценой риска двух вселенских катастроф: экологической, связанной с безответственным расхищением земных ресурсов, и геополитической, связанной с их глобальным перераспределением в пользу тех, кто разучился вести трудовое существование.
4. Как вернуть чувство человеческого достоинства и историческую перспективу не входящему в "золотой миллиард" большинству человечества, которому европоцентричный прогресс сегодня уже отказал в будущем, в праве на совместное вхождение в новое информационное общество? Видимо, настала пора заново осмыслить значение последнего термина. На рубеже 60—70-х годов, когда формировалось понятие постиндустриального или информационного общества, в него вкладывался достаточно человеколюбивый смысл, соответствующий логике просвещенческого гуманизма.
Речь шла о том, что главным источником богатства и сферой наиболее рентабельных инвестиционных вложений становится человек. Вложения в "человеческий капитал" — в отрасли, ответственные за квалификационно-образовательный рост, здоровье и долголетие, высокую работоспособность и творческую активность личности, были признаны наиболее перспективными не только в социальном, но и в узко экономическом смысле — в соответствии с критериями отдачи. Однако сегодня, тридцать лет спустя, мы наблюдаем зловещую подмену терминов. Теперь уже под "информационной экономикой" чаще всего понимают экономику биржевых игр и спекуляций, в которой манипуляции с курсом валют или кредитных бумаг дают на порядок более высокую прибыль, чем нормальная инвестиционная деятельность.
Понятно, что если в первом варианте проект "информационной экономики" открывал новые перспективы развития человека, то во втором он, напротив, "закрывает" их, ибо означает одновременно и истощение производительной системы новыми информационными ростовщиками, и дискредитацию здоровой трудовой и социальной морали, ибо в социуме, направляемом ростовщиками, ее нормы не получают подкрепления.
Подмена содержания термина "информационное общество" означает инволюцию всего западного модерна: его прогрессивная ветвь, связанная с заповедями христианского и просвещенческого универсализма, с духовным возвышением человека, на наших глазах стала вянуть, так и не дав обещанных плодов цивилизации и культуры. Вместо трудного, но перспективного процесса возвышения человека в рамках трудовой этики и продуктивного хозяйства — за счет перераспределения времени между творческим и "машиноподобным" трудом в пользу первого — возник соблазн "эмансипации" западного потребительского человека от тягот продуктивной деятельности как таковой, поместив его в виртуальный мир "информационной" экономики глобальных финансовых спекуляций.
5. На каком пути преодолеть нежданное измельчание единых просвещенческих пространств, заново дробимых в соответствии с племенным (этническим) принципом?
Надо сказать, что архаическое "формационное" деление исторических эпох, известное со времен Гомера и Гесиода, при всей его противоположности нововременному, прогрессистскому, по одному важнейшему критерию выгодно отличалось от нынешнего реанимированного трайбализма: оно содержало универсалистский принцип единой исторической судьбы народов. Золотой, серебряный, бронзовый и железный века осознавались как единая драма человека на Земле, а не как удел разных народов, когда одним достается "золотое" будущее, а другим — "железное".
Рассмотрим по порядку эту цепь адресованных XXI веку проблем. Может быть, наибольшую тайну представляет собой модернистский социал-дарвинизм, готовящий почву для нового геноцида. Модерн познакомил человечество с невиданным прежде эндогенным — обращенным вовнутрь — геноцидом. Истребительная война между народами и племенами велась всегда. Но размежевание внутри одного и того же народа, становящееся поводом для того, чтобы одну его часть считать "недостойной существования", несомненно относится к антропологическим новациям модерна.
Типичной процедурой здесь является "формационное" размежевание: люди делятся на современных, олицетворяющих прогресс, и представителей "проклятого прошлого", не устранив которых счастливого будущего нельзя будет достичь. Сначала эта компрометация людей прежней формации носила преимущественно социокультурный характер. Идеология прогресса придает современному поколению необычайную самоуверенность. В самом деле: если все показатели социального и культурного совершенствования подчиняются сугубо временной динамике, то каждое новое поколение выглядит несомненно мудрее и совершеннее предыдущих, и, по закону ускоряющегося развития, каждое новое поколение все сильнее отличается от предыдущих в лучшую сторону. Согласно этой логике наилучшим автоматически оказывается самое последнее поколение, получающее безапелляционное право судить все предыдущие.
Такого рода историцизм создает повод усомниться в человеческих достоинствах прежних поколений, которые воспринимаются как своего рода "недочеловеки". Формируется особая форма "исторического расизма" — высокомерного презрения к людям прежних эпох. Люциферова диалектика модерна состоит в том, что эта временная дистанция между людьми начинает проецироваться на пространственную плоскость, разделяя современников на "подлинных носителей современности" и тех, кто "преграждает" ей путь. Такое восприятие последних устилает дорогу классовому геноциду.
Причем мы бы упростили наше понимание такого геноцида, если бы приписали его логике борьбы за власть или столкновению классовых интересов. Хорошо это видно на примере первого эндогенного геноцида XX века — большевистского. Истребление буржуазии и дворянства еще можно как-то объяснить законами классовой борьбы (хотя преследование классовых интересов при желании можно было бы отделить от физического преследования людей). Но как объяснить ненависть большевистского "нового человека" к крестьянскому большинству населения?
Анализ соответствующих мотиваций революционного авангарда показывает, что здесь больше признаков расовой, чем классовой ненависти. Крестьянин отторгался, как органика отторгается механикой, естественное — умышленным, живущее в собственном ритме — организованным в принудительном ритме, человеческое — "сверхчеловеческим". Сверхчеловек большевизма был целиком машиноподобен и гордился этим. Собственно, именно тогда, в эпоху военного коммунизма и в период "сплошной коллективизации", был разыгран фантасмагорический сценарий: раса роботов изгоняла из жизни расу людей.
Вместе с истреблением наиболее жизнеспособной части крестьянства и превращением деревни в сырьевой придаток городской промышленной машины энергия жизни была в России роковым образом приглушена. В несколько раз упала рождаемость, стихла инициатива во всех сферах жизни, усмирена была "народная смеховая культура" (М. Бахтин). Большевистский культ машины и уподобляемых машине "железных когорт пролетариата" стал вызовом органике жизни и органике культуры.
Народ по-настоящему вернул себе национальное и человеческое достоинство только во времена Великой Отечественной войны. Перед угрозой других "сверхчеловеков", организованных гитлеризмом по той же "машинной" модели, большевистские "сверхчеловеки" вынуждены были обратиться за помощью к человеку, воззвать к его патриотическому чувству и достоинству, к его любви к родной земле, культуре и языку. Так жизнь отбила атаку бесчеловечного модерна, воплощенного в машиноподобной агрессии дегуманизированного и демонизированного суперменства.
