Вопросов к нему было мало. Все склонялись к тому, что под предлогом религиозных убеждений Лева уклоняется от военной службы.
Ему предъявили статью 59, пункт 4-й Уголовного кодекса, которая предусматривала максимальный срок — пять лет лишения свободы.
В заключительном слове Лева сказал, что искренность его религиозных убеждений установлена советскими законами и что он не уклоняется от службы в армии, а просит дать ему возможность служить по указаниям своей совести.
Секретарь суда, ведя протокол, с недоумением смотрела на Леву. В сущности, все понимали, что суд был сплошной нелепицей. Даже по состоянию здоровья медицинская комиссия призывного пункта зачислила Леву в нестроевые, и никто его в действующую армию призывать не собирался. Но машина суда уже завертелась и должна была выдать свою продукцию.
Суд вышел из совещательной комнаты. Лева и охраняющие его милиционеры почтительно встали. Определение суда гласило:
— Пять лет лишения свободы.
Леву увели в тюрьму и, как осужденного, поместили в камеру для приговоренных. Вскоре пришла на свидание Маруся, принесла передачу и очень жалела, что не попала на суд, — ей не сказали точно время суда. Она старалась утешить Леву, а Лева взаимно утешал ее. Пять лет — это не малый срок, это значительная часть жизни. За это время он мог с успехом закончить институт и стать врачом.
А теперь его ждала тюрьма, колючая проволока, лагерь… В камере Лева встретил некоторых, уже осужденных, с которыми вместе был в подследственном изоляторе.
— Ну, как, помог тебе Бог, защитил? Сколько дали?
— Пять лет дали, — отвечал Лева.
— Ого! А где же Бог? Вот так защитник! Ха-ха-ха… — смеялись некоторые.
Эти насмешки Леву отнюдь ничуть не смутили.
— Да, Бог мой защитник. Он мог, бы сделать так, чтобы я вообще сюда не попал, и если мне дали пять лет — это не без Его разрешения. Он усматривает лучшее.
— Ну и фанатик! Ну и фанатик! — возмущался какой-то отпетый безбожник… — Говорил я, что Бога нет, и остаюсь при своей убежденности. Молится Богу, водку не пьет, не курит. Бог, видите ли, его «защитил». Вот и дали на всю катушку…
Эти насмешки и доводы атеиста не были даже искушением в глазах Левы. Он снисходительно смотрел на этого духовно ослепленного человека, глубоко верил и нисколько не сомневался, что Бог ведет его, как отец ведет свое дитя за руку. Весь опыт его прежней жизни, жизни больших страданий, в его глазах служил подтверждением извечной истины Библии:
«Любящим Бога, призванным Его изволению, все содействует во благо».
Ожидались этапы. Куда, как? На пять лет. Может быть, на Север, а то и на Дальний Восток. Только пережившие приговор и ждущие этого этапа знают, как волнуется каждый, ожидая, как решится его судьба. Все знали, что попасть куда-либо на сельскохозяйственные работы, это — жить и остаться живым. А попасть в рудники, на каменоломни, на лесоповал — это значит — возможно, умереть, так и не увидя более ни родных, ни близких. Лева молился, говорил Отцу, говорил своему Лучшему Другу — Иисусу, и Дух Утешитель был с ним, и в этой скорби он чувствовал истинный покой, полное доверие Всевышнему. Куда повезут — знает Он, хотя жизнь и несется по разъяренным волнам, однако он не забыт в этой буре. Око Отца над ним, и этап пойдет туда, где для него будет самое лучшее.
Маруся пришла еще раз, принесла передачу, старалась поддержать здоровье Левы. Но Лева, как с ним бывало и раньше, всегда делился продуктами со всеми и был очень рад, что мог угостить других заключенных — голодных, как и все в те дни.
… Скоро, скоро этап. Последнее свидание. Маруся уезжает домой.
Она передала ему привет от Евладовых, где остановилась, и глубокое сочувствие их горю.
Неизвестное впереди, а Лева полон надежд. Может быть, Маруся — мечтал он — приедет и будет работать врачом в той самой местности, где в лагере будет и он. Будет как ангел-хранитель и для него и для многих страдальцев. Ему вспомнился Достоевский, он, осужденный в далекое изгнание, мог иметь большую радость, зная, что любящее сердце последовало за ним.
Зима, холодная, морозная. Дует ветер, поднимая облака снежной пыли. Окруженный конвоем, под лай собак этап идет к станции. Поместили в жутко холодные «теплушки», и хотя набили битком, но все же холодно, страшно холодно. Мерзнут ноги у Левы. Все тело дрожит.
Тронулся состав. Куда? Заключенным об этом знать не полагается.
Поезд шел по направлению к горам Урала…
«И продолжалась немалая буря, то наконец исчезала всякая надежда к нашему спасению».
Деян. гл.27, 20
Они спали в теплушках, и хотя вагоны эти назывались «теплушками», но температура в них на этот раз явно не соответствовала их наименованию.
Несмотря на то что заключенные прилагали все усилия, чтобы разжечь железные печи и подложить больше каменного угля, из этого ничего не получалось. Было холодно, дымно. А поезд мчался и мчался. Хотя Лева и был одет по-зимнему, в подшитых валенках, зимнем пальто и на голове малахай, все же он чувствовал, что промерзнет насквозь. Другие ощущали то же самое. Вес делали непрерывные движения руками и ногами, чтобы как-нибудь согреться.
Наконец, глубокой ночью печурка разгорелась, стало относительно тепло. Можно было прилечь вплотную с другими да нары и кое-как вздремнуть.
— Господи! — молился Лева, — Помоги, помоги мне выдержать все испытания. Дай только быть Тебе верным до конца. Да будет воля Твоя…
Лева не просил у Бога облегчения своей участи. Его единственная мольба была — чтобы он нашел в себе силы остаться верным до конца. В его сердце жили слова Писания: «Не бойся ничего, что тебе надобно будет перетерпеть». И нужно отметить: когда он вместе с другими заключенными в эту морозную ночь мчался в поезде в неизвестность, ни единой мысли не возникло в его сознании, что он поступил ошибочно, что нужно было действовать иначе, тем самым избежать этой катастрофы, этих страданий.
Остановка. Их высаживают из поезда, который продолжает свой путь по главной сибирской магистрали, и они слышат, как конвой говорит, что они едут на Белорецк. Эти слова ничего не сказали Леве, но знающие Урал опытные заключенные только вздыхают и качают головой.
— О, я там бывал, — говорит один высокий, худой. — Там огромный металлургический завод, делают проволоку. А кругом горы и лесозаготовки.
— А для чего там лесозаготовки? — спрашивает молодой паренек.
— Как же, дрова готовят, пережигают их на уголь, и на этом угле в Белорецке держатся все заводы.
Всем стало ясно, что впереди их ждут тяжелые, тяжелые работы.
К утру прибыли. Было темно, крепчал мороз. Яркие, ослепляющие лучи прожекторов освещали станцию и прибывший поезд. Заключенных до утра держали в вагонах. Когда рассвело, повели в колонию. Там всех поместили в большой карантинный барак, дали горячую пищу. Эти постные щи в другое время показались бы невкусными, — если бы вы знали, с каким аппетитом и наслаждением ели их промерзшие заключенные! Аппетит у Левы развился просто волчий. После промерзания в пути очень хотелось есть, но ничего не было вволю, «от пуза»: ни хлеба, ни щей. Некоторые, кто попал в тюрьму впервые, охали, вздыхали. Леве, однако, все это было так привычно. Уже третий раз на тюремном пайке, третий раз в жизни переносит холод и голод этапа и всякого неустройства. Невольно Леве вспоминались холод и голод, который он переживал некогда в сибирских лагерях. С тех пор прошли годы, а условия жизни для заключенных не изменились. Все то же.
В данный момент у всех был только один вопрос;
— Где будут отбывать срок?
Пробовали спрашивать у проходящих надзирателей, но те отвечали, что пока это неизвестно: начальство решает.
К вечеру всем было приказано одеться и выйти во двор колонии. Стали выкликать по формулярам и, проверив, направлять к вахте. Было ясно, что предстоит продолжать этап дальше. Наиболее пронырливые заключенные сумели выведать у надзирателей, что их направляют далеко от Белорецка, в леса на лесозаготовки. Куда, сколько километров предстояло идти, никто не говорил. Снова ввели в барак, произвели тщательный обыск, а потом вывели за зону колонии. Среди отправляемых были и совсем дряхлые старики. Лева с ужасом думал о них: как-то они доберутся?
Конвой принял этап, заключенные выстроились.
— Как с вещами? Как с вещами? — раздавались голоса.
— Подвод у нас почти нет, — отвечал начальник конвоя. — Несите сами.
Некоторые взвалили на себя мешки и чемоданы, но Лева чувствовал, что он не в состоянии нести свой узел, и поставил его в сторону. То же самое сделали и многие другие заключенные.
— Смотрите, пропадут! — раздалось предупреждение от конвоя. «Что будет, ~ подумал Лева. — Но нести я не в состоянии».
