что многие советские бюрократы и чиновники, прежде всего в Москве и Ленинграде, проявляли чудеса приспособления к меняющимся обстоятельствам. Некоторые западные исследователи даже написали о «капиталистической (контр)революции» – о готовности советской номенклатуры, то есть людей высших эшелонов бюрократии и партийного аппарата, отказаться от «социалистического проекта», чтобы самим захватить государственную собственность. Пишут даже, что эта номенклатура оказалась самой организованной частью советского общества и использовала свои связи и контракты для личного обогащения. В действительности взгляды людей в советской бюрократии варьировались от реакционных до либерально-демократических
[11]. В этой книге я подробно пишу про настроения и интересы советских элит в быстро меняющейся обстановке. В центре внимания – реакция этих людей на развал экономики, политическую анархию и этнонациональные конфликты.
Многие линии в исследовании крушения Советского Союза переплелись и создали распространенное ощущение обреченности СССР. Результат – событие в итоге стало самоисполняющимся пророчеством. И все же для историка этот коллапс – головоломка, которая не совсем складывается. Она и есть главная тема книги.
В центре головоломки – фигура Горбачева. Личность и лидерские качества последнего помогают собрать вместе многие фрагменты истории распада СССР. Ученые, симпатизирующие Горбачеву, обычно предпочитают писать о его успешной международной политике, уделяя немного внимания его неудачам внутри страны. Провал горбачевских реформ эти историки объясняют то врожденными пороками общества, то сопротивлением и предательством окружения. В этом ключе выдержаны книги Арчи Брауна, возможно, самого влиятельного западного поклонника советского лидера[12]. Уильям Таубман, написавший самую полную биографию Горбачева, не обходит недостатки своего главного героя, но отказывается признать его реформы провальными. Напротив, по мнению Таубмана, Горбачев «заложил фундамент для демократии» в Советском Союзе: «В том, что строительство российской демократии займет гораздо больше времени, чем он думал, скорее виноват исходный материал, с которым он работал, нежели его собственные недостатки и промахи»[13]. С этим, похоже, согласен ведущий историк периода холодной войны О. А. Вестад. «Финал холодной войны стал чисто советской трагедией», – заключает он. Горбачев мог бы сохранить страну силой, но «предпочел, чтобы Союз исчез…»[14].
Оценка благих побуждений и политики Горбачева требует более реалистичного подхода со взвешенным исследованием социальных и экономических проблем. Недаром считается: «внешняя политика начинается дома». Нельзя говорить о зарубежном триумфе политика, который теряет опору в своей стране. Был ли Горбачев провидцем мирового масштаба, который не стал пророком в своем отечестве потому, что был для него слишком хорош? Эта книга сводит в единое повествование международные и внутренние процессы, повлиявшие на судьбу Советского Союза.
В моей работе переосмысливается развал СССР как неизбежность. Конечно, в истории нет сослагательного наклонения, но в ней всегда есть выбор. Среди вопросов, которые ставятся в книге, следующие: какие варианты политики имелись у Кремля, и почему Горбачев действовал именно так, как он действовал? Могли ли разумное применение им силы и стимулов, решительные действия и немного везения вызвать другой исход событий? Как и когда политические решения, случайности, общественные движения, какие-то стечения обстоятельств привели к тому, что дестабилизация страны и государства прошла точку невозврата? Когда я начал обсуждать эти вопросы публично, скептики возразили: зачем это? Советский Союз был обречен, его история ужасна, нужно лишь праздновать, что он закончил свои дни малой кровью. Эти возражения напомнили, что один исследователь написал об СССР сразу после его распада: «Мы склонны наделять свершившееся ореолом неизбежности. Довод о том, что случившееся могло бы и не произойти, обычно отвергается как надуманное, как оправдание проигравшей стороны»[15]. В своей книге я не упражняюсь в рассуждениях, как можно было сохранить «советскую империю зла» и партийно-авторитарный режим, что бы ни говорили мои будущие критики. Мне хотелось быть интеллектуально честным в отношении предмета исследования. Гибель СССР, как и всякое громадное историческое событие, не была чередой заранее предрешенных событий, она изобиловала случайностями и, разумеется, одними из главных факторов человеческого поведения – ошибками, глупостью, страхами и жаждой власти.
Непредсказуемость и неопределенность присущи всей мировой истории. Что бы ни писали марксисты или либеральные социологи, общественные движения и идеологические течения не определяются рациональным выбором, а скорее являются продуктами страстей и представлений, почти всегда ложных. Политическая воля немногих, а иногда и одного человека, толкает историю в неожиданных направлениях. Наконец, происходят никем не ожидаемые катастрофы с огромными последствиями. Последняя мысль особенно часто посещала меня во время пандемии, когда я заканчивал книгу.
Американский дипломат Джордж Кеннан, автор доктрины сдерживания, в 1946 году говорил своим студентам в Национальном военном колледже в Вашингтоне, что советскую угрозу Западу можно устранить с помощью «постепенного смягчения советской политики под влиянием твердого и спокойного сопротивления ей извне». Впрочем, оговорился он, такое смягчение никогда не было бы полным и потребовало бы много времени. Другим, более радикальным вариантом, по мнению Кеннана, мог стать «внутренний разлад, который временно ослабил бы советский потенциал и привел бы к [ситуации], похожей на события 1919–1920 годов». Хотя Кеннан не считал его особенно вероятным, именно этот сценарий похож на то, что произошло с Советским Союзом в 1991 году[16]. Никто, включая самых прозорливых экспертов, не мог предвидеть, что СССР, который выстоял под чудовищным натиском армий Гитлера, рухнет под грузом внутренних кризисов и конфликтов. За первые три десятилетия после Второй мировой войны индустриальная и военная мощь СССР невероятно возросла, и его запас прочности казался бескрайним. Западные руководители и лидеры мнений говорили о «советской сверхдержаве», сопернице США как по экономическим, так и военным возможностям. В 1950-х годах ЦРУ и многие зарубежные экономисты даже предсказывали, что СССР превзойдет Соединенные Штаты по мощи. На самом же деле советская держава всегда страдала от экономического и финансового отставания от американского лидера. Статус сверхдержавы был результатом системы, которая позволяла феноменальную концентрацию ресурсов в руках государства и в конце концов дала СССР возможность простирать свои военные силы на все континенты. Это могло работать, пока «экспорт» военного потенциала подкреплялся убедительной идеологией и опирался на внушительные экономические возможности. В 1980-х годах стало очевидно, что советская идеология выдохлась, а в экономике и обществе накопились громадные проблемы. Эксперты на Западе опасались, что у Советского Союза откроется второе дыхание. Этого не произошло. Но даже в 1990 году большинство авторитетных наблюдателей и комментаторов не считали, что СССР обречен. И Горбачев, и его оппоненты признавались, что, если бы не августовский «путч», у советского государства еще был бы запас прочности, и оно не развалилось бы так скоропостижно и до основания[17].
В книге я пытаюсь освободиться от доминирующей на Западе, на Украине и Прибалтике, и в либеральных кругах в России концепции о
