С другой стороны, это поиски натуральной, имеющей опору в наличностях земли, труда и капитала, цивилизации, в противоположность виртуальной экономике и цивилизации заменителей. Между духовно-спиритуалистической доминантой постэкономизма и натуралистическо-фактологической доминантой "поствиртуализма" несомненно имеется противоречие, которому предстоит найти творческое разрешение. Подобно тому как имеется несомненная "диалектическая связь" между интенцией вестернизированной горизонтали вниз (к примату "земных" интересов и инстинктов) и построением пирамид виртуальной экономики, есть и связь между постэкономическим спиритуализмом и поствиртуальным натурализмом.
Надо сказать, и в российской и в индуистской традиции содержатся мировоззренческие основания для особых сублимационных практик, посредством которых через низшее высвечивается высшее. Так, в тантризме одним из основных ритуалов является бхутасиддхи — "прояснение элементов", из которых состоит Космос. Этих элементов пять (земля, вода, огонь, воздух и эфир — акаша), из них строится и макрокосм и человеческий микрокосм. Это космоцентричное понимание человека, в отличие от социоцентричного, западного, составляет, пожалуй, основу континентального архетипа.
Социоцентристская модель отводит человеку роль безответственного собирателя или похитителя сокровищ природы, ибо сам он понимается как нечто противостоящее ей, подчиненное своим автономным законам. Социоцентричная модель, напрямую связующая человека с природным миром, обязывает его следовать законам и ритмам космоса. Но элементы этого мира сколь материальны, столь и духовны — воплощение высшего начала, Брахмана. Если в телесном символизме тело человека и тело Космоса соответствуют друг другу, то и на ином, духовном уровне наблюдается такое же соответствие: Брахман, как мировая душа, и Аттман, как душа индивидуальная, являются, по сути, двумя проявлениями духовной вертикали мира.
Но тем самым обнаруживается изоморфизм крестьянского мира, воплощающего производительную функцию социума, и жреческого мира брахманов, стягивающего элементы социума в единую систему духовной дисциплины и теоцентризма. Эта неразрывная связь земли и неба и воплощение их в человеке, не отгороженном от них никакими социоцентричными нормами, образует ядро континентальной системы жизнестроения. В своих специфических формах она воспроизводится в космосе русской культуры. В ней земные элементы, относящиеся к образу Матери-сырой земли, образуют крестьянский теллургический миф. Но совсем не случайно слово "крестьяне" происходит от "христиане" — эти значения переплетены так, что землепашество как крестьянское занятие получает значение сакрализированной связи и с природой (Космосом) и с Богом. Сама крестьянская община — мир, как правило, совпадала с церковным приходом; тем самым община трудовая и община верующих достигали зримого, повседневно явленного тождества.
Вероятно, не меньшее значение имеет в обеих цивилизациях символика женского начала. Западный социум — мужской по преимуществу, и эта маскулинизация внутренне связана с социоцентризмом — со статусом человека как отщепенца космоса, нормы которого ни к чему его не обязывают. Западный социоцентризм обозначает космическое пиратство человека, выступающего дерзким похитителем даров природы, которому, как и всякому пришельцу, нет дела до ее внутреннего "лада" или гармонии. И роль покорителя природы, и роль похитителя ее даров несомненно более относятся к активности мужского типа, чем женского.
Мужской тип воплощает искусственность, сделанность, технологичность, тогда как женский — органичность, безыскусность, естественность. Женскому началу соответствует все то, что относится к естественности процесса рождения, только и дающего подлинность. Все умышленное, искусственное, все ведущее от натурального к виртуальному проходит, преимущественно, "по мужской части". Женское начало Шакти в индусском религиозном миросозерцании означает разлитую в мире неистребимую жизненную энергию. Эта энергия не только питает пламень космоса, делая его, в точном соответствии с определением милетца Гераклита, "вечно живым огнем, мерами затухающим, мерами возгорающимся". Она же не дает прерваться космической эстафете, ибо когда чаша божественного терпения переполняется и происходит периодическое уничтожение мира танцующим Шивой — разрушителем, только Шакти сохраняет от затухания тот первичный пламень, от которого берут начало новые циклы творения.
Шакти никем не создана и никем не угасима: она воплощает своеобразный космический закон сохранения и превращения энергии, с тем уточнением, что речь идет не о физических энергиях, а об энергиях "витального" космизма. Шакти в некотором роде является образом, корректирующим самоуверенность мужского конструктивистского начала: она свидетельствует, что конструктивировать нечто из ничего нельзя, ибо в основе любых, самых рафинированных технологий лежит несотворенное первоначало, без которого любые мироустроительные конструкции становятся иллюзией или блефом. В этом смысле образ Шакти относится к специфическим архетипам континентального мышления, ориентированного на витальное, а не виртуальное. Технологии требуют мужской изобретательности, непрофанированный акт рождения — любви.
Характерно, что и в русском культурном космосе, в образе Софии-премудрой, которому мыслители "серебряного века" сумели придать философский статус, столь же значительную роль играет женское начало. София воплощает особую форму энергии, согревающей мир и одновременно — особый вид познания, которое есть любовь. Мир, согретый любовью и осознанный через любовь, в корне отличается от механических картин мира, сыгравших такую роль в становлении западного модерна. Технологический разум открывает в мире чисто функциональные связи, тогда как разум эротический (в софийном смысле) открывает самоценность каждого из элементов живого космоса, скрепленных сопричастностью всего всему.
Здесь не место развивать темы, относящиеся к философской онтологии. Но выделение признаков, отличающих континентальную мировоззренческую систему от океанической, сегодня совпадает с общей междисциплинарной тенденцией все более тщательного различения манипулятивно-виртуальных исчислений от реальных, натурных. Такая тенденция, например, четко прослеживается в экономической науке, где монетаристской экономике, ориентированной на динамику цен, противостоит физическая экономика, ориентированная на показатели натурального приращения богатства { См.: Ларуш Л. Физическая экономика. М.: 1997. } .
Отрыв производства денежной прибыли от реального производства позволяет создавать видимость экономического благополучия (при условии, что прибыли растут) при деградации реального образа жизни миллионов людей, а также нравственной деградации экономических агентов, развращаемых сверхприбылями манипулятивно-ростовщической экономики. Идеология монетаризма — это легализация архетипа пиратства, связанная с процедурами "дематериализации" богатства. На этой основе может появляться экономическая элита, богатство которой в принципе не связано с ростом физической экономики,— национального богатства, питающего жизнь миллионов. В монетаристской системе, отказавшейся от применения такого критерия как физический рост продукции, торговля наркотиками экономически более эффективна, чем производство "традиционных товаров".
Некогда наши "рыночники", критиковавшие советскую экономическую систему за ее ориентацию на физический "вал", призывали восстановить статус рыночного потребителя в качестве арбитра, определяющего, какое экономическое поведение является правильным, а какое нет. Но оказывается, что обществу необходимо, не доверяясь невидимой руке рынка, учитывать качество самого рыночного потребителя. Потребитель таких товаров как наркотики или таких услуг как проституция неуязвим по монетаристским критериям, но всем понятно, что в качестве арбитра, отделяющего правильное экономическое поведение от неправильного, он явно не годится. Словом, качество физической экономики, производящей реальные товары, а не мнимые экономические ценности или антиценности, неотделимо от качеств потребителя, в том числе нравственных — обстоятельство, выходящее за пределы монетаристского разума.
Итак, в экономической области человечеству нужна мощная континентальная идея, связанная с возвращением экономическим отношениям их естественного социального смысла — обеспечения людей средствами существования. Сегодня все мы являемся жертвами отделения производства прибыли от производства реальных благ, что характерно для пиратской экономики. Положение усугубляется тем, что океаническое пиратство претендует на власть над миром и откровенно требует от других, под видом "открытого общества", демонтажа всех границ, встающих на пути этого пиратства.
