„Председатель. — Прошу г. Гамбетта не поднимать бесполезных прений, которые не могут привести ни к какому заключению.
„Гамбетта. — Не может быть более полезных прений, чем прения, цель которых дать себе мужественно отчет о положении вещей.
„Шампиньи. — И дать знать о нем врагу.
„Гамбетта. — Наши враги давно знают его. Это мы его не знаем.
„Араго. — У вас требуют оружия, а вы посылаете в департаменты членов Совета!
„Гамбетта. — Что касается меня, господа, то я чувствую свою ответственность. Моя совесть говорит мне, что парижское население нуждается в том, чтобы, ему открыли истину, и я хочу открыть ему истину. (Порядок дня! Порядок дня!)"
Ясно, что Гамбетта принял теперь решение, но слишком поздно, вести якобинскую политику. Занятно видеть, какой страх нагнал Гамбетта на все реакционные газеты Франции и также Италии. (Примечание Бакунина).
Как русский, я нахожусь в неприятной необходимости предостеречь моих друзей, французских революционных социалистов, против вождей-поляков. Я знаю массу поляков и я встретил среди них лишь двух-трех искренних социалистов. Громадное большинство — отчаянные националисты. Громадное большинство польской эмиграции до последнего времени было предано Наполеонам, потому что оно безумно надеялось что Наполеоны освободят полякам их родину. Поляки—консерваторы по своему положению и по традициям. Самые передовые из них — военные демократы. Самые красные газеты их единодушно отвергают социализм, который почти все поляки ненавидят,—за исключением, разумеется, польского простонародья, которое еще никогда не имело голоса, никогда не было активным, и инстинкты которого—социалистические, как, вообще, инстинкты и интересы всех народных масс. (Примечание Бакунина).
Кантон и округ Нонтрон. Отсюда название „Нонтронское преступление", какие дается дальше этому зверскому убийству — Дж. Г.
Министерство, наконец, созналось, что оно не хочет давать оружия народу, на достопримечательном заседании 25 августа, по поводу предложения — не упразднить, а только отменить на время законы, запрещающие продажу и фабрикацию оружия и военных припасов и подвергающие штрафу за ношение оружия, без , разрешения правительства. После горячих прений, это предложение, отклоненное комиссией, конечно избранной бонапартистским большинством законодательного корпуса, было отвергнуто 184 голосами против 61 голоса. Во время этих прений были произнесены многозначительные слова и сделаны были очень интересные разоблачения.
„Жюль Ферри (автор предложения). — Доклад осуждает законы и в то же время рекомендует сохранить их временно, теперь, когда их отмена именно необходима и ясна для всех. Страна крайне нуждается в оружии для своей обороны. Что нужно сделать? Уничтожить запретительные меры для оружия, как для злаков во время голода... Не только не вооружают народ, но есть префекты, которые отказываются принять присланное им оружие. Я знаю одного, которой ответил: „Не надо ни ружей ни добровольцев. Я выслал всех здоровых мужчин из департамента". Если существуют политические причины, по которым не следует вооружать народ, пусть скажут. Если боятся, как бы оружие не попало в руки врагов правительства, надо это сказать. Нужно, чтобы знали, что, если что нибудь парализует национальную оборону, так это династический интерес.
"Пикар. — История не поймет этого спора. Мы требуем, чтобы вы отменили закон, который преследует хранение у себя оружия и военных припасов, и вы нам отказываете в этом в тот момент, когда враг приближается.
„Министр (председатель Государственного Совета). — Вы, вероятно, хотите организовать силы страны. Мы — тоже. Но мы хотим дать оружие, которым мы располагаем — и его очень много — тем, кто наиболее способен употребить его с пользой. Мы хотим кощентрацию, а вы разбросанность сил...
„Пикар. — Вооружайте боевые дружины. Вооружайте национальную гвардию. Пусть. Но видели ли вы какую нибудь страну, страну, в которую вступил враг, где бы говорили гражданам: „Вы не будете иметь права покупать оружие; если оружейник продаст вам его, он этим преступит закон"?
„Ж. Фавр. — Вы хотите чтобы можно было произносить против нас приговоры даже и теперь, если мы возьмемся за оружие для своей защиты. Что касается меня, то я заявляю, что, если вы сохраните этот закон, то я его нарушу.
„Министр. — Мне кажется, что вопрос не должен был бы вызывать такого возбуждения.
„Ж Фавр. — Вы хотите, чтобы мы оставались хладнокровными до тех пор, пока пруссаки не войдут в Париж?
„Предложение Жюля Ферри отвергнуто большинством 184 голосов против 61 (левые и левый центр)". (Примечание Бакунина)
Во время великой французской революции, в сентябре 1792 г. произошло избиение политических заключенных (приверженцев старого режима) в парижских тюрьмах. Отсюда произошло слово septembriser — сентябризировать. Прим. переводч.
Partageux,—так неправильно называли в то время социалистов во Франции, приписывая им стремление разделить поровну между всеми все народное богатство, а не обратить его в общественную собственность.
Прим. Перевод.
Я не могу удержаться, чтобы не сделать несколько замечаний по поводу этого письма, которое я прочел с тем большим вниманием, что оно исходит от главы, почти всеми признанного теперь, республиканской партии в Париже, от человека, который, вместе с Тьером и Трошю, считается как бы арбитром судеб Франции, занятой пруссаками. Я никогда не придавал большого значения Гамбетте, но, признаюсь, это письмо мне показало его еще более незначительным и более бледным, чем я его себе представлял. Он принял совершенно в серьез свою роль умеренного, разумного и благоразумного республиканца, и в этот ужасный момент, переживаемый нами, в момент, когда Франция рушится и гибнет и когда она может быть спасена лишь в том случае, если все французы поднимутся, Гамбетта находит необходимые время и вдохновение, чтобы написать письмо, которое он начинает с заявления, что он предполагает „вести достойно роль правительственной демократической оппозиции". Он говорит о „программе, в одно и то же время республиканской и консервативной, которую он наметил себе с 1869 г.": „проводить главным образом политику, построенную на результатах всеобщего голосования" (но тогда это политика плебисцита Наполеона III), „доказать, что при настоящих условиях, Республика отныне есть условие спасения Франции и европейского равновесия, что гарантия безопасности, мира и прогресса только в республиканских учреждениях, благоразумно практикуемых" (как в Швейцарии). „Что нельзя управлять Францией, ведя политику против средних классов, нельзя править ей, не поддерживая великодушный союз с пролетариатом". (Великодушный с чьей стороны? Без сомнения, со стороны буржуазии). „Только при республиканской форме правления возможно гармоничное примирение между справедливыми стремлениями рабочих и уважением к священным правам собственности. Святая середина—политика отжившая. Цезаризм—самое вредное, самое гибельное решение. Божественное право окончательно упразднено. Якобинство отныне смешное и зловредное слово. Одна только рациональная, позитивистская демократия" (слышите вы шарлатана!) „может все примирить, все организовать, все сделать продуктивным" (Посмотрим как!) „1789 г. выставил принципы" (далеко не все!—Принципы буржуазной свободы, да, но принципы равенства, принципы свободы пролетариата— нет), „1792 г. дал торжество этим принципам" (и поэтому, вероятно, Франция так свободна!), „1848 г. дал им санкцию всеобщего голосования" (в июне, разумеется?). Настоящему поколению надлежит осуществить республиканскую форму правления" (как в Швейцарии) „и примирить на основе справедливости" (Какой справедливости? юридической, разумеется?) „и избирательного принципа права гражданина и функции государства в прогрессивном и свободном обществе. Чтобы, достигнуть этой цели, нужно сделать две вещи: уничтожить страх одних и успокоить недоверие другиx. Вызвать в буржуазии любовь к демократии и в народе доверие к своим старшим братьям". (Почему не доверие к дворянству, которое еще старше буржуазии?)
Когда Гамбетта писал это письмо, он, очевидно, хотел совершить политический акт: приучить буржуазию к слову республика. Но не было ли бы еще более политическим действием, вместо того, чтобы писать подобные письма в этот момент крайней опасности, совершить мужественный акт—низложить правительство, которое открыто изменяет Франции и губит ее, так что каждый лишний момент, проведенный им у власти, становится преступлением перед страной со стороны тех, чей долг, и кто имеет возможность, низвергнуть его и кто не делает этого, вероятно потому, что боится потерять свою репутацию мудрости?—Поистине, чем больше я смотрю на этих людей, тем больше я презираю их. Их патриотизм, их гражданственность, их негодование выливаются в словах, и они вкладывают столько энергии в слова, что им не остается больше силы для действия. Момент ужасен. Весьма вероятно, что Мак-Магон потерпел поражение и отступил в Бельгии. Еще несколько дней и Париж будет осажден армией в четыреста тысяч человек. И тогда? Если провинция не поднимется, Франция погибла. (Примечание Бакунина).
