Они потеряли убитыми и пленными тридцать тысяч человек, наши потери не превышали и пяти тысяч. Пётр сполна взял реванш за Нарву.
В немалой степени этой славной победе способствовала изобретательность царя-реформатора, кою и нашим нынешним реформаторам всячески желаю.
Из истории мирового креатива
Давайте ещё раз совершим экскурс в историю. И вновь во времена великих людей и деяний — в XIX век, в эпоху Наполеона.
За ходом нидерландской кампании императора Франции внимательно следила вся Европа. Страны коалиции устали от войны не меньше самой Франции. И если бы Наполеону удалось продержаться до зимы (тогда в снегу воевали разве что русские), его противники скорее всего согласились бы на достаточно затяжное перемирие. Упрочив за зиму собственную экономику, наладив традиционно сильную сеть дипломатических интриг, Франция могла к весне добиться распада враждебной коалиции.
Больше всего от такого сценария пострадала бы, конечно, Британия. Правительство, долгие годы бросавшее в пламя войны и собственные ресурсы, и всех союзников, в одночасье оказалось бы банкротом. И не только политическим: несметные миллионы, вложенные в истребление единственного реального конкурента, оказались бы выброшены безвозвратно. А государственные долговые обязательства были бы в лучшем случае заморожены на долгие годы, а то и вовсе обесценены.
Лондонская биржа ждала известий с материка как манны небесной. Малейший слух оборачивался тысячами распоряжений о покупке или продаже. Но кроме слухов, ничего не было и не могло быть: мир ещё не опутала телеграфная паутина.
Один из крупнейших лондонских финансистов — глава британской ветки банкирского дома Ротшильдов — озаботился получением надёжной информации заранее. По всей Европе стояли его кареты с лучшими лошадьми, каких только можно было тогда купить за деньги. А уж среди коммерсантов того периода истории не было равного Ротшильду по готовности вкладывать деньги в перспективные проекты.
Конная эстафета в считанные часы домчала пакет с известиями о разгроме французов до берега Ла-Манша. Там уже ждали корабли, также купленные Ротшильдом. От меловых скал Дувра новые кони понеслись в Лондон. И Ротшильд получил заветные известия прямо посреди главного торгового зала биржи.
Было ясно: ещё через несколько часов весть о британско-прусской победе дойдёт до всех. И тогда государственные обязательства, доселе обесцененные политической неопределённостью, вновь станут надёжными — следовательно, дорогими. Скупив их немедленно, можно было через пару дней изрядно обогатиться.
Именно так поступил бы в ту пору любой биржевой игрок, получивший эксклюзивную информацию. Но не Ротшильд. За ним следили тысячи глаз. Вслед за ним скупать бумаги немедленно бросилась бы вся биржа. И ему удалось бы обогатиться лишь на той незначительной доле обязательств, которые он добыл бы первым приказом на покупку.
Ротшильд представлял себе ход мыслей коллег по бирже куда отчётливее, нежели они — его. Разница в уровне рефлексии — мышления о самих мыслях — позволила ему принять решение, по тем временам совершенно неожиданное.
Принесённую депешу он прочёл в центре зала. И, лихорадочно сунув её в карман, бросился продавать все правительственные ценные бумаги, которые у него — как и у любого биржевика — к тому времени были.
Надёжность и оперативность ротшильдовой информационной службы к тому времени была общеизвестна и многократно подтверждена. Если великий банкир, повинуясь полученным сведениям, продаёт британские обязательства — значит, Британия проиграла. Избавляться от облигаций побеждённого бросились все. За считанные минуты бумаги стали ненамного ценнее той самой бумаги, на которой были напечатаны.
И тогда, повинуясь незаметному знаку банкира, десятки его тайных агентов занялись скупкой. Вскоре Ротшильд покинул биржевой зал обладателем чуть ли не всех обязательств британского правительства. А ещё через несколько часов биржевики рвали на себе волосы, узнав, от каких сокровищ только что избавлялись за бесценок.
Впрочем, это был не последний творческий манёвр легендарного финансиста. Чего-чего, а денег ему хватало и до Ватерлоо. А вот чего не хватало предельно остро — так это общественного признания.
Еврей со множеством родственников на континенте особым уважением замкнутой британской дворянской касты не пользовался. Даже несмотря на то, что его род ещё в Средние века обзавёлся титулом баронов Священной Римской империи. Сама эта империя, только что исчезнувшая под натиском всё того же Наполеона, уже не освящала своим авторитетом красный щит (rot schield!) на баронском гербе.
Ротшильд ещё раз использовал изобретательский приём инверсии. С биржи он отправился в министерство финансов. И попросил оплатить ему государственные обязательства не по номиналу, а всего лишь по той бросовой цене, по которой он их скупил. Да и то лишь потому, что правительство Британии не вправе что бы то ни было принимать вовсе безвозмездно.
Но разницу между номиналом и ценой скупки Ротшильд всё же получил. Разумеется, не деньгами. А новым — уже чисто британским — титулом, доступом в высшие круги общества и власти, возможностью в дальнейшем заключать контракты с правительством в приоритетном порядке… Да мало ли выгод может получить человек, столь неординарно распорядившийся зависимостью государства от себя!
Банк Ротшильдов процветает до сих пор. Достаточно напомнить, что он входит в пятёрку финансовых организаций, ежеутренне определяющих цену золота на лондонском — и, следовательно, на мировом — рынке. Основы могущества этого банка заложены ещё в глубоком Средневековье тысячами сделок с мелкими германскими князьками. Но непревзойдённым его сделал именно тот из Ротшильдов, который оперативной информацией и собственными нестандартными ходами подчинил себе на несколько часов усилия двух могущественных империй.
Надеюсь, этот исторический пример — один из великого множества — вполне убедительно показывает: креативный способ действий оправдывает себя всегда и везде. В любой сфере человеческой деятельности, в любых странах, в любые времена.
К истории одной эпиграммы
Я не раз и не два выражал восхищение гением Пушкина. Но сегодня хотел бы вернуться к роковым моментам в жизни поэта, ведь даже случайное во многом закономерно.
Не секрет, что в сравнении со многими столь же пылкими современниками, Пушкину многое прощалось как по молодости лет, так и за восхитительный поэтический дар. Хотя не во всём и не всегда поступки юноши Пушкина как человека этичны как с точки зрения девятнадцатого века, так и в глазах нынешних, даже самых лояльных моралистов. Как раз эта его младая неразборчивость отзеркалилась, отразилась в судьбе поэта самым роковым образом, когда пришла пора зрелости.
Мне вспоминается злая и несправедливая эпиграмма поэта на одного из выдающихся деятелей Истории Российской, графа Михаила Семёновича Воронцова. Томимый любовной жаждой, Пушкин завёл роман с женой осмеянного им графа, и «терзаемый ревностию» к законному супругу сочинил известные всем нам ещё по школьной программе строки:
Полу-милорд, полу-купец,
Полу-мудрец, полу-невежда,
Полу-подлец, но есть надежда,
Что будет полным наконец.
А ведь жизнь графа Воронцова была целиком посвящена служению России. В двадцать один год он прикомандирован к войскам на Кавказе, участвует во многих стычках с горцами, являя личное мужество и храбрость. В ходе гибельной экспедиции русских войск в Закатальское ушелье в январе 1804 года Михаил Воронцов едва не погиб.
Год спустя он участвует в боевых действиях против шведов в Померании в составе десантных войск генерал-лейтенанта графа Толстого. Ещё через год — воюет против французов и командует первым батальоном прославленного гвардейского Преображенского полка. В ходе войны с Турцией, будучи уже командиром пехотного полка, начальствует над особым отрядом русской армии, который первым врывается на Балканы. Между прочим, занимает пресловутую Плевну, сражается ровно в тех местах, что и семьдесять лет спустя другой прославленный генерал — Скобелев.
Когда Наполеон вторгся в пределы России, граф Воронцов находился под началом Багратиона, его дивизия защищала Смоленск, а в ходе Бородинской битвы почти вся она полегла у деревни Семёновской. Воронцов и сам был ранен, но, отправляясь на лечение в имение, взял с собою несколько десятков раненых офицеров и более трёхсот покалеченных войной солдат. Все они получили усилиями и деньгами графа отменный уход.
По возвращении в строй Воронцов, командуя корпусом, столкнулся в заграничном походе непосредственно с полками самого Наполеона. Русские не дрогнули, их потери были раза в полтора меньше, чем у неприятеля. Три года под началом графа Воронцова состоит оккупационный корпус русской армии во Франции. Он вынужден продать полученное по наследству имение тётки, чтобы расплатиться с французскими кредиторами за кутежи своих офицеров и гусар.
