Тогда конвоир предложил Карповичу зайти в ресторан, — «перекусить». Карпович согласился. Заказали обед. Во время него конвоир отлучился «по своим надобностям», — и через дверь смотрел, как себя поведет Карпович. Последний долго колебался, — по-видимому, подозревал какую-то ловушку. «Устал я с ним, рассказывал позднее конвоир Герасимову, — еле-еле удалось выпроводить. Не хотел человек бежать, — что с ним поделаешь?»
Похоже, что именно этот эпизод с Карповичем, заставил Азефа ускорить проведение мер подготовки для переселения заграницу: по рассказу г-жи N. в марте 1908 г., вскоре после масляной, Азеф неожиданно и без всяких объяснений заявил ей о необходимости немедленно же ехать заграницу и предложил в срочном порядке ликвидировать ее квартиру. Так как для продажи обстановки не было времени, то всю ее сдали на хранение в одно из мебельных депо. Полученную квитанцию практичный Азеф заложил в ломбарде за 700 руб.: по размеру этой суммы можно составить представление о материальном уровне жизни г-жи N. в тот период. С собой для заграницы Азеф советовал оставлять как можно меньше вещей. Он лично настаивал на одном только самоваре: чтобы и заграницей можно было пить чай по-русски.
За границей в этот раз Азеф и г-жа N. провели около месяца, — живя частью вместе, в Германии, частью порознь. Возможно, что в это время Азеф ездил в Париж, где тогда умирал Гершуни. Около Пасхи Азеф, захватив с собой г-жу N., вернулся в Петербург. Теперь они поселились вместе в одном из лучших отелей Петербурга и прописались под именем мужа и жены. На этот раз Азеф уделял г-же N. очень мало времени: он был занят и пропадал по целым дням. Один раз он даже уезжал на несколько дней. Г-же N. он свое поведение объяснял хлопотами по ликвидации своих коммерческих дел.
В действительности его дела, конечно, не имели ничего общего с коммерцией, — хотя и были все построены на основах своеобразного коммерческого расчета: помимо участия в текущей работе Центрального Комитета, именно в этот период он провел две больших операции, — получение из Туркестана денег, экспроприированных в Чарджуе, о чем уже говорилось выше, и «покушение» на царя в Ревеле.
Это последнее предприятие Азеф выдавал Герасимову за в высшей степени серьезное и говорил, что для проведения его создана специальная группа человек в 12–15, опорная база которой находится в Финляндии. Судя по всему, в этих его рассказах было много преувеличений: Азеф так сказать набивал цену той услуге, которую он на прощание оказывал полиции. По крайней мере, рассказ об этом эпизоде М. М. Чернавского, — единственного из членов Боевой Организации этого периода, который напечатал воспоминания, — не производит впечатления, что дело было поставлено с большой солидностью.
По договору, который был заключен для этой операции между Герасимовым и Азефом, закончена она должна была быть без арестов: покушение должно было быть предупреждено одними мерами внутриорганизационного саботажа. На аресты Азеф ни в коем случае не давал своего согласия, — и Герасимов принял его условия: так как поездка царя в Ревель была связана с вопросами высокой политики (в Ревеле должно было состояться свидание с королем английским), то аресты и громкий процесс были даже не в видах правительства. Важно было только, чтобы поездка прошла без каких-либо инцидентов… Именно поэтому «конвенция» Азефа-Герасимова без возражений была контрассигнована и Столыпиным.
По рассказам Азефа, у членов Боевой Организации имелось несколько проектов нападения на царя: они должны были быть использованы в зависимости от того. каким путем поедет царь к Ревелю, — по железной дороге или морем, — где он остановится в Ревеле и т. д. Задача Азефа и Герасимова сводилась к тому, чтобы передвижения царя не допустили применения ни одного из этих проектов, и чтобы при этом у членов Боевой Организации все время сохранялась твердая уверенность, что все неудачи объясняются случайными совпадениями обстоятельств, что полиция не осведомлена об их планах.
Справиться с этой задачей удалось без больших затруднений: в одном случае условная телеграмма пришла с совсем небольшим запозданием; в другом — кто-то не успел попасть на нужный поезд. Кроме того, царь отменил поездку в замок какого-то своего приближенного из эстляндских баронов, — а именно на эту поездку Боевая Организация возлагала особенные надежды. Все сошло как нельзя лучше: без сучка — без задоринки…
Герасимов вспоминает, что во время проведения им с Азефом этой операции ему бросилась в глаза совершенно исключительная осведомленность Азефа относительно всех предположенных передвижений царя. Все изменения, которые вносили в план царской поездки, в каком бы секрете они не держались, немедленно становились известными Азефу, который обо всех о них получал извещения путем условных телеграмм. Азеф даже бравировал этой своей осведомленностью и почти посмеивался над Герасимовым который этого рода новости узнавал позднее Азефа, — хотя по своему положению и должен был быть в курсе всех этих вопросов, так как именно на нем лежала основная забота о безопасности царя. Однажды на этой почве между Герасимовым и Азефом вышло нечто вроде маленькой размолвки: в процессе обсуждения плана операций Азеф указал на необходимость принять во внимание какую-то деталь намеченного маршрута царя. Герасимов возразил, что такой детали в маршруте не имеется, — и ссылался на имеющиеся у него официальные документы. Азефа это не смутило.
«Это — новое изменение, которое до вас, очевидно, еще не дошло, авторитетно заявил он. — Значит, вам сообщат завтра или послезавтра».
И сколько Герасимов ни старался убедить его в невероятности подобного допущения, Азеф уверенно стоял на своем:
«Наши сведения совершенно точны!»
Велико было изумление Герасимова, когда на следующий день он получил «строго конфиденциальный» пакет с дополнительной надписью: «лично в руки…», — в котором содержалось извещение о внесении в маршрут царя той самой поправки, про которую ему накануне рассказывал Азеф.
Во время ближайшей встречи Герасимов, естественно, сделал попытку выяснить источник столь исключительной осведомленности Азефа, — но последний самым решительным образом отказался удовлетворить любопытство своего полицейского патрона:
«Вы знаете, что я принимаю все меры, чтобы расстроить покушение, — и ручаюсь вам, что не допущу его. Но сообщить, кто дает мне эти сведения, я не могу: человек этот занимает весьма высокое положение, об его сношениях со мной известно всего только 2–3 людям. Если он как-нибудь заметит, что об его роли известно, — подозрения падут, конечно, на меня и тогда я погиб… Лучше не спрашивайте: я должен заботиться и о собственной голове!»
Но подчеркнуть свою победу и в данном споре Азеф не забыл:
«Видите: а ведь прав то был я… Что стали бы вы делать, если бы во главе Боевой Организации стоял кто-нибудь другой?»
Настаивать на своем вопросе Герасимов не считал возможным: право Азефа «беречь свою голову» было давно уже признано, — и при том в самом широком толковании. Да и ясно было, что такое настаивание ни к чему не приведет; сломить Азефа было трудно.
Но позднее, когда горячее время ревельской поездки прошло, Герасимов произвел строго секретное расследование о том, кто именно мог быть информатором Азефа.
Так как посвященных в детали разработки маршрута царской поездки было очень немного, то отрывочные указания, имевшиеся в рассказах Азефа, нить для расследования давали. Результаты этого расследования заставили Герасимова схватиться за голову: все говорило за то, что информатором Азефа был не какой-либо второстепенный чиновник (именно на это надеялся Герасимов, начиная новое расследование), а лицо весьма и весьма высоко поставленное. Принимать какие бы то ни было меры против него на свою собственную ответственность Герасимов, конечно, не мог, — и решил сделать конфиденциальный доклад обо всем этом деле Столыпину.
Последний долго отказывался верить. По его настоянию была произведена дополнительная поверка полученного результата, которая только подтвердила первоначальный вывод: означенное высокопоставленное лицо, судя по всему, действительно вполне сознательно оказывало содействие террористам в подготовке цареубийства. Казалось, правительство не имело ни права, ни возможности мириться с подобным положением. И, тем не менее, после долгих размышлений Столыпин дал указание не давать делу никакого движения:
«Выйдет слишком большой скандал, — теперь мы не можем допустить себе подобную роскошь. Может быть после… Да и роль Азефа в этом случае нам придется вскрыть, — а он нам нужен… Лучше не будем трогать. Имейте только его в виду…»
Заботой о «бережении Азефа» Столыпин был тоже проникнут, — а потому высокопоставленного помощника в деле организации цареубийства не тронули… Позднее же, когда роль Азефа вскрылась, «трогать» стало совершенно невозможным: разве можно было рассказать публично, что почти член совета министров в деле подготовки цареубийства сознательно помогал Боевой Организации, руководителем которой был агент полиции, действовавший под контролем самого председателя этого совета министров? Можно было примириться со всем, что угодно, — только не с оглашением подобных в полном смысле слова убийственных данных!
