Памфлетный яд— от необходимости переводить реалии Большой Войны на язык современного мира — мира меньшинств, гудящего требованиями политкорректности.
Умникам — еще порция яда:
«…Быть может, Сталину, действительно стоило как-то бы организовать сеанс связи и посоветоваться с Гавелом, Ландсбергисом, Клинтоном и Мадлен Олбрайт: как следовало вести Большую Войну?»
Заставить Вацлава Гавела (лишившегося наследственных заводов в Чехии) или Мадлен Олбрайт (девочкой пережившей в той же Чехии нашествие немцев, а потом русских), или Ландсбергиса (которому ради политики пришлось отвлечься от исследований о Чюрлёнисе) — и уж тем более Клинтона — отвечать за то, что им жалко тех, кто 60 лет назад попал «под руку», — это со стороны Шумейко, конечно, чисто литературный ход: никто из них на такие подначки реагировать не будет. А вот Резун и Буковский, пожалуй, и ответят, причем в таком же памфлетном стиле, и тогда продолжится обмен грубостями, в ходе коего могут оказаться погребены те кардинальные идеи, которые предлагает осмыслить Шумейко.
Отдавая должное информативной плотности и стилистическому блеску его книги, я думаю всё же, что главное в ней — это именно предложенные идеи.
Первая идея: по-новому взглянуть на европейскую карту 1941 года, где «всё замазано в буквальном смысле коричневой краской», — и потому различить в этом тех, кто вошел с Германией в союз (Италия, Финляндия, Венгрия, Румыния, Болгария), тех, кто был захвачен (Франция, Польша, Чехословакия, Югославия, Греция…). И внутри захваченной Европы — «поляки дрались, оставили немцам руины, чехи передали самих себя в целости…» В Югославии сербы стоят насмерть, хорваты тоже насмерть, но — на немецкой стороне (даже переименовывают себя в «готов», чтобы не оставалось ничего славянского). Можно составить сравнительную таблицу по степени сопротивления Гитлеру… и тогда, вопреки всем этническим раскладам, главными антифашистами окажутся… сами немцы! Разумеется, пробольшевистская «Красная Капелла» и прогенеральская «Черная Капелла» диаметральны по дальним целям, — но по степени урона, нанесенного Гитлеру, они стоят рядом: есть признание Геринга (на Нюрнбергском процессе), что «Красная Капелла» стоила Германии потери десяти дивизий; и есть признание Черчилля (в мемуарах), что отказ Чехословакии от сопротивления стоил союзникам потери тридцати пяти дивизий. Вполне сопоставимые цифры…
«Норвежцы сопротивлялись гораздо дольше, но им помогал и ландшафт страны, и английские десанты, и флот. Голландцы ближе к датскому варианту. Бельгийцы — ближе к норвежскому. Люксембург — двое раненых (поскользнулся, наверное, кто-то)».
Последнее предположение оставляю на совести не историка, но памфлетиста… а идея историка по-новому вычертить карту межвоенной Европы так же поразительна по неожиданной проницательности, как крик андерсеновского ребенка. Не оголяется ли тут какая-то неведомая, прикрытая ранее структура реальности?
А если наложить карту 1941 года на карту 1914-го? Там Антанта, тут… тоже Антанта?
А если наложить карту 1941 года (Европа Гитлера) на карту 199! года? Та же Европа и получится, только столицу перенесли из Берлина в Брюссель.
И опять сквозь саркастическую усмешку ловишь зоркий взгляд, и реальность проступает из-под привычных (в том числе и по марксистским учебникам) одежд: там «империалистический блок», тут тоже блок — «реваншистский», и там и тут народ, единый по языку и этническому происхождению, подверженный давлению разных блоков, распадается с точностью до микрона на те же враждующие части: при каждой новой встряске хорваты и сербы — враги. Можно, конечно, их вражду списать на конфессиональную несходимость католицизма и православия, да только вот католики-поляки костьми легли, борясь против Гитлера, а православные румыны навербовали ему на русский фронт каких-никаких, а солдат. Где логика?
Нет логики. Ни в социальных, ни в конфессиональных схемах. Есть под всеми этими схемами таинственная, не понятая еще реальность. Разговоры про образ правления и про разные идеалы (демократия, коммунизм, пролетариат, буржуазия) — это все, как пишет Шумейко, «дымовая завеса», а суть та, что в этих разных системах (блоках) и в 1914-м, и в 1941-м, и в 1991-м живут все те же люди. То есть народы.
Они-то и решают, куда свалится страна (система) при очередном расколе континента. И долго ли будет страна сопротивляться (если будет). Иногда рядом живущие (а то и родственные) народы оказываются на разных сторонах очередной демаркации. Белоруссия — Украина… Есть отчего охнуть идеологам славянского единства. Армения — Грузия… Да в каком страшном сне мог привидеться антагонизм русских и грузин?
Нет, воистину, никакой привычной логике эти новые линии разделов не поддаются, если мы числим мир ворохом малых народов (неизбывных «меньшинств» по отношению к массе человечества), лишь случайно попадающих (и насильственно загоняемых) в блоки, системы, империи и содружества.
Если же признать эти объединения такой же этнополитической, геополитической и психополитической реальностью, как и тот «ворох», в котором они должны искать себе опору, то надо и линии напряжения между системами счесть базисным законом бытия.
А где Большие конгломераты (армии, союзы, коалиции и т. д.) там, увы, и Большие Войны.
Введя в уравнение категорию Большой Войны, Игорь Шумейко не просто переводит Вторую мировую (и нашу, Великую Отечественную) с языка нынешнего тысячелетия (с теперешними счётами за оккупацию и прочие неудобства военного времени) — на язык военного времени. Фактически он предлагает новую точку отсчета — такую, какой не было в схемах 1941 года.
Мировая война, тогда выводилась из теорий империализма, колониализма, из тех или иных «стадий» того или иного «строя», из готовности коммунизма окончательно похоронить капитализм с его войнами… Недаром же советские люди подымались в 1941 году на войну с гитлеризмом, будучи уверены, что война — последняя.
Сказать бы им тогда, что «последней» не будет…
Сказать что-то такое же безысходное их отцам, певшим: «Это есть наш последний…»
А ведь теперь приходится говорить «что-то такое же». Голосом андерсеновского младенца. Почти наобум, наощупь, вслепую, почти с отчаянием признавая, что есть что-то в самой подоснове бытия, под всеми политкорректностями и политагрессивностями, — где-то там, где Тютчев слышал шевеление хаоса, — что-то, что в любой неожиданный момент может огнем, бурей, ужасом вырваться на поверхность исторического действия, разом опрокинув все сдержки.
Большая Война — это нечто, само себе диктующее правила. Или отсутствие правил. Нечто, живущее по своим законам. И убивающее. Нечто, чем не удается командовать, ибо Война сама командует всем. Это никакое не «продолжение политики иными средствами», — это аннулирование всей прежней политики. Это не укладывается в понятия справедливости — несправедливости. Это укладывается разве что в толстовскую дилемму: Война — или Абсурдная, или Народная. То есть гвоздящая дубиной. Но и дубина с точки зрения мирной логики — изрядный абсурд.
Понимая, какого монстра он пускает в дебри и лабиринты Истории, Игорь Шумейко предупреждает, что Большая Война — «главный термин» его книги, что понятие это введено «полуинтуитивно», и единственное, что можно поделать с гигантскими отвалами «неудобоваримых» фактов — это попробовать перезагрузить их в новую систему координат.
ПЕРЕЗАГРУЗКА эта, естественно, требует помимо знания «неудобоваримых» фактов (что я уже отмечал у Шумейко) отчаянного (и чисто художественного) воображения. Куда более впечатляющего чем памфлетный блеск.
Поэтому я в завершение и хочу напомнить фрагмент из книги Игоря Шумейко, где он представляет последствия Мюнхенского «умиротворения» Гитлера в виде… пивной метафоры. Той самой, где «товарищ» скручивает верзилу, уже разжившегося деньгами и оружием пана и мсье, а потом начинает оправдываться, «бормотать про социализм…»
Прокомментирую картинку (вполне, впрочем, ясную).
Кто этот огрубевший и озлобившийся товарищ, что-то бормочущий «про социализм», нам понятно. И кто пан — тоже понятно: это чех, страну которого громила-Гитлер вот-вот располосует и захватит. И кто мсье — понятно.
А где, простите, милорд? Тоже ведь сидел там! Куда он делся с кошельком и револьвером? Как-никак, в Мюнхене не только Даладье решал судьбы Европы, но и Чемберлен. Который полагал, что отдавая Гитлеру Чехословакию, он покупает Европе мир.
Чемберлен-то полагал, да только Черчилль полагал другое. Большая Война, уже висевшая в воздухе, отменяла все прежние правила игры, и именно Черчилль это чувствовал. Именно он, лютый враг Советского Союза до Войны (и сразу после Войны тоже — с Фултонской речи начиная), в 1940 году объявил Гитлеру такую же войну насмерть, какую Гитлер в 1941-м объявил Сталину.
