Тем не менее принятие указа имело важнейшее значение — тема строгого соблюдения социалистической законности стала официально открытой и популярной. Обсуждение связанных с этим различных вопросов развернулось в стенах правоохранительных органов и на страницах профильных изданий. Так, журнал «Социалистическая законность» с апреля по август 1953 года практически полностью был посвящен этой тематике. «Социалистическая законность на страже прав и интересов советских граждан», «Гарантии прав личности в стадии судебного следствия», «Охрана прав граждан — важная задача советского суда и прокуратуры», «Порядок допроса подсудимого в суде» — вот далеко не полный перечень публикаций, авторами которых стали руководители органов суда, прокуратуры, юстиции, ученые-юристы. Речь шла о неукоснительном соблюдении закона, о необходимости полностью доказывать виновность исключительно в рамках процессуальных норм, о расширении прав обвиняемого, приводились многочисленные конкретные примеры незаконного привлечения к уголовной ответственности. Лейтмотивом этих выступления явилась такая мысль: «Настало время повысить ответственность прокуроров, следователей и судей за порученное им дело, строго взыскивать с лиц, повинных в привлечении к уголовной ответственности и осуждении честных, ничем не опороченных советских граждан. Необходимо в органах прокуратуры и суда создать атмосферу нетерпимости к любым проявлениям беззакония и произвола, неустанно воспитывать следователей, прокуроров и судей в духе неуклонного и строжайшего соблюдения советских законов, в духе нетерпимости к любым и всяким отступлениям от требований закона».[668]
Утверждение такого подхода, наряду с проводимой амнистией, объективно подводило к вопросу об оценке законности многих дел и процессов недавнего прошлого, о возвращении честных имен (в том числе и посмертно) десяткам тысяч советских граждан, заставляло задуматься о справедливости вынесенных ранее решений. Как и в случае с указом «Об амнистии», инициатива этого важного политического дела принадлежала Берии. По его указанию были прекращены «дело врачей» и «мингрельское дело» о якобы действовавшей в Грузии националистической организации. В частности, 10 апреля 1953 года ЦК КПСС постановлением «О нарушениях советских законов бывшими Министерствами государственной безопасности СССР и Грузинской ССР» отменил принятые ранее решения по этому вопросу (9 ноября 1951 г. и 27 марта 1952 г.). Все лица, подвергнутые репрессиям по данному делу, были реабилитированы. Пленум ЦК компартии Грузии, обсудив постановление ЦК КПСС, осудил руководителей республики, злоупотреблявших своим положением, и строго наказал виновных, призвав партийные организации ограждать от всяких посягательств интересы государства и права граждан, записанные в Конституции СССР.[669]
Решения по этим делам имели огромный общественный резонанс. Люди писали в «Правду»: «Важное дело начало наше правительство: оно дало ясно понять, что в прошлом существовало пристрастное разбирательство дел и открыло народу свое желание изменить внутреннюю политику». Оценка этого процесса неизбежно заставляла задумываться о деформации всей правоохранительной системы страны. Так, гражданин Лизлов (г. Москва) в своем письме размышлял на эту тему: «Если группа авантюристов хозяйничала в МГБ и вершила грязные дела, то для этого очевидно существовали благоприятные условия… Напрашивается вопрос, какова была в этом деле роль Министерства юстиции, прокуроров, судебных органов?.. Какими конкретными мероприятиями будет гарантирована принципиальная невозможность повторения подобных явлений, наносящих колоссальный ущерб нашей Родине».[670]
Необратимость начавшихся реабилитационных процессов была очевидна. Демонтаж сталинского наследия в этой сфере набирал силу уже без Берии, инициативу которого после его ареста перехватили и использовали для своих целей другие лидеры высшего руководства.[671] В конце 1953 года Президиум ЦК КПСС дал задание правоохранительным органам представить обобщенные материалы о массовых политических репрессиях, проводившихся в стране. 1 февраля 1954 года Генеральный прокурор Руденко, министр внутренних дел Круглов, министр юстиции Горшенин направили Хрущеву докладную «в связи с поступающими в ЦК КПСС сигналами от ряда лиц о незаконном осуждении за контрреволюционные преступления в прошлые года коллегией ОГПУ, тройками НКВД, Особыми совещаниями, Военной коллегией, судами и военными трибуналами и в соответствии с Вашими указаниями о необходимости пересмотра дел на лиц, осужденных за контрреволюционные преступления и ныне содержащихся в лагерях и тюрьмах…» Как сказано в этом документе, в период с 1921 года за «контрреволюционные преступления» было осуждено 3 777 380 человек, в том числе к высшей мере наказания приговорено 624 980 человек.[672]
Однако начавшийся пересмотр дел шел нелегко, встречая тихое противодействие аппарата. Как показывала практика, в целом ряде регионов этот процесс неоправданно затягивался, усложнялись связанные с ним процессуальные нормы.[673] Во многом это объяснялось тем, что широкое развертывание реабилитации не могло не сказаться на репутации правоохранительных органов, неминуемо ставило вопрос об ответственности за репрессии. На совещании работников КГБ 7 июня 1954 года Хрущев признавал, что «…доверие работников органов было сильно подорвано Берией, Абакумовым. Одним словом, после Дзержинского у нас все время в ЧК было неблагополучно с руководством».[674] Интересно, что с трибуны ХХ съезда партии лидер партии выдвигал на первый план иные аспекты: «Следует сказать, что с пересмотром и отменой ряда дел у некоторых товарищей стало проявляться известное недоверие к работникам органов государственной безопасности. Это, конечно, неправильно и очень вредно».[675]
Сохранение недоверия к органам государственной безопасности объяснимо и по другой причине. Огромный репрессивный маховик, создававшийся и существовавший долгие годы, не мог быть перестроен в короткое время. В 1953–1955 годах параллельно с ведением реабилитационных дел продолжала существовать практика арестов и привлечения граждан к уголовной ответственности за «контрреволюционные преступления». Например, 26 июня 1954 года Московский областной суд осудил по ст. 58.10 ч.1 УК гражданина Хмелькова за то, что он, будучи в нетрезвом состоянии и находясь в закусочной на ст. Ногинск, учинил драку, выражался нецензурными словами и допустил оскорбительные высказывания в адрес одного из руководителей Советского государства. Положение исправила коллегия Верховного Суда РСФСР, которая, исследовав дело, не установила в действиях Хмелькова сознательного контрреволюционного умысла. Более того, обстоятельства дела давали основание для вывода о хулиганских побуждениях, в результате чего коллегия переквалифицировала его действия в хулиганство.[676]
Изменение политической обстановки в 1953–1956 годах уже не давало возможности активно воспроизводить прежнюю практику, заметно ограничивало масштабное применение «контрреволюционных статей». В этих условиях в работе аппарата органов госбезопасности стали прослеживаться новые черты. Их суть заключалась в более широком использовании психиатрии в уголовном процессе. Такие действия наблюдались и ранее, в сталинский период, но тогда в этом не было особой необходимости, так как поступающие дела решались быстро и без задержек — репрессивный конвейер работал без сбоев. В изменившихся условиях возникала настоятельная потребность в новых способах оформления дел о «контрреволюционных преступлениях». Признание граждан, проходивших по этим делам, психически невменяемыми решало многие проблемы ведения следствия и ответственности. Здесь хотелось бы заметить, что неправомерно приписывать авторство таких методов ведения следствия Ю. Андропову, мнение о чем высказывалось в публицистической литературе. Данные процессы начались намного раньше, чем он возглавил КГБ СССР. Об этом красноречиво свидетельствуют многочисленные примеры.[677]
Расширение практики применения психиатрии в уголовном процессе потребовало уточнения многих недостаточно ясных теоретико-правовых аспектов. Неслучайно, что в этот период появляются научные публикации по данной проблематике. Так, профессор судебной психиатрии И. Случевский в 1955 году писал: «Отсутствие четких ответов на многие теоретические вопросы судебно-психиатрической экспертизы порождает разноречивость мнений в практике экспертизы. Это влечет за собой неправильные судебно-психиатрические заключения, которые путают судебных и следственных работников и могут быть предпосылкой к вынесению судами неправильных решений».[678] Как известно, непроработанность этих вопросов стала основой использования психиатрии в решении многих уголовных дел по «контрреволюционным преступлениям» и в дальнейшие годы, когда инакомыслие и несогласие с точкой зрения официальных властей расценивалось не как определенная идейная позиция, а как физическое расстройство здоровья, связанное с различными психическими отклонениями.
