Изменение политической обстановки в 1953–1956 годах уже не давало возможности активно воспроизводить прежнюю практику, заметно ограничивало масштабное применение «контрреволюционных статей». В этих условиях в работе аппарата органов госбезопасности стали прослеживаться новые черты. Их суть заключалась в более широком использовании психиатрии в уголовном процессе. Такие действия наблюдались и ранее, в сталинский период, но тогда в этом не было особой необходимости, так как поступающие дела решались быстро и без задержек — репрессивный конвейер работал без сбоев. В изменившихся условиях возникала настоятельная потребность в новых способах оформления дел о «контрреволюционных преступлениях». Признание граждан, проходивших по этим делам, психически невменяемыми решало многие проблемы ведения следствия и ответственности. Здесь хотелось бы заметить, что неправомерно приписывать авторство таких методов ведения следствия Ю. Андропову, мнение о чем высказывалось в публицистической литературе. Данные процессы начались намного раньше, чем он возглавил КГБ СССР. Об этом красноречиво свидетельствуют многочисленные примеры.[677]
Расширение практики применения психиатрии в уголовном процессе потребовало уточнения многих недостаточно ясных теоретико-правовых аспектов. Неслучайно, что в этот период появляются научные публикации по данной проблематике. Так, профессор судебной психиатрии И. Случевский в 1955 году писал: «Отсутствие четких ответов на многие теоретические вопросы судебно-психиатрической экспертизы порождает разноречивость мнений в практике экспертизы. Это влечет за собой неправильные судебно-психиатрические заключения, которые путают судебных и следственных работников и могут быть предпосылкой к вынесению судами неправильных решений».[678] Как известно, непроработанность этих вопросов стала основой использования психиатрии в решении многих уголовных дел по «контрреволюционным преступлениям» и в дальнейшие годы, когда инакомыслие и несогласие с точкой зрения официальных властей расценивалось не как определенная идейная позиция, а как физическое расстройство здоровья, связанное с различными психическими отклонениями.
Важнейшим позитивным результатом административно-правоохранительной политики в период, предшествующий ХХ съезду КПСС, стало восстановление прокурорского надзора. Ликвидация Особого совещания, «троек» и других внесудебных органов повысила роль и значение прокуратуры. Была изменена ситуация, когда работники прокуратуры с опасением относились к органам, над которыми они были обязаны осуществлять контроль. «Надо, чтобы и прокурор, и начальник МГБ, на каком бы участке они ни работали подходили к этим вопросам (законности. — А.П.) с партийных позиций. Тогда вы найдете всегда взаимопонимание и будете понимать друг друга».[679] Эта мысль сформулированная Хрущевым стала главным принципом функционирования органов госбезопасности.
Приказом Генерального прокурора СССР от 27 сентября 1953 года в региональных прокуратурах создавались отделы по надзору за следствием в органах государственной безопасности.[680] Теперь, став поднадзорными, органы государственной безопасности стали практически полностью отчитываться по всем своим действиям, соблюдать исполнение всех предписанных процессуальных норм. В 1954 году приказом Генерального прокурора СССР № 48сс прокуратуры исправительно-трудовых лагерей (ИТЛ) были подчинены непосредственно прокуратурам АССР, краев и областей.[681]
Все эти изменения фиксировались «Положением о прокурорском надзоре в СССР», принятом Указом Президиума Верховного Совета СССР от 24 мая 1955 года. Оно четко регламентировало многообразную деятельность органов прокуратуры и определяло права и обязанности прокуроров. В нем особо подчеркнута задача по усилению прокурорского надзора за точным и неукоснительным исполнением советских законов. Прокуратура получила право требовать любые уголовные и гражданские дела из судебных органов для проверки в порядке надзора. «Положение» обязало прокуроров систематически посещать места лишения свободы, немедленно освобождать из-под стражи всякого, кто незаконно подвергнут аресту, прокурор получил возможность беспрепятственного доступа во все помещения ИТЛ, тюрем, администрация мест лишения свободы обязывалась не позднее чем в суточный срок направлять прокурорам адресованные им жалобы.[682] Данные положения были развернуто озвучены на Всесоюзном совещании руководящих прокурорских работников, состоявшемся 23–27 июня 1955 года в Москве. В его работе приняли участие руководители партии и правительства — Хрущев, Булганин, Ворошилов. Политика, направленная на возрастание роли прокуратуры, была охарактеризована как принципиальная в деле соблюдения социалистической законности. Ее провалы в прошлом связывались с деятельностью врагов советской власти.[683]
Характерной чертой юридической системы в новой политической обстановке стала широко развернутая борьба с различными проявлениями бюрократизма. Очевидно, что новые веяния, утверждавшиеся в практике правоохранительных органов, были невозможны без изменений в самом функционировании всей системы судов, прокуратуры, милиции. Процессы разбюрократизации осуществлялись здесь в рамках общеполитического курса, провозглашенного и оформленного постановлением ЦК КПСС от 25 января 1954 года «О серьезных недостатках в работе государственного аппарата».[684] Его инициатором в тот период выступил Хрущев, для которого развертывание кампании борьбы против бюрократизма стало удобной формой атаки на государственный аппарат министерств и ведомств, где особенно сильны были позиции Маленкова. Результаты проведения этой кампании для госаппарата стали весьма ощутимы: с начала 1954 года и до ХХ съезда КПСС административно-управленческий аппарат в СССР уменьшился почти на 750 тыс. человек.[685]
Вопросы сокращения штатов, упорядочивание структуры, преодоление волокиты и безответственности в работе являлись особенно актуальными для правоохранительной системы страны. Начавшееся наступление на бюрократизм кардинально затронуло всю ее многофункциональную деятельность и имело определенное позитивное значение. Так, в структурах прокуратуры только в течение 1954 года три раза проводилось сокращение штатов.[686] Была ослаблена детальная и мелочная регламентация работы прокуроров, установившаяся со сталинских времен. Признано нецелесообразным, когда целым рядом приказов, распоряжений, инструкций Прокуратуры СССР скрупулезно устанавливался жесткий порядок прокурорских проверок в районных отделах милиции, выступлений по определенному ряду уголовных и гражданских дел в судах, определялось необходимое число посещений мест заключения, количество дел, где поддерживалось государственное обвинение и т. п. Заметно снижалась и статистическая отчетность. В 1955 году для прокуратур регионов она снизилась со 1327 показателей до 810. Кроме того, полностью упразднялось представление докладов по различным отраслям работы. Достаточно сказать, что ранее в аппарат Прокуратуры РСФСР поступало 2592 доклада от прокуроров АССР, краев и областей, а районные и городские прокуроры в свою очередь, предоставляли в краевые и областные центры 89 310 отчетов.[687] Отмена такой громоздкой отчетности, несомненно, способствовала оздоровлению всей текущей деятельности прокуратур.
Подобные позитивные изменения происходили и в системе Министерства юстиции СССР. Положение здесь в плане забюрократизированности работы было особенно тяжелым. Делопроизводство в любом отдельно взятом народном суде можно охарактеризовать как крайне громоздкое, по своему объему сопоставимое с крупной организацией или главным управлением какого-либо министерства. В каждом нарсуде имелось большое количество регистрационных журналов, книг, картотек, велась обширная переписка с вышестоящими инстанциями по производству самых различных незначительных дел. Вот один из таких наглядных примеров. Одна гражданка нашла свою корову с перебитым хребтом. Она решила, что корова пролезла в соседский огород через пролом в изгороди, а соседка била ее и перебила хребет. Эту версию поддержал пятилетний сын гражданки. В результате в местный народный суд был подан иск, по которому получен отказ. Однако по поступившей жалобе Верховный Суд РСФСР отменил это решение, обязав провести следственный эксперимент, т. е. наглядно убедиться, могла ли корова пролезть в пролом или нет. Народный суд отписал в Верховный Суд о невозможности проведения такого эксперимента, но дело возвратилось с указанием произвести эксперимент. В очередном ответном письме народный судья утверждал, что его делать нельзя, потому как и другая корова может повредить хребет.[688] Очевидно, что комментарии здесь излишни.
