Однако Рюти не оставил после себя опубликованных воспоминаний. В финской историографии в научный оборот чаще всего вводились те показания, которые он давал, когда уже предстал в 1945–1946 гг. перед судом как один из виновников вовлечения Финляндии во вторую мировую войну. Однако в своих показаниях Рюти повторял только хорошо известные положения официальной финской пропаганды того времени, уходя от раскрытия механизма вовлечения страны в войну. Он утверждал, в частности, что СССР начал в 1941 г. войну с Финляндией. «Когда 22 июня 1941 г. между Германией и Россией вспыхнула война, — отмечал он, — мы искренне стремились оставаться вне ее… Мы избегали всего того, что могло создать у России впечатление, что мы являемся ее врагами… Война была начата против нас».[82] Судебный же процесс выявил иную картину и точнее раскрыл роль Рюти в период втягивания Финляндии в войну.
Прожив после войны еще более десяти лет он все же не рискнул описать свое участие в процессе втягивания Финляндии на сторону гитлеровской Германии в войну против СССР. В отличие от Рюти, другие осужденные финским судом за участие в вовлечение страны в войну лица (Линкомиес и Таннер), использовали время нахождения в тюремном заключении для написания мемуаров.
Имеется достаточно обширная коллекция документов, касающихся непосредственно Рюти, которая хранится в Национальном архиве Финляндии.[83] Наибольший интерес представляют прежде всего те материалы, которые затрагивают рассматриваемые события. В частности, его дневниковые записи, хотя они и носят весьма отрывочный характер, но дают некоторое представление о той роли, которую Рюти играл в предвоенные и военные годы (это подчеркивают и финские исследователи).[84]
Подобная ситуация с историко-документальным наследием характерна и относительно сведений о деятельности бывшего главы правительства Ю. Рангеля. Он также не оставил опубликованных мемуаров, но его дневниковые записи все же сохранились.[85]
Юкка Рангель был выдвинут Р. Рюти на пост премьер-министра. В прошлом они оба представляли финансовые круги Финляндии, и это положение их, бесспорно, сближало. Однако, как отмечали современники, позиции Рангеля в руководстве страны были значительно слабее, чем у Рюти, и он не чувствовал «поддержки от различных политических группировок».[86] Более того, у него, очевидно, не сложилось тесных отношений с Маннергеймом.[87] Как руководителя высокого ранга, это заметно ослабляло позиции Рангеля и его возможности влиять на осуществление политического курса правительством. Тем не менее он был хорошо информирован, и именно Рангель должен был, в частности, сообщать финским парламентариям об особенностях внешнеполитической позиции страны перед войной.[88] Однако больше того, что Рангель говорил в парламенте о германо-финляндском сотрудничестве,[89] он не информировал как тогда, так и позднее. В результате этот человек фактически не сказал ничего нового о нюансах внешнеполитической линии Финляндии.
То же самое можно говорить и о другом влиятельном члене правительства того времени — Рудольфе Виттинге. Он был министром иностранных дел с 1940 по 1943 г. и являлся одним из основных проводников политики активного сотрудничества Финляндии с Германией.
Государственную деятельность Виттинга в своих мемуарах весьма ярко описал Э. Линкомиес, возглавлявший с 1943 г. правительство Финляндии. Он заметил, что профессор Рудольф Виттинг до назначения на пост главы внешнеполитического ведомства был директором банка. Сама же его работа во главе Министерства иностранных дел «оказалась роковой для страны».[90] Поясняя эту мысль, Линкомиес подчеркнул, что Виттинг «формировал свое мнение, исходя исключительно из собственных представлений», не консультируясь до этого ни с кем. И далее он пишет, что линия Виттинга заключалась в том, что он «связывал страну излишним заигрыванием с Германией».[91]
К тому же немецкий посланник в Хельсинки, благодаря Виттингу, был «лучше осведомлен о финской внешней политике, чем комиссия парламента Финляндии по иностранным делам».[92] Такая ситуация в стране, естественно, многих не устраивала. В парламентских кругах к Виттингу относились весьма критически.[93] Более того, было очевидно, что министр «все больше и больше… употреблял алкоголь, что, конечно, затуманивало его рассудок».[94] Тем не менее от Виттинга, с точки зрения развития военного сотрудничества, зависело многое в финско-германских отношениях.
В марте 1943 г. Виттинг выходит из состава правительства, а затем, уже в самом конце войны он умирает. Каких-либо его воспоминаний не осталось. Что касалось пропуска немецких войск на финскую территорию в сентябре 1940 г., то в этой связи, осенью 1944 г., Виттинг уверял, что ничего не знал, поскольку, по его словам, этим вопросом занималось «исключительно» военное руководство Финляндии.[95] Это была явная неправда, что отмечалось и в финской литературе.[96]
Кстати, упоминавшийся профессор А. Корхонен указал также и на тот факт, что вообще в документах МИДа, хранящихся в архивах Финляндии, «отсутствуют необходимые для исследования записи бесед, а также распоряжения и информация, поскольку они часто сообщались устно».[97] К тому же для историков осталось не ясным, что вообще произошло с личными бумагами Виттинга после его отставки. Некоторые исследователи, спустя более сорока лет после его смерти, еще пытались их обнаружить,[98] хотя есть сведения о том, что они полностью были уничтожены. Один из правительственных чиновников Тойво Хейккиля писал, что наиболее ценные документы, имеющие отношение к Р. Виттингу, были сожжены. Он отмечает, что уничтоженными оказались «ранее скрытые обширные архивы прежнего министра иностранных дел, которые, возможно, содержали многое из переписки по внешней политике, относящееся к периоду воины».[99]
Не оставил об этом периоде каких-либо воспоминаний и министр обороны Финляндии Рудольф Вальден, занимавший этот ответственный пост с 1940 по 1944 г. и очень хорошо знавший, естественно, многие перипетии финляндской политики вообще, а военной в особенности.
Роль Вальдена в истории страны оказалась весьма заметной. Он, как и большинство генералов финской армии, активно принимал участие в гражданской войне в Финляндии. Именно тогда Вальден сблизился с Маннергеймом[100] и фактически стал одним из чрезвычайно близких к нему людей. Впоследствии маршал любил часто бывать у Вальдена дома, и, как отмечают современники, они «оба без слов, лучше чем кто-либо, понимали друг друга».[101]
Вальден довольно быстро оказался в высших сферах финского общества — этому во многом способствовало и его материальное положение. Большой капитал генерала был создан на основе развития одной из самых перспективных в Финляндии отраслей экономики, связанной с бумажной промышленностью. Уже в 1918–1919 гг. он стал министром обороны, а затем в 1920 г. являлся членом финской делегации, подписавшей в Тарту мирный договор с советской Россией. Вальден входил в состав делегаций, подписавших мирный договор в 1940 г. и соглашение о перемирии в 1944 г. Конечно, он об очень многом был осведомлен, но свои мемуары так и не успел написать, поскольку через год после окончания второй мировой войны скончался.
Более того государственные деятели и лица, которые также могли обладать достоверной информацией о политике Финляндии в рассматриваемый период, не очень охотно делились своими воспоминаниями. В частности, это относится к В. Таннеру, очень влиятельному в предвоенные и военные годы политическому деятелю. В период 1940–1941 гг. он входил «во внутренний круг лиц», который реально определял финскую политику,[102] хотя был в правительстве лишь с марта по август 1940 г. и занимал там далеко не ключевую должность — министра социального обеспечения. Тем не менее он, много и подробно писавший о политике Финляндии в предвоенный период,[103] особо касавшейся «зимней войны» и выхода Финляндии из второй мировой войны,[104] совершенно не затронул вопрос о вступлении ее в эту войну.
Из весьма сжатых сведений, которые Таннер приводит относительно событий 1940–1941 гг. следует, что в вопросе о вступлении Финляндии в мировую войну он придерживался тенденциозных утверждений, чисто пропагандистского характера. Вопреки истине он утверждал, что «Финляндия пыталась сохранить мир и стремилась с самого начала войны остаться нейтральной». Он также отрицал существование какой-либо договоренности между Финляндией и Германией о совместном ведении войны против СССР и особо подчеркивал, что с рейхом финнов «ничто не связывало, кроме общего противника».[105]
