Занялись мы также и «Сибнефтью», возглавляемой коллегой Березовского, молодым олигархом Романом Абрамовичем, – новой фирмой с криминальным душком, также работающей на свой «большой карман»; мы провели там обыск. В прокуратуре все было готово для проведения обысков в Национальном резервном банке. Провели мы и аресты, в том числе такой крупной птицы, как бывшего министра юстиции Валентина Ковалева, оказавшегося банальным казнокрадом. Активно велись расследования по «Андаве» и «Аэрофлоту». В начале апреля мы планировали наконец-то арестовать Березовского. По моему приказу готовились допросы дочерей президента, крупных чиновников, имена которых у всех на слуху. Из Швейцарии Карла дель Понте должна была привезти важные документы по «Мабетексу». Предъявление обвинения было вопросом самого ближайшего времени…
Я даже подумал тогда про себя: «Черт побери, если бы прокуратура работала в таком режиме целый год!».
Те дни были одними из самых трудных в моей жизни: я появлялся на работе примерно в восемь тридцать утра, покидал здание в одиннадцать часов ночи, все время находясь на людях и в огромном нервном напряжении.
Я понимал, что времени мне отведено совсем мало, и спешил…
Говоря откровенно, была у меня в те дни и другая возможность. Закрой я глаза на коррупцию и кремлевское воровство, и в силу сразу же вступал компромисс, который мне настойчиво предлагали: все гонения на меня прекращались. Меня, к примеру, ввели бы в состав Конституционного суда – должность для юриста чрезвычайно почетная.
Единственное, что от меня требовалось, – это чтобы я на Совете Федерации твердо сказал, что намерен уйти в отставку.
Я отказался, хотя понимал, что и сам был бы целее, и мигом бы все забылось. Но такого «покоя» я себе позволить не мог, да и не хотел.
Делали мне и другие компромиссные предложения. Когда я еще лежал в больнице и вел себя «тихо», ко мне несколько раз приезжал Путин. Как-то, разоткровенничавшись, «выдал секрет», что «семья» довольна моим поведением. И сразу, почти без паузы, что есть мнение назначить меня послом России в Финляндию – так, сказать, отправить в почетную ссылку.
– Не поеду, – уже в который раз сказал я твердо.
Путин, хотя и знал уже о моих предыдущих отказах, тем не менее спросил:
– Почему?
Говорить резкости не хотелось, поэтому пришлось ответить уклончиво:
– Дочь учится в институте, оставлять ее одну нельзя, теща в возрасте, инвалид, – тоже бросать одну нехорошо. Не поеду!
Путин понял, что решение я принял для себя окончательное, и больше к этой теме уже не возвращался.
В принципе такие контакты с Путиным для меня были важны еще и потому, что он как бы представлял собой «семью», Татьяну. Я понимал, что поскольку президент находится в неадекватном состоянии, Татьяна для него – все: и глаза, и уши, и мозг, и записочки в кармане для ориентации. Поэтому настраиваться надо было именно на нее и, пожалуй, только на нее… Сама она на контакт не шла – для этого был выделен Путин.
Путин произносил всякие вежливые, сочувственные слова, старался вроде бы поддержать, а в это время, как потом выяснилось, его люди буквально «рыли носом землю», пытаясь найти на меня компромат.
Как-то он приехал ко мне на дачу в Архангельское, мы с ним долго гуляли по аллеям.
– Юрий Ильич, поражен, что вам в этой клоаке удалось проработать три с половиной года, – сказал он. – Я, например, не рассчитываю на такой срок, меня съедят раньше… – В следующую минуту он неожиданно круто повернул разговор: – Обнаружены злоупотребления, связанные с ремонтом вашей квартиры на улице Гарибальди, – произнес он. – Это связано с фирмами, работающими вместе с пресловутым «Мабетексом».
– Меня это совершенно не волнует, – ответил я. – Я стал собственником квартиры, когда в ней уже были закончены работы. А кто доводил квартиру до нормального состояния, какая фирма – «Мабетекс» или контора по очистке территории от мусора, – этот вопрос не ко мне.
Путин вытащил пачку бумаг:
– Вот документы.
– Володя, я даже смотреть их не буду. С юридической точки зрения у меня с квартирами все безупречно.
И все равно в те дни я был очень благодарен Путину хотя бы за видимость попытки принять участие в моей судьбе. Благодарен и Степашину, который как-то, когда я еще лежал в «кремлевке», сказал:
– Человек находится в больнице, а никто даже не пытается выяснить, что у него на душе, о чем он думает, что у него болит. Но все нападают… Эх, люди!
Да, в ту пору я был благодарен и Путину, и Степашину за участие. Пока не узнал, что за этим «участием» стояло.
Уже через некоторое время на пресс-конференции Путин заявил, стыдливо потупив взор, что пленка о «моих» любовных похождениях – подлинная. Хотя на нынешний день проведено множество экспертных исследований, и ни одно из них не идентифицировало меня на пленке.
В конце концов, еще одну экспертизу, заключительную, можно провести и за границей. Мне опасаться нечего.
Должен заметить, что для Кремля мой выход на работу был полной неожиданностью. За мной пытались следить с помощью хитроумной техники, приставили наружное наблюдение, прослушивали телефоны… Поэтому говорить теперь я стал в своем кабинете совсем немного и крайне осторожно. А если мне надо было провести какой-то важный разговор, посекретничать, я просто выходил из кабинета в шумный коридор. Во всяком случае, все серьезные вопросы с адвокатами мы обсуждали только «на воздухе». Это здорово нервировало кремлевских обитателей. Неведение вообще всегда беспокоит. А этим людям было чего бояться и беспокоиться.
На стол руководства ФСБ и МВД регулярно ложился отчет о том, что я делал и с кем встречался. У загородной дачи и городской квартиры постоянно дежурила машина «наружки». Зачем? Не знаю… Неужели ждали момента, когда я приеду пьяный или начну дебоширить?
Обо всем этом мне по секрету рассказывали мои друзья из прокуратуры, из следственных органов того же ФСБ. Я был в курсе большинства мероприятий, направленных против меня. Не буду называть конкретные фамилии, но эти люди помогли мне очень.
Шла ко мне информация и из Швейцарии. То есть до определенного момента я держал руку на пульсе всех направленных против меня акций.* * *
А напряжение все нарастало.
На следующий день после моего выхода на работу, 19 марта, в Кремле не стало Бордюжи, с ним разделались, что называется, круто, сковырнули ногтем в один миг. Мне, честно говоря, стало жаль его. Ведь, в сущности, он действовал как солдат – исполнял приказ. Последний раз я говорил с ним по телефону, доказывая, что на работу мне после больницы нужно выйти обязательно. Ведь не мог же я, готовясь к заседанию Совета Федерации, изучать материалы, что называется, на коленке, – это я должен делать в служебном кабинете. Подумав, Бордюжа со мной тогда согласился:
– Да, Юрий Ильич, вам надо выйти на работу, хотя бы ненадолго.
Кто знает, не стал ли этот эпизод одной из причин столь внезапного его увольнения?..
* * *
Огромное давление Кремля испытывали на себе не только следователи, но и практически все проходящие по делу «Мабетекса» фигуранты. Все тот же Паколли вначале давал правдивые признательные показания и, думаю, рассказал бы со временем всю правду. Кремль прекрасно понимал, чем это может кончиться, и Паколли, видимо, стали угрожать, причем весьма серьезно. Серьезно настолько, что он обратился за помощью к Карле дель Понте. Та, в свою очередь, позвонила мне и попросила обсудить вопрос о безопасности с самим Паколли, который находился в то время в Москве.
Я попросил Мыцикова встретиться с Паколли и, если этого будет недостаточно, подключить меня. Но «семья» к этому времени сумела уже так надавить на бедного швейцарца, так запугать, что он понял – лучше держать язык за зубами. К огромному нашему удивлению, Паколли вдруг резко изменил свое отношение к следствию, отказался от всех своих предыдущих показаний и стал все отрицать…
Еще в конце 1998 года, когда все было спокойно, между Генпрокуратурами России и Швейцарии была достигнута договоренность о визите Карлы дель Понте в Москву. Ситуация, однако, поменялась, и приезд швейцарского прокурора оказался под большим вопросом.
Приезд Карлы дель Понте планировался на 23 марта 1999 года. Ни президент, ни посол, ни министр иностранных дел Швейцарии не рекомендовали ей ехать в Россию на встречу со мной. И здесь проявился твердый характер госпожи дель Понте. Она внимательно изучила прессу, мои интервью, и, поскольку ей было известно о нашем расследовании по делу «Мабетекса», а также имена тех кремлевских чиновников, которых оно непосредственно затронуло, в историю с компроматом на меня она не поверила. Она поверила в мою честность и невиновность (знаю это абсолютно точно), и по развязанной против меня кампании у нее сложилось вполне определенное собственное мнение.
Что еще… Никогда и ничего она не спрашивала у меня об истории с пленкой, не требовала объяснений. Она многим рисковала, прилетев в Москву, но, зная ее выдержку и характер, я не удивился этому поступку. Госпожа дель Понте очень поддержала меня в те дни.
