Работают с этим те самые идеологи, которых так осудили и запихнули в угол, рассуждая об интересах. Если интересы – общественные, то такое запихивание маразматично. А вот если ставка была на метаморфозу, при которой человека нет, а будет "социо-зверек" – тогда все делалось правильно.
От признания обществом тех или иных идеалов, от степени всеобщности и энергийности такого признания зависит состоятельность, эффективность, стабильность общества. А значит, безыдеальное общество быть стабильным не может. Да и вообще не может "быть", как мы только что установили. Единство и целостность общества (а также каждой из формирующих общество социальных групп – классов или чего-либо еще) полностью зависит от энергийности ("сакрализованности") этого самого идеального.
Идеологическая борьба есть в конечном счете высшая разновидность классовой борьбы. И строится эта классовая борьба (внимание!) вокруг признания или развенчания тех или иных базовых идеалов. И главное – смена этих идеалов не должна подрывать идеальности как таковой (рис. 42).
Удар в "самое сердце" идеального – это абсолютно запрещенный удар. Такой номер нигде не прошел бы! Пройти он смог лишь в гиперидеологизированном (и смертельно от этого уставшем) советском обществе и лишь на директивной основе.
Но тогда что это за директива? (рис.43)
Мне скажут, что идеалы не отменили. А предложили взять их у Запада. Но одно дело вооружиться абстракцией Запада как "пустой оболочкой". А другое – наполнять эту оболочку конкретным западным содержанием. Например, уважением к закону. Пафосом труда. Уважением к порядочности. И много чем еще.
Ничего подобного не было даже на уровне подражания. Как уже не раз было сказано, нашу систему подключили к западной очень своеобразно. Как водопровод к канализации. Опять же, можно много примеров привести. Но достаточно показать, как на определенном этапе насаждали в России панков и отвергали "яппи". Не то что люблю "яппи", но, по-моему, все понятно.
Эталоны, герои, нормы, якобы взятые с Запада – брались выборочно. По принципу "фильтруй базар". Но главное – если власть оперлась на определенный класс, то как этот класс может не "фильтровать базар"? Березовский говорит: "Мы демократы, и потому у нас уже никогда не будут управлять люди в рваных штанах". Потанин говорит: "Мы настоящие западники и знаем, какое блюдо есть какой вилкой, и как заказать вино за 30 тысяч евро".
Этот класс очень любит ездить на Запад. Но Запад все меньше этим восхищается. И Запад этому классу нужен по известному анекдоту о "новом русском", который в антикварном магазине разглядывает распятие: "Девушка, пожалуйста, мне то же самое, но без гимнаста".
Но разве только в одном классе дело? Если он правит бал, если он диктует свои антинормы (а он их диктует навязчиво), то речь идет о желании построить не общество на фундаменте западных идеалов, а нечто на принципиально безыдеальном фундаменте. Это нечто почему-то назвали "капитализм".
Когда-то в СССР была создана антиутопия, в которой капитализм описывался как "город желтого дьявола". Теперь в России из этого же самого сделали утопию со знаком плюс. Официальные лица говорят о том, что деньги в России заменят национальную идею. Но ведь такая замена (вытекающая из установки на безыдеальность создаваемой беспрецедентной социальной конструкции) – может обернуться только зооциумом. А как иначе – если регуляторов социальности нет?
Идеал… Образ цели в деятельности людей, объединенных решением общей задачи… Внутренняя цель, лежащая в основе борьбы человечества против фундаментальной антиномичности Бытия…
Как ни определяй – ясно, что речь идет о неизымаемом фундаменте самой человечности. Любой человечности – индивидуальной, групповой, классовой, национальной, всеобщей. Ибо одно без другого, в свою очередь, немыслимо.
Идеология имеет дело с фундаментальными идеалами общества. Их признание и качество этого признания (сакрализация) – вот основа прочности и креативности социальной ткани. Диссидентские атаки на признанные обществом базовые идеалы, и развенчание этих идеалов в глазах общественного большинства, – это деструкция, "зачистка" данного типа общества. Любой специалист это понимает.
Но далеко не всякий диссидент (повторяю и буду повторять) атакует идеальное вообще, например, противопоставляя идеалы интересам. Обычно атакуется не идеальное как таковое. На это, честно говоря, никто в мире не осмеливался, понимая, чем подобное чревато для общества. И тем не менее – "усеченные" прецеденты имели место.
Карнавалы (и их предшественники – римские сатурналии) временно снимали идеальность, "переворачивали верх и низ". Но – именно временно! Церковь, санкционируя подобный "выпуск пара", жесточайше регламентировала карнавальную процедуру. Она начиналась и заканчивалась по удару церковного колокола. Она могла происходить только в момент, задаваемый церковной идеологией. Яркий пример – масленица, остаток русского язычества, допускаемый христианским каноном.
Что сейчас творится с этим в России – тоже понятно. Ситуация тяготеет к тому, чтобы поста вообще не было, а масленица была. Причем "масленица нон-стоп" ("мне такой же, но без гимнаста").
Итак, карнавализация существовала как краткосрочное дерегулирование. Притом, что она, эта карнавализация, и помыслить не могла о своем выходе за рамки социо-регуляторов. Участвовавшие в Карнавале – потому и участвовали, что это было санкционировано. То есть введено в рамки.
И все же – внутри Карнавала была разработана и опробована технология войны с самим идеальным. Эта технология существовала в Карнавале безрефлексивно. Кто-то, конечно, понимал, о чем речь. Но вовсе не толпы участвующих. Да и вообще – понимание той эпохи находится по другую сторону так называемых "гуманитарных технологий".
Понадобились культурологи определенных школ ХХ века (примыкавших к структурализму или иначе связанных с ним), чтобы разлитое в живом явлении антикультурное (антиидеальное) начало – ректифицировать, описать, выявить в его особой (подлежащей деструктивной рукотворности) самости. В Советском Союзе эту задачу взял на себя выдающийся культуролог XX века Михаил Бахтин.
О завязанности Бахтина на спецслужбистские системы вообще и на Андропова лично говорю не я, а Евгений Киселев. Ему (и его источникам, которые очевидны) лучше знать, что к чему. Но если констатация правильна (а я, поскольку моя мать работала в секторе теории литературы ИМЛИ, что-то сходное помню по детским воспоминаниям), то выводы не могут быть "гомеопатическими". Андропову (поверим информации Киселева) карнавал мог быть нужен только как спецтехнология. А в качестве спецтехнологии он мог иметь одну конечную цель – борьбу с идеальным как таковым.
И бог бы с ними, с рассуждениями Киселева. Но в конце 80-х годов (и явно под опекой советских спецведомств) начался социальный "карнавал нон-стоп", осуществляемый именно как спецтехнология. Мы все видели это… Этот "Балаганчик" с далеко не клюквенным соком.
"Мы метили в коммунизм, а попали в Россию"… Эту фразу я бы принял в чьих угодно устах, но не в устах профессионального философа, коим, безусловно, являлся произнесший ее Александр Зиновьев.
Зиновьев, как никто другой, понимал – кто, как, зачем и по чему бьет. В соседних своих высказываниях (адресованных, видимо, другому слушателю и читателю) он прямо отрекомендовывается в качестве лица, советовавшего борцам с СССР сконцентрироваться на ударах по структурам и генераторам идеального.
Вот что пишет об этом сам А.Зиновьев, выехавший из СССР в 1978 году: "В 1979 году на одном из моих публичных выступлений, которое так и называлось: "Как иголкой убить слона", – мне был задан вопрос, какое место в советской системе является, на мой взгляд, самым уязвимым. Я ответил: то, которое считается самым надежным, а именно – аппарат КПСС, в нем – ЦК, в нем Политбюро, в последнем Генеральный секретарь. "Проведите своего человека на этот пост, – сказал я под гомерический хохот аудитории, – и он за несколько месяцев развалит партийный аппарат, и начнется цепная реакция распада всей системы власти и управления. И как следствие этого начнется распад всего общества"…
Пусть читатель не думает, будто я подсказал стратегам "холодной" войны такую идею. Они сами до этого додумались и без меня. Один из сотрудников "Интелледженс сервис" говорил как-то мне, что они (то есть силы Запада) скоро посадят на "советский престол" своего человека".
К этой теме Зиновьев возвращается неоднократно – в разных вариантах. Так, в интервью, опубликованном в "Независимой газете" 29 октября 2002 года, он говорит:
"Еще в 1978 году я сказал, что самое уязвимое место в советской структуре – ЦК КПСС. Если на пост генсека придет прозападно настроенный человек, с коммунизмом в СССР может быть покончено в несколько месяцев. К началу 80-х годов и на Западе тоже поняли, что на диссидентское движение рассчитывать нечего, что народные массы в СССР не восстанут, как ты их ни пропагандируй. В то время мне доводилось участвовать в разного рода закрытых совещаниях, где собирались спекциалисты, занимавшиеся планированием холодной войны, и эти специалисты говорили: советскую "верхушку" надо купить".
