"Лежат ночью Ленин и Сталин в Мавзолее (в ночь с 31 октября на 1 ноября 1961 года по решению XXII съезда ЦК КПСС тело Сталина было вынесено из Мавзолея и ночью же похоронено у кремлёвской стены). Слышат, кто-то сопит, — крадётся. "Кто это там в такой поздний час?" — спрашивает Ленин Сталина. Сталин снимает сапог и швыряет его наугад в сторону доносящихся звуков… Вдруг слышат: "Ой, Кузькина мать!" "Да это Никитка место себе присматривает", — как всегда точно и лаконично ответил другу и учителю товарищ Сталин".
Вот так вот принимали рядовые люди этот выпад против Сталина, так смотрел народ на те, довольно мутные события. И ещё долго, даже в восьмидесятых годах, во многих частных домах и квартирах, а так же на стёклах автомобилей можно было видеть портрет Сталина. Это красноречиво говорило не только об отношении довоенного поколения, да и тех, кто родился вскоре после войны, к Сталину, но и об иссякшем лимите доверия к партии, — являлось своеобразным тихим жестом демонстрации протеста народа той политике, которую повело советское руководство после смерти вождя.
Поэтому в Хрущёве многие сегодня склонны видеть первого, кто начал убивать в советских людях веру в то что "будет людям счастье, счастье на века (и что) у советской власти сила велика". Первого, при ком социалистический строй стал пробуксовывать.
— "Насчет Хрущева я могу согласиться, потому что он за десять лет успел сделать такое, что враг не смог бы. Это хуже, чем враг. Так развалить то, что построено! Сейчас говорят, Сталин виноват в нашем отставании. Нет, извините, при Сталине мы так перли вперед, что дай бог!"
Такого мнения о Хрущёве и Сталине придерживался Алексей Иванович Шахурин, нарком авиационной промышленности в годы войны, кстати, тоже знавший, что такое быть репрессированным не понаслышке.
Как это не парадоксально но, его единомышленником в оценке Хрущёва оказался и один из самых одиозных врагов СССР, господин У. Черчилль. И когда в конце ноября 1964 года, в парламенте Англии на праздновании 90-летия Черчилля за него был предложен тост как за самого ярого врага России, то он скромно ответил: "К сожалению, сейчас имеется человек, который нанес вреда стране Советов в 1000 раз больше, чем я. Это Никита Хрущев, так похлопаем ему!".
Хрущёв, который на XX съезде объявил, что нетерпимость Сталина к чужим мнениям была главным свойством его характера, ставшая причиной многих тяжелых последствий для советской страны, видимо, уже под конец жизни понял, что нельзя строить добротное здание без крепкого фундамента, и что этим фундаментом в строительстве социалистического общества как раз и являлся Сталин и его время. И вероятно, пытаясь хоть как-то поправить положение и реабилитировать Сталина, он писал в своих воспоминаниях что, когда доказываешь Сталину "свою правоту и если при этом дашь ему здоровые факты, он в конце концов поймет, что человек отстаивает полезное дело и поддержит…. Бывали такие случаи, когда настойчиво возражаешь ему, и если он убедится в твоей правоте, то отступит от своей точки зрения и примет точку зрения собеседника. Это, конечно, положительное качество".
А продержавшийся при всех руководителях советского государства на высоких постах Анастас Микоян, рьяно поддерживавший нападки Хрущёва на Сталина во время его правления, уже после снятия Никиты, вспоминая свое участие в заседаниях со Сталиным, вдруг напишет: "Каждый из нас имел полную возможность высказать и защитить свое мнение или предложение. Мы откровенно обсуждали самые сложные и спорные вопросы… встречая со стороны Сталина в большинстве случаев понимание, разумное и терпимое отношение даже тогда, когда наши высказывания были явно ему не по душе. Сталин прислушивался к тому, что ему говорили и советовали, с интересом слушал споры, умело извлекая из них ту самую истину, которая помогала ему потом формулировать окончательные, наиболее целесообразные решения, рождаемые, таким образом, в результате коллективного обсуждения. Более того, нередко бывало, когда, убежденный нашими доводами, Сталин менял свою первоначальную точку зрения по тому или иному вопросу".
Опомнились, но было уже поздно, — здание социалистического государства дало трещину.
Но Сталин, о котором говорили на Западе, что он, "принял Россию с деревянными плугами и оставил ее с ядерным оружием", Сталин, о котором даже Черчилль сказал, что: "России очень повезло, что когда она агонизировала, во главе ее оказался такой жесткий военный вождь. Это выдающаяся личность, подходящая для суровых времен…", Сталин, который вывел СССР на одно из ведущих мест, среди индустриально развитых стран, — внёс неоценимый вклад в победу советского народа над фашистской Германией, который до небывалой высоты поднял престиж советского государства и КПСС, сброшенный с пьедестала и, ниспровергаемый Хрущёвым, чуть ли не до врага народа, благодаря своим заслугам перед этим народом, даже лишённый поддержки товарищей по партии, переметнувшихся, ради собственного блага, от мёртвого вождя в стан его новоявленного здравствующего врага, оказался Никите не по зубам. Он смог и мёртвый дать бой возомнившему себя новым Цезарем и "отцом народа" зазнайке. В результате, по выражению всё того же Черчилля "Хрущев — (стал) единственный политик в истории человечества, который объявил войну мертвецу. Но мало того — он умудрился ее проиграть". Ведь, хоть Хрущёв и достиг вершины власти, а культ личности Никиты Сергеевича развился за 10 лет его правления не чуть не меньше чем, раскритикованный им же, культ личности Сталина но, не имея способностей и таланта Сталина, в сфере политики, экономики и вообще руководства страной, он наломал столько дров, что в народе, к концу его правления, о нём чаще упоминали с сарказмом в анекдотах, памфлетах и оскорбительных частушках.
На одиннадцатом году руководства Хрущёва, в ЦК спохватились. Заметили наконец-то, что страной правит авантюрист, самодур и шарлатан. Хотя об этом предупреждали раньше Молотов, Каганович, Булганин, Маленков и Шипилов, за что и были исключены из партии.
Против Хрущёва состоялся внутрипартийный заговор, где Брежнев даже предлагал устранить Никиту Сергеевича физически, то есть опять дать "слово" "товарищу маузеру". Но, слава Богу, всё обошлось без крови. Ведь Хрущёв, как уже говорилось выше, не являлся сознательным врагом или предателем, а всего лишь, в силу своего враждебного отношения к Сталину, в виду своего авантюрного стремления властвовать, но не имея на то должного уровня интеллектуального развития, не соответствовал занимаемому высокому посту. И лишь по той простой причине, что человек оказался не на своём месте, вреда советскому строю, он принёс не меньше явного и самого злостного врага.
Конечно, уже за одно это его можно было бы, если и не расстрелять, то хотя бы посадить. Но только ведь он был не один. С ним заодно были и все высокопоставленные члены партии и правительства. Своим лицемерным заискиванием перед бездарным лидером, стремлением любой ценой удержаться на "тёплых" местах, своей поддержкой и поощрением неумелого, а иногда и даже глупого и опасного руководства страной Хрущёвым, они все, дружно убивали в народе веру в партию, веру в социалистический строй, в светлое будущее. И они прекрасно это осознавали.
Хрущёвские "чистки партии" привели к тому, что в партии, в её руководстве, остались, в основном, одни приживалы и подхалимы. Поэтому когда Хрущёва сняли с занимаемых им должностей, а вместо его первым секретарём стал Брежнев, который, как и Хрущёв, с 1977 года стал совмещать два поста (Первый секретарь ЦК КПСС и Председатель Президиума Верховного Совета СССР), в управлении страной мало что изменилось. Хотя менять что-то было необходимо. Работы было не початый край, но никто в Кремле засучивать рукава не собирался. Более того, как вспоминает Егор Лигачёв:
"Еще при Брежневе, когда Леонид Ильич заболел, Политбюро приняло решение ограничить продолжительность его рабочего дня. Затем эти послабления были распространены на других членов Политбюро: пятница считалась днем работы с документами на даче, суббота и воскресенье — днями отдыха. Кроме того, сократили и рабочие часы".
Понимая в своё время всю ответственность за судьбу государства, Ленин и тот же Сталин так не работали. Они сами не знали выходных, и ограничения рабочего времени определёнными часами и другим расслабляться не позволяли. А здесь, руководство государства, не смотря на то, что работы по нормализации положения в стране не было видно конца, фактически перешло на четырёхдневную рабочую неделю и укороченный рабочий день. Зато всё так же с высоких трибун звучали лозунги и призывы, трудиться по-ударному, по-коммунистически. Доносились пустые длинные речи не о чём или об о всём сразу, но не о чём конкретно, типа — "Кое-где, кое-кто кое-что не учёл, не понял, не довыполнил, не доделал…, - и что — …есть среди нас товарищи такие товарищи, которые нам товарищи совсем не товарищи…" и так далее, и тому подобное. А нужны были дела, — дела конкретные и великие, не только со стороны трудящихся, но и полная отдача делу, руководителей страны. Ведь за годы хрущевского правления лозунги партии, ее программные требования оказались так дискредитированы, что были необходимы серьезные усилия для того, чтобы восстановить утерянное доверие и утраченную привлекательность коммунистических идеалов. Но там, наверху, этого не поняли, и понимать не хотели. Им и так жилось неплохо. Партийные руководители, ЦК КПСС всё больше и больше замыкались в себе, всё дальше и дальше отрывались от народа и, по сути, превращались в сектантскую группу догматиков. Страной управляли по инерции, но за власть боролись жестоко и коварно, с большим упорством, хотя в основном путём интриг, и без крови.
