Ознакомительная версия.
18
Известный либеральный деятель Алимпие Васильевич, говоря об особенностях режима начала девяностых, точно подметил, что «радикальный кабинет предпочел силу (большинства – А.Ш.) свободе» (Васитьевић A. Moje успомене / приред. Р. Љушић. Београд, 1990. С. 155).
Один из вождей радикалов, Пера Тодорович вспоминал впоследствии, как в начале бурных 1880-хгодов в партийной среде складывалось «убеждение, что именно в нас, радикалах, есть спасение Сербии и ее счастье. Мы – это те, кого историческое провидение выбрало, чтобы принести ей возрождение» (См.: Тодоровић П. Ближи односи с кралем Миланом // Тодоровић П. Српска ствар у Orapoj Србији. Успомене на крала Милана / приред. Л. ПеровиБ. Београд, 1997. С. 275)… С другой стороны, либералы думали с точностью наоборот. Член их руководства, профессор Панта Сречкович утверждал в разговоре с русским путешественником: «Единственно серьезный государственный человек у нас – это, бесспорно, Ристич… Пашич, конечно умный человек, но только для себя, в обыкновенных житейских делах… У него таланты не государственного деятеля, а заговорщика, ловкого агитатора. Если Сербия теперь разорена, то обязана она этим никому другому, как радикалам и отчасти напреднякам» (Марков Е. Путешествие по Сербии и Черногории. Путевые очерки // Русские о Сербии и сербах. СПб., 2006. С. 337–338). Другими словами – виноват кто угодно, только не мы.
Не прекращались подобные «инциденты» и во время «золотого века». Димитрие Джорджевич пишет: «Сразу же после переворота начались гонения на напредняков; в провинции дело доходило до физических расправ и даже убийств их лидеров, что вызывало у членов партии страх, психоз и желание воздержться от политических выступлений» (Ђорђевић Д. Царински рат Аустро-Угарске и Србије 1906–1911. Београд, 1962. С. 36)… Не оттого ли, предположим, и возобновили напредняки свою деятельность, как политическая партия, только в 1906 г.
Пандур (сербск.) – стражник, полицейский.
Русский путешественник-очевидец и видный славист П.А. Ровинский подчеркнул, что сербы «не терпят навязывания и особенно через полицию, которая у всех в страшной ненависти» (Ровинский П.А. Белград. Его устройство и общественная жизнь. Из записок путешественника. II // Русские о Сербии и сербах. С. 72).
По мысли Р. Самарджича, несмотря на то, что «Сербское княжество, чей аппарат заменил турецкий, и означало для крестьянина достижение независимости, за которую он дрался веками», он «не желал мириться с тем, что кто-то вмешивается во внутренний уклад его жизни, причем вмешательство это шло в основном по линии возрастания, в виду потребностей государственного строительства, его же налоговых обязательств» (Самарџић Р. Идеје за српску историју. Београд, 1989. С. 21).
Накануне Тимокского восстания, во время тайного собрания радикального руководства, его член из крестьян Димитрие Катич провозгласил: «Всех чиновников – под нож!» (Тодоровић П. Крал» Милан и Радикална странка // Тодоровић П. Српска ствар у Старој Србији. Успомене на крала Милана. С. 212).
«Образ врага», пишет В.Г. Федотова, «есть продукт отрицания легитимности других интересов и результат представлений о необходимости навязать общий интерес»; в отличие от него, «рационализация конфликта» – это «согласование интересов» (Федотова В.Г. Модернизация «другой» Европы. М., 1997. С. 161).
В монографии Л. Перович целый раздел назван: «Насилие как константа» (см.: Perović L. Izmedju anarhije i autokratije. Srpsko društvo na prelazima vekova (XIX–XXI). Beograd, 2006. S. 384–420).
В ноябре 1885 г. вторгшаяся в пределы Болгарии сербская армия потерпела у села Сливница сокрушительное поражение.
Никола Пашич, будучи сам далеко небезгрешен (о чем мы скажем ниже), точно охарактеризовал поведение оппозиции в одной из своих речей: «Это, братья, политика упрямства (в оригинале – ината). Ослепленные ненавистью к своим политическим противникам они забыли об интересах страны» (Сто говора Николе Пашића. Вештина говорништва државника / приред. Ђ. Станковић. Књ. 1. Београд, 2007. С. 326).
Отдавал себе отчет в «специфичности» сербского парламентаризма и король Петр, десятки лет проживший в Швейцарии и прекрасно знакомый с «классической» его моделью. По словам английского журналиста, интервьюировавшего монарха в сентябре 1903 г., тот не скрывал разочарования: «Немалая проблема состоит в том, что люди, его окружающие, не обладают подлинно парламентскими понятиями и ощущениями, а каждая партия и фракция считает, что конституционные свободы даны исключительно ей» (Посланство Краљевине Србије у Великој Британии – Министарству иностраних дела Краљевине Србије. 11/25. IX.1903. г. // Документи о спољној политици Краљевине Србије. 1903–1914 / приред. А. Радений. Београд, 1991. Књ. 1. Свеска 1. С. 496). Да и вообще «качество» сербского политического класса Петр Карагеоргиевич оценивал весьма критично – 5 апреля 1905 г. российский посланник К.А. Губастов доносил в МИД о разговоре с ним: «Перейдя к внутренним сербским делам, Его Величество откровенно заметил, что ему пришлось во многом разочароваться относительно сербских деятелей. Судя их издали, он не думал, что они были так деморализованы, поверхностны и легкомысленны. Причины эти он видит, отчасти, в самом характере сербов, но, главным образом, в печати, которая имеет на общество и на народ развращающее влияние» (АВПРИ. Ф. Политархив. Д. 2869 (1903–1906 гг.). Л. 133).
Дефицит политической борьбы, как мы уже видели, не наблюдался в Сербии никогда. А потому, при полном отсутствии политической культуры, она и после 1903 г. не могла стать «главным критерием парламентской демократии»… Более объективные (по сравнению с авторами «Новой истории сербского народа») сербские исследователи осознали это уже давно: «Несмотря на то, что идеологических причин для острого идеологического соперничества не имелось, оно продолжалось с большой ожесточенностью. У представителей партий, особенно тех из них, кто был избран депутатом скупщины, отсутствовало (кроме редких исключений) чувство ответственности в использовании свободы политического действия, которую дает парламентская система. И вскоре стало ясно, что многие сербские политики просто не понимают, как применять систему, основанную на свободе и терпимости. Борьба между партиями, а равно и внутри них самих, часто велась с необузданной страстью, причем без особой разницы – шла ли речь о жизненных государственных интересах или второстепенных вопросах» (Вучковић В. Унутрашње кризе у Србији и Први светски рат // Историјски часопис. Београд, 1965. Књ. XIV–XV. С. 175).
Важно заметить, что данная цитата взята нами из черновика выступления Пашича в скупщине. В самом выступлении она не прозвучала (что видно из сборника речей вождя радикалов). И следовательно, здесь мы можем говорить не о банальном демагогическом приеме, а о реальном убеждении.
Логика радикалов, при объяснении ими концепции «партийного государства», предельно проста. «Разве крестьянское государство может реализоваться как-то иначе, кроме единственного способа, когда государственная власть поставлена на службу крестьянской же партии?», – задавали они риторический вопрос. Но зачем в принципе это им было надо? Есть у них и на то ответ: «Такое партийное понимание государства облегчило бы примирение крестьянских масс с государственной идеей» (Јовановић С. Влада Александра Обреновића. Књ. 1 // Сабрана дела С. Јовановића. Београд, 1990. Т. 6. С. 108).
Показательный пример – находясь в 1916 г. в Париже, принц-регент Александр Карагеоргиевич (военный предводитель героической Сербии!) не был принят своим «союзником» – бельгийским королем Альбертом. Не странно ли? Раймон Пуанкаре записал 28 марта в дневник: «Я спросил Броквилля, может ли он мне частным образом сказать, почему король отказался от визита сербского принца? „Я не знаю причины, – ответил Броквилль, – но догадываюсь о ней. Когда бельгийское правительство сочло нужным наградить принца военным крестом, король не дал на это своего согласия, и я понял, что он возлагает на нынешнюю династию вину в убийстве короля Александра“» (Пуанкаре Р. На службе Франции. М., 1936. Т. 2. С. 294).
Австро-венгерская дипломатия прекрасно понимала все «значение» Пашича при решении вопроса о сербском вооружении в ее интересах – еще в январе 1905 г. посланник Думба писал в Вену, министру Голуховскому: «Если мы вообще хотим сделать что-то для „Шкоды“, то прежде всего должны свалить Пашича» (Цит. по: Ђорћевић Д. Царински рат Аустро-Угарске и Србије. 1906–1911. С. 67).
Ознакомительная версия.
