В соответствии с этой инструкцией январским днем 1977 года он заехал на платную автостоянку в указанном ему районе Монреаля и поставил машину в назначенном секторе. Вскоре рядом остановилась другая машина, из кабины вылез низкорослый толстяк, открыл багажник и вытащил оттуда автомобильный аккумулятор. «Привет, как дела?» — добродушно окликнул его Гэмблтон. Толстяк выронил аккумулятор и бросился прочь со всей прытью, какую могли выдержать его коротенькие ножки. Гэмблтон забрал аккумулятор в свою машину и, вскрыв его дома, увидел новенькую мигалку.
Первый же сеанс приема прошел успешно: в назначенный расписанием день и час приемник был настроен на заданную волну, и мигалка замерцала своими окошками — точно, как в Москве. Расшифрованный текст содержал вопросы: сможет ли Гэмблтон побывать ближайшим летом в Саудовской Аравии, Турции, Египте и Израиле? Когда Гэмблтон рассчитывает появиться в Вене? Что предпринято им для проникновения в Гудзоновский институт и подыскания работы в Соединенных Штатах?
Зная, что это лето он проведет с Лильяной, Гэмблтон ответил, что его обязывают принять участие в научном конгрессе, который состоится в Мехико-сити. Это лишает его возможности побывать предстоящим летом в Европе и на Ближнем Востоке. Зато на лето следующего, 1978 года, у него как раз приходится академический отпуск. Тогда он и посетит любую из стран, интересующих КГБ. Насчет Гудзоновского института и работы в Соединенных Штатах Гэмблтон счел за лучшее просто отмолчаться.
В апреле мигалка выдала ему поручение, которое он расценил как курьезное и в то же время рискованное: «Пользуясь методами, использованными вами в Израиле, не могли бы вы определить, насколько далеко продвинулась Южно-Африканская Республика по пути создания ядерного оружия?» Странно! Москве известно ведь, что в этом году он не сможет появиться в Восточном полушарии. Или гебисты ожидают, что он определит степень готовности ЮАР к ядерной войне, сидя в Квебеке? И это задание дают ему люди, в распоряжении которых — тучи шпионов, фотографии, сделанные со спутников, масса информации, поступающей по легальным и нелегальным каналам! Неужели всего этого недостаточно, чтобы раскрыть атомные секреты ЮАР?
Но невероятная сложность этого задания все же подзадоривала его заняться им. С другой стороны, действительно, у него было то преимущество, что, находясь в Израиле, он кое-что разузнал о южно-африканских технических ресурсах и возможностях. Теперь, подолгу работая в библиотеках и усиленно переписываясь с учеными коллегами, Гэмблтон всерьез углубимся в исследование проблемы, давая понять своим корреспондентам, что его интересуют перспективы распространения мирной ядерной энергетики.
К концу мая он уже смог написать краткий доклад, показывающий, что Южная Африка накопила все необходимые ресурсы и информацию, позволяющие производить атомные бомбы более значительной мощности, чем те, которые были сброшены в 1945 году на Японию. Подобно Израилю, утверждал Гэмблтон, Южно-Африканскую Республику толкают к этому два очевидных фактора: сильное желание обладать таким оружием и действительная потребность в нем. Он предсказывал, что в ближайшие же месяцы это государство проведет первое испытание собственной ядерной бомбы.
Доклад, переснятый на микропленку и запечатанный в пластиковый мешочек, он оставил под камнем, подпирающим столбик уличного телефона под городком Сент-Катеринс, в штате Онтарио. Выждав ровно час, как полагалось по инструкции, он проехался по той же дороге к другому уличному телефону, расположенному километра за полтора от первого. На нем уже должна была стоять пометка мелом, означающая, что за этот час тайник опорожнили. Не обнаружив такой пометки, Гэмблтон вернулся к тайнику и забрал свой мешочек. В этот момент мимо проехала чья-то одиночная машина, и он вспомнил, как московский инструктор предостерегал: имея дело с тайником, берегитесь одиночных машин. Пусть лучше они целыми стадами проносятся мимо по автостраде — это не страшно, а вот одиночный автомобиль может означать опасность. По пути домой Гэмблтон сжег пленку в автомобильной пепельнице и отправил текст своего доклада почтой, невидимо вписав его между строчек безобидного письма.
В июне прилетела Лильяна. Уже в аэропорту Гэмблтон сразу заметил, что она выглядит грустной и утомленной, постаревшей на пять лет. В ответ на его расспросы она отвечала, не вдаваясь в подробности, что перенесла серьезную болезнь. Но Гэмблтону казалось, что стоит им очутиться в Мексике, как яркое солнце, радостное очарование этой страны и несколько недель беззаботной жизни вернут Лильяне ее всегдашнее веселое настроение.
Эти ожидания не оправдались. Лильяна худела, бледнела, нередко украдкой плакала. Она стала теперь такой слабой, что могла бродить с ним не более трех или четырех часов подряд, а после этого испытывала потребность прилечь. К концу их пребыванияв Мексике она разрыдалась при нем и призналась, что прошла курс химиотерапии — у нее обнаружили рак.
— Я не знаю, надо ли, чтобы ты на мне женился. Мама говорит, что мне нельзя выходить замуж, раз я больна раком.
— «Вместе навеки, во здравии и болезни, в горе и радости, пока не разлучит нас смерть…» — тебе что, никогда не приходилось слышать эти слова?
— Нет…
— Ну вот, мы их скажем, когда будем стоять под венцом. Мы любим друг друга, и я все равно на тебе женюсь, несмотря ни на что.
Тревога за Лильяну заслонила для Гэмблтона все остальное. КГБ напрасно ждал от него новых сообщений, все его внимание было поглощено Лильяной. Она улетела домой, и он по-прежнему писал ей каждый день. Но ее письма стали приходить все реже, она вообще избегала упоминать в них о своем здоровье. Зато на рождественские каникулы она согласилась встретиться с ним где-нибудь в Европе. Гэмблтон написал, что хотел бы провести с ней всю неделю Рождества и что пусть это произойдет в Испании.
Лильяна привезла плохие новости. Югославская служба безопасности обратила внимание на поток писем из Канады и в течение трех дней подвергала ее грубо настойчивому допросу. «Это было ужасно», — признавалась Лильяна. Кроме того, врачи объявили, что химиотерапия не дала ожидаемых результатов, и рекомендовали ей как можно скорее подвергнуться хирургической операции. Она не могла уже ни гулять по улицам, ни упаси Боже, греться на солнце, и большую часть дня проводила лежа. По вечерам Гэмблтон садился у ее постели и что-нибудь рассказывал, пока она не засыпала.
На будущее они договорились, что станут писать друг другу реже, чтобы не раздражать тайную полицию, но Лильяна обещала сразу дать ему знать о результатах операции.
Никаких известий не было вплоть до марта. Потом она сообщила — коротко и убийственно сухо, — что выписалась из больницы и снова приступила к занятиям в университете.
Между тем «центр» вновь и вновь требовал, чтобы Гэмблтон явился в Вену для «деловой встречи», притом по возможности скорее. Решив, что в ходе этой поездки он во что бы то ни стало постарается повидаться с Лильяной, Гэмблтон назначил свидание своим партнерам из КГБ на май, рассчитывая после него заскочить в Белград, а уже оттуда отправиться в Египет.
Встреча с Паулой отняла почти три часа. Они сидели вдвоем в уютном придунайском ресторане Линдмайера, наслаждаясь прекрасными рыбными блюдами и австрийским игристым вином. Поглядывая в блокнот, Паула развивал перед своим собеседником такую задачу: надо дать общую оценку состояния египетской экономики и определить, в какие отрасли хозяйства Египта и какие фирмы вкладываются американские капиталы. Что касается Израиля, КГБ хотел бы знать, из каких источников это государство получает нефть, какое количество нефти добывается на месте, в каких видах стратегического сырья особенно нуждается Израиль и какие международные экономические санкции могли бы оказаться для него наиболее чувствительными.
— Но главной вашей задачей, — подчеркивал Паула, — остается возможно более эффективное использование годичного академического отпуска, который вам полагается. Постарайтесь провести этот год в Вашингтоне или Нью-Йорке. Мы готовы оплачивать стоимость квартиры, которую вы снимаете в любом из этих городов. Вы нужны нам именно там. Уделите этим летом внимание Ближнему Востоку, а к осени возвращайтесь, пожалуйста, в Америку. В Соединенные Штаты.
— Сделаю все, что в моих силах, — неискренне обещал Гэмблтон.
Он купил железнодорожный билет на прямой поезд Вена — Афины, однако вышел в Белграде и, не заглядывая ни в какие гостиницы, бросился прямо к Лильяне, зная, что она занимает отдельную комнату в общежитии при университете.
Лильяна выглядела совсем больной и изнуренной. Они обменялись только рукопожатием. В ее взгляде он уловил какую-то отчужденность, словно она не сразу его узнала.
