Демонстрация дошла через все преграды и препятствия в центр города, ворвалась в горком, но никого из «главных начальников», тех, кому можно было изложить свои требования, не увидела. Возникла типичная стрессовая ситуация, исчез «градиент цели». Разговора с властью, к которому второй день стремились рабочие, не получилось. Неудивительно, что в выступлениях у горкома сильнее зазвучали «антикоммунистические» мотивы. Существенно повлиял на настроение собравшихся следующий эпизод. Григорий Щербан с завода «Нефтемаш, вынес на балкон две тарелки — с сыром и колбасой — и крикнул: «Смотрите, что они едят, а мы этого не можем!».[827] (Сам Щербан, защищаясь от предъявленных обвинений, утверждал, что эти слова принадлежат не ему, а какому-то мужчине, назвавшемуся «мастером».[828])
Если раньше основным объектом ругани и нападок был Хрущев, то теперь стало доставаться и Ленину. «Клеветнические измышления в адрес Советского правительства и основателя Советского государства» публично высказал 35-летний Александр Зайцев. Уроженец саратовской деревни, он в 15 лет (в 1942 г.) отправился в город Кемерово, где начал учиться в школе ФЗУ. Но после травмы потерял руку и школу не окончил. Вернулся на родину. Работал в тракторной бригаде. В 1945 г. каким-то чудом сумел закончить курсы счетоводов, но в силу малограмотности работать по этой специальности так и не смог. Возвратился в тракторную бригаду…
В 1948 г. Зайцев чуть не попался на краже колхозного зерна. Сообщника арестовали и осудили, а Зайцев впервые продемонстрировал свой авантюрный и изворотливый характер. Он сумел скрыться без документов. На работу, находясь в бегах, умудрился устроиться без паспорта, а потом путем ловкой махинации добыл себе новый. Про свою жизнь Зайцев любил рассказывать разные героические вещи. Например, хвастался, что руку потерял на войне, писал в анкете, что освобождал Тулу, хотя немцев в Туле во время войны не было. В начале 1950-х гг. лихой авантюрист сумел устроиться на работу в торговлю. В то время он уже сильно пил, и дело закончилось растратой. От следствия сбежал, опять ухитрился получить новый паспорт. В 1952 г. предстал, наконец, перед судом и по жестокому Указу Президиума Верховного Совета СССР от 4 июня 1947 г. «Об уголовной ответственности за хищение государственного и общественного имущества» был приговорен за свое последнее художество к 10 годам лишения свободы. В декабре 1954 г. Зайцева условно-досрочно освободили. Полтора года он пожил на воле, работал в артели инвалидов в Новочеркасске. В августе 1956 г. получил два года лишения свободы за хулиганство. Под новый 1958 г. освободился и снова приехал в Новочеркасск. Менял разные места работы, временами не работал совсем. Много пил. Пропивал не только зарплату, но и одежду, как свою, так и сожительницы. В конце концов, Зайцев уехал из Новочеркасска в марте 1962 г. в Волгоградскую область. Там устроился на работу в совхозе.[829]
31 мая Александр получил 28 рублей казенных, денег на приобретение красок для совхоза и 1 июня приехал в Новочеркасск. Запил горькую, спустил казенные деньги и, чисто по-русски махнув на все рукой, активно включился в волнения. Помимо ритуального сквернословия в адрес Ленина А. Ф. Зайцев призывал «к расправе над руководителями местных органов власти и военнослужащими, останавливал проходивший автотранспорт, требуя от водителей прекращения работы. Ворвавшись в горком партии, А. Ф. Зайцев проник на балкон, призывал бесчинствующих к активизации бандитских и погромных действий, требовал нападать на военнослужащих и отбирать у них оружие». Когда здание горкома КПСС было оцеплено военными, «Зайцев выкрикивал в их адрес грубые оскорбления, называл их „фашистами“, провокационно заявлял, что они якобы убивают инвалидов, детей и матерей, требовал выдать для расправы бандитам генерала, командовавшего воинскими подразделением, охранявшим здание, заявляя при этом: „Дайте нам этого генерала… мы его растерзаем“».[830]
«Погромная» программа все явственнее звучала в выступлениях на стихийном митинге. Ее активным «аранжировщиком» был 32-летний слесарь электродного завода Михаил Кузнецов. Родителей своих он не помнил, воспитывался в детдоме в Киеве, в начале войны был эвакуирован в Узбекистан: В 1945 г. из детдома сбежал, бродяжничал. Милиция задержала его как беспризорника и отправила в школу ФЗУ. Можно сказать, повезло! Проучившись 6 месяцев, Михаил получил специальность слесаря-инструментальщика. Начал работать во Львове. Но в мае 1950 г. бес попутал. Вместе с товарищем по работе утащил из заводского клуба радиоприемник с проигрывателем. Попал все под тот же злосчастный указ от 4 июня 1947 г., который многим людям поломал жизнь и озлобил против власти. За кражу радиоприемника Кузнецова приговорили к 8 годам лишения свободы. Иные за умышленное убийство получали меньше! R счастью, в 1953 г. Михаила освободили по амнистии. В 1959 г. он был замешан как «наводчик» в квартирной краже. Но в то время пошла мода на «общественные меры воздействия», и коллектив цеха взял Кузнецова на поруки, поскольку он «чистосердечно признал свою вину».[831] В том же 1959 г. у Михаила родилась дочь.
2 июня Кузнецов вместе со всеми остальными бросил работу, напился пьяным и очутился в толпе у здания горкома. По данным следствия и суда, М. А. Кузнецов не просто призывал к погромным действиям и к расправе над солдатами и офицерами, но и использовал стандартные приемы «революционного блефа», обычно эффективные при удержании колеблющихся сторонников в орбите влияния лидеров. Слесарь настойчиво повторял, что в Новочеркасск из других городов идет «подмога». По признанию самого Михаила, его «программа-минимум» заключалась в выкриках: «Смелее вперед! Мы должны все громить, чтобы они знали нашу силу», имея в виду при этом, по его объяснению, «руководителей как малых, так и больших».[832]
В конце концов «погромная» программа была доведена до конкретики некой женщиной, выглядевшей лет на 30–40, по данным следствия, ею оказалась 27-летняя охранница строительного управления № 31 Екатерина Левченко. Екатерина была женщиной незамужней, бездетной, с трехклассным образованием, по всей вероятности, со сложным И неуживчивым характером. В 1959 г. она была осуждена за кражу жакета у квартирной хозяйки к 2 годам лишения свободы. После освобождения жизнь никак не складывалась. Левченко часто меняла место работы. Будучи человеком нервным и эмоциональным, она постоянно срывалась на ссоры и скандалы, отличалась склонностью к распространению слухов.[833]
Именно Екатерина указала толпе ближайшую, очевидную и «моральную» цель дальнейших действий. С балкона здания горкома она кричала, что первого июня была задержана и избита милицией (обвинение утверждало, что в действительности ничего подобного не было), но главное — призвала толпу идти на выручку арестованных рабочих, чтобы освободить их из камер городского отдела милиции. Никаких арестованных рабочих в горотделе за решеткой в то время не держали.[834] Поэтому выступление Е. П. Левченко было в полном смысле этого слова провокационным. После него в толпе у горкома поднялся крик, шум, раздались возгласы: «Освободить рабочих!».[835] От демонстрантов отделилась группа человек в 30–50 и двинулась к зданию милиции (оно находилось на той же Московской улице, в двух кварталах от горкома КПСС). Большинство искренне верило, что идут освобождать братьев-рабочих.[836] Толпа любопытных, собравшихся перед этим у здания милиции, вела себя спокойно, никаких попыток проникнуть в здание не предпринимала. Левченко продолжила свою «агитацию». В конце концов, раздались возмущенные крики: в милиции избивают рабочих.
В атаку на горотдел милиции отправились «экстремисты». Неудивительно, что в их среде явственно зазвучали «антикоммунистические» мотивы. 25-летний повар школы-интерната № 2 Владимир Шуваев (во время событий он был пьян), не только угрожал военнослужащим и коммунистам расправой, но и сформулировал своеобразные идеологические постулаты погромщиков: «место коммунистам — на столбе»; «с коммунистами говорить бесполезно…», «всех их надо стрелять».[837] А для того, чтобы снять с коммунистов психологическую защиту коллективного «мы», Шуваев приравнивал их к фашистам, убийцам, а солдат призывал стрелять в тех, «кто вас заставляет стрелять в народ». «Идеологией» дело не ограничилось. Владимир Шуваев вел себя крайне агрессивно, требовал у одного из солдат: «Дай мне автомат, я всех перестреляю», швырял камни в танки, ругался, сквернословил.[838] (При задержании у Шуваева был изъят тесак.[839])
Несмотря на сопротивление милиционеров и военнослужащих, погромщикам удалось сорвать с петель наружную дверь, использовать ее в качестве тарана, выбить следующую дверь и ворваться в помещение горотдела. Началось настоящее сражение, в ходе которого нападавшие сыпали угрозами и оскорблениями, бросали камни, избивали военнослужащих, пытались вырвать у них оружие, били стекла. Неприглядную картину несколько скрашивало то, что погромщики постоянно требовали освободить задержанных, т. е. добивались, как им казалось, восстановления справедливости.
