И еще одна песня:
Наши груди полны
Хорошего доброго молока.
Чтобы не было подозрений,
Пусть посмотрит их лекарь…
Так как широко была распространена уверенность в том, что дети наследуют физические и умственные качества той женщины, которая кормит их грудью, родителям советовали очень внимательно относиться к выбору кормилицы, чтобы найти ту, кто не передаст нежелательные качества. Разумеется, не было недостатка в служителях церкви и моралистах, напоминавших обществу о том, что кормилицы принадлежат к низшему классу, что у них плохие привычки. Не обошел эту тему и популярный проповедник из Сиены Сан Бернардино. Но и действительность также подтверждала существенную разницу между песнями, в которых кормилицы сами себя расхваливали, и сомнительным уходом, который они могли обеспечить.
Все сказанное выше приводит нас к вопросу, которым задавались многие исследователи жизни Флоренции XIV века. Как нам понимать очарование отношений «мать — дитя», ставших единственно важной темой флорентийского искусства в первом веке эпохи Возрождения? Какое отношение имеют изображения кормящей Мадонны и пухлого младенца к реальной жизни того времени? Как спрашивает один историк: «Могут ли эти картины на религиозную тему выражать вековую мечту о материнской заботе, которой сами художники, вероятно, никогда не знали?»[54]
Учитывая данные современных исследований о том, что ребенок той эпохи в первые два года жизни был разлучен с матерью, многое можно сказать в защиту такой психологическо-исторической интерпретации. Возможно, что дети горожан среднего класса, которые позже стали художниками и скульпторами эпохи раннего Возрождения, были отмечены тоской о материнской заботе, которой они могли быть лишены в младенчестве. Они действительно могли «прицепиться» к образу Maria lactans как к суррогатной матери, придав святость грудному вскармливанию, потому что они и их поколение были лишены этого в реальной жизни. Дева Мария могла олицетворять и «мать-мечту… кормящую грудь, всегда полную молока, о которой мы все мечтаем»[55].
Достаточно странно, но идея кормящей матери впервые вошла в христианскую теологию не через изображения Девы Марии. Еще в XII веке сравнение церкви с матерью, вскармливающей верующих молоком веры, уже было установлено. На мраморной кафедре Джованни Пизано в Пизанском соборе, завершенной в 1310 году, церковь изображена как царственная женщина, кормящая грудью двух миниатюрных христиан. Каролин Байнум (Carolyn Bynum), которая привлекла внимание к этому изображению в своей книге «Святое пиршество и святой пост», документально подтверждает широко распространенное использование образа кормящей матери в религиозном искусстве и религиозной литературе, включая откровенную параллель между кровью, текущей из ран на груди Христа, и молоком из груди Девы Марии[56].
Екатерина Сиенская (1347–1380) — итальянская святая, известная своими экстремальными религиозными практиками не меньше, чем своим ревностным служением обездоленным — оставила два тома рукописей, испещренных изображением женской груди: это ее «Диалог с Богом» и 382 письма. В «Диалоге» она наделяет Бога, Христа, Святой Дух, святую Церковь и Милосердие выручающими из беды грудями, как в этом видении истинного блаженства: «И душа отдыхает на грудях распятого Христа, которого я люблю, и так припадает к молоку добродетели… Как восхитительно славно это состояние, в котором душа радуется такому союзу у груди милосердия. Уста ее никогда не отрываются от этой груди, и грудь эта никогда не бывает без молока»[57]. Хотя сама Екатерина не была матерью, дав обет безбрачия в возрасте семи лет, она ясно выстроила сцену удовлетворения насытившегося младенца.
Английский современник Екатерины Джулиан из Норвича (1342–1416) увидел в Христе мать, кормящую верующих кровью, текущей из его ран. Аналогия с кормящей матерью была выражена с характерной для средневекового англичанина откровенностью: «Мать может нежно прижимать к своей груди дитя свое, но наша нежная мать Иисус может привести нас в свою грудь через отверстую рану на боку»[58]. Даже в XVI веке Бог все еще представал в образе кормящей матери. Святая Тереза, например, написала в своем «Пути к совершенству»: «Душа подобна младенцу, еще не отлученному от груди матери своей… Удовольствие Господа в том, чтобы даже не думая об этом, душа вкусила молока, которое Его Величество вкладывает в ее уста, и насладилась его сладостью»[59]. Этот мистический язык и видение взаимности между божественной грудью и человеческой душой передают состояние экстаза, которое — даже у современных скептиков — может вызвать безотчетные воспоминания о младенческом блаженстве.
На протяжении всего периода Средневековья грудное молоко — как и другие жидкости, например, кровь Христа или слезы Девы Марии — имеет мистическое значение. Молоко и кровь считались, по сути, одной субстанцией с той лишь разницей, что молоко готовится из крови, чтобы накормить ребенка. Многие популярные картины и истории основаны на невербальной притягательности этих двух жидкостей. Иногда они соединяются. Чтобы произошло чудо. Например, у святой Екатерины Александрийской, когда ее обезглавили, из шеи потекло молоко, а не кровь[60].
После крови Христа молоко Девы Марии было самой святой и самой чудодейственной жидкостью. Эти чудеса стали темой для многочисленных поэм, историй и песен. В период позднего Средневековья английский автор описывает Деву Марию с «полным соском». Ее дитя лежало «у ее груди». И «как научил ее Дух Святой, она омыла его всего своим сладким молоком»[61]. Дева Мария описана как простая сельская девушка, предающаяся радостям первого материнства. Но мы не должны забывать, что ее набухшие соски и сладкое молоко были созданы высшей силой.
Это раздвоение между плотью и духом выражено более ясно в этом рождественском гимне, в котором строчки написаны попеременно то на французском, то на латыни. «Ребенок грудь берет / И сосет молоко. / Это молоко девы, / И поэтому оно непорочно. / Такого еще не бывало, / Чтобы девственница стала матерью. / И чтобы ребенок родился / Без плотского греха»[62]. Только молоко девственницы, не запятнанной совершением плотского греха, может считаться способным творить чудеса.
Бесчисленные сосуды с молоком Девы Марии были помещены как реликвии в различные церкви, где они, согласно свидетельствам, исцеляли верующих от различных болезней, включая слепоту и рак. В XVI веке протестант-реформатор Кальвин, говоря о сосудах с молоком Девы Марии, которые можно было встретить по всей Европе, язвительно заметил в своей «Описи реликвий», что «нет ни одного города, сколь бы мал он ни был, нет монастыря мужского или женского, пусть и малочисленного, которые не владели бы им в большем или меньшем количестве… Будь даже молока у Пресвятой Девы больше, чем дает корова, и даже корми она [Иисуса] грудью всю свою жизнь, едва ли ей удалось бы дать такое количество молока, которое выставлено». В таком циничном тоне он продолжает и задает вопрос: «как же собирали… это молоко, чтобы сохранить его до наших дней?»[63].
Простые люди не сомневались в том, что это молоко их возлюбленной Девы. Их успокаивали реликвии и статуи Девы Марии и святых небесных заступников, особенно те, которые благоволили беременным женщинам и кормящим матерям. В церкви Богоматери Трегуронской в Бриттани (Гуэрек), например, есть статуя Девы Марии с обнаженными грудями. Правую грудь она поддерживает так, словно предлагает ее. Молодые девушки, достигшие брачного возраста, приносили ей в дар детские чепчики и миниатюрные восковые изображения частей тела и молились о большом количестве молока. В сельских районах Франции эта традиция сохранялась среди крестьян до начала XX века[64].
Одна из самых любопытных средневековых историй рассказывает о Веронике Джулиане, которая взяла к себе в постель ягненка и кормила его в память об агнце Иисусе. За этот наивысший акт благочестия в XV веке Папа Пий II причислил ее к лику блаженных. Сиденья на клиросе для духовенства и певчих испанского собора в Леоне были созданы под впечатлением от этой истории. На них изображена молодая женщина, которая дает грудь маленькому животному, похожему на единорога[65]. Она олицетворяет теологическую добродетель Милосердия, которую обычно изображали в виде матери, кормящей ребенка или даже двоих детей (илл. 18).
18. Тино да Камаино. «Милосердие». Флоренция. XIV век. Милосердие представлено в образе крепкой итальянской женщины, которая кормит грудью двух младенцев через разрезы на платье.
Если в историях о грудях появляются мужчины, то это, как правило, берущая сторона, а не дающая. Святой Бернард, живший в XII веке, рассказал о видении, в котором ему явилась Дева Мария, когда он стоял на коленях и молился. Она выжала из своей груди струю молока, которое упало на его губы. Начиная с XIII века и дальше многочисленные картины были посвящены этой теме. Все художники тщательно воздерживались даже от намека на сексуальное удовольствие и передавали только идею духовной пищи (илл. 19). Наиболее неожиданное воплощение этой темы можно увидеть в Колониальном музее в городе Ла-Пас (Боливия). Дева Мария кормит монаха, предположительно святого Бернарда, одной грудью, а другой — младенца Иисуса. Это единственное полотно, на котором Дева Мария кормит грудью одновременно и ребенка, и взрослого.
