Одна из самых любопытных средневековых историй рассказывает о Веронике Джулиане, которая взяла к себе в постель ягненка и кормила его в память об агнце Иисусе. За этот наивысший акт благочестия в XV веке Папа Пий II причислил ее к лику блаженных. Сиденья на клиросе для духовенства и певчих испанского собора в Леоне были созданы под впечатлением от этой истории. На них изображена молодая женщина, которая дает грудь маленькому животному, похожему на единорога[65]. Она олицетворяет теологическую добродетель Милосердия, которую обычно изображали в виде матери, кормящей ребенка или даже двоих детей (илл. 18).
18. Тино да Камаино. «Милосердие». Флоренция. XIV век. Милосердие представлено в образе крепкой итальянской женщины, которая кормит грудью двух младенцев через разрезы на платье.
Если в историях о грудях появляются мужчины, то это, как правило, берущая сторона, а не дающая. Святой Бернард, живший в XII веке, рассказал о видении, в котором ему явилась Дева Мария, когда он стоял на коленях и молился. Она выжала из своей груди струю молока, которое упало на его губы. Начиная с XIII века и дальше многочисленные картины были посвящены этой теме. Все художники тщательно воздерживались даже от намека на сексуальное удовольствие и передавали только идею духовной пищи (илл. 19). Наиболее неожиданное воплощение этой темы можно увидеть в Колониальном музее в городе Ла-Пас (Боливия). Дева Мария кормит монаха, предположительно святого Бернарда, одной грудью, а другой — младенца Иисуса. Это единственное полотно, на котором Дева Мария кормит грудью одновременно и ребенка, и взрослого.
19. «Кормление грудью святого Бернарда». Фламандская школа. 1480 год. Святому Бернарду было видение, что его кормит грудью сама Дева Мария.
Если не считать этого и нескольких других вариантов, выпадающих из общего ряда произведений на тему Maria lactans, только своего сына она выкормила грудью. Какими бы ни были исторические причины появления кормящей Мадонны в начале XIV века в Италии, будь то недостаток пищи, распространение практики, когда ребенка отдавали кормилице, появление облегающих тело платьев, новое внимание земному опыту или сильнейший натурализм эпохи раннего Возрождения, есть что-то вневременное в фигуре матери, кормящей ребенка грудью. Если рассматривать кормящую Мадонну с точки зрения долгой человеческой истории, то кормящая Мадонна — это всего лишь одна фигура в длинной веренице богинь, берущей начало еще в эпохе палеолита. Ее определяющей чертой является грудь, потому что она дает молоко, необходимое для сохранения жизни новорожденному. Груди Девы Марии и древних богинь, полные молока, были не чем иным, как священными символами всего милосердного и благодатного во Вселенной.
И все-таки, с другой стороны, Дева Мария отличается от доисторических богинь-матерей. Ее грудь ценится только потому, что вскормила будущего Христа. Ее значение всегда зависело от мужчины, более могущественного, чем она сама. Без Иисуса Дева Мария не вошла бы в историю. Но без нее христианству недоставало бы глубоко волнующего женского присутствия. Груди Марии, предложенные верующим, это единственный символ женского начала, с которым себя могут идентифицировать все христиане, женщины и мужчины, так как все они сосали материнскую грудь.
На протяжении всей ранней истории мужчин и женщин грудь, дающая молоко, была окружена священным ореолом. Хотя нам неизвестно подлинное значение некоторых богинь — например, тех идолов с маленькими грудями с Кикладских островов, — самые древние богини представлены в образе материнских фигур, обещающих много детей и пищу. В дохристианскую эпоху обычно обожествлялись фигуры зрелых женщин с грудями, полными молока.
Дева Мария переносит эту более раннюю традицию в современный мир. В XIV–XVI веках кормящая Мадонна стала прообразом обожествленной женщины. Сжимая грудь двумя пальцами, чтобы молоко лучше текло, она безмятежно улыбается младенцу, лежащему у нее на руках. Она делает священным простое действие матери. Хотя ей всегда приходилось соревноваться с более древними культами, кормящая Дева — Virgo lactans — превратила кормление грудью в священное занятие.
Глава вторая
ЭРОТИЧЕСКАЯ ГРУДЬ: «ЕЕ ГРУДИ — СВЕТИЛА В НЕБЕСАХ»
Спустя век после появления кормящей Мадонны в Италии любовница короля Франции Аньес Сорель была также написана художником с одной обнаженной грудью (илл. 20). Ее грудь не была миниатюрным дополнением к закутанному в одежду телу, как на изображениях Мадонны XIV века. Художник изобразил роскошную сферу, вырвавшуюся из корсажа. Помещенная в центр полотна обнаженная грудь — которая буквально бросается в глаза зрителю — как будто не волнует ни ее обладательницу, чей взгляд задумчиво устремлен внутрь себя, ни сидящего перед ней ребенка, ласково смотрящего куда-то вдаль. Эта картина, известная как «Святая Дева из Мелена», могла шокировать своих первых зрителей, привыкших видеть Деву Марию торжественно кормящей младенца Иисуса. Но вместо нее они увидели придворную даму, чья нагая грудь была подана подобно плоду для наслаждения тому, кто находится вне картины, и, разумеется, она не предназначалась ребенку, покорно сидящему на коленях матери.
Датский историк Йохан Хёйзинга (Johan Huizinga), комментируя ассоциацию религиозных и любовных чувств на этой картине, говорит, что в ней есть «привкус нахального богохульства… не превзойденного ни одним из художников Возрождения»[66]. Анна Холландер (Anna Hollander) выделяет именно этот момент, когда одна обнаженная грудь стала «эротическим сигналом в искусстве» и воплощением чистого удовольствия[67]. Лишенная связи со святостью, грудь становится бесспорной игровой площадкой для мужского желания.
20. Жан Фуке. «Мадонна с младенцем», известная как «Святая Дева из Мелена». Вторая половина XV века. Этот портрет любовницы Карла VII Аньес Сорель, написанной в образе Мадонны, знаменует собой переход от священной груди эпохи Средневековья к эротической груди эпохи Возрождения.
История Аньес Сорель стала одновременно предвестницей новой эры во французской истории и знаком нового социального значения женской груди. Как первая официальная любовница короля Франции, Аньес получила в подарок замки, драгоценности и другие дары, ранее неведомые монаршим фавориткам. Кроме того, она получала внушительную сумму, равную тремстам фунтам в год, носила самые дорогие платья в королевстве, и свита ее была больше, чем у королевы. Королева Мария Анжуйская, родившая четырнадцать детей и потерявшая большинство из них в младенческом возрасте, терпела присутствие Аньес и открыто не протестовала. Другие же выказывали ей откровенную враждебность. Сын короля, будущий Людовик XI, как будто даже гонялся за ней с ножом. Экстравагантные платья Аньес с длинными шлейфами, откровенно демонстрирующие грудь, были объектом всеобщей критики, но король не обращал на это внимания. Он даже признал трех ее дочерей своими законными детьми. И кто был этот король, сделавший столь публичной свою внебрачную связь? Не кто иной, как печальный Карл VII (1403–1461), который был обязан своей коронацией в Реймсе военным победам Жанны дʼАрк и позже выдал ее англичанам.
Карлу VII было уже за сорок, когда он впервые увидел Аньес Сорель зимой 1444 года. Она была наполовину моложе его, удивительно хороша собой и быстро завладела сердцем невзрачного короля. Он пожаловал ей замок рядом со своим собственным и вместе с ним титул dame de beautee, под которым она и стала впоследствии известной. Несмотря на всю бьющую в глаза роскошь, Аньес Сорель осталась во французской истории как положительная фигура, потому что она помогла Карлу VII избавиться от его обычной апатии в делах королевства и отвоевать у англичан Нормандию. Судя по всему, женщины вдохновляли Карла VII на военные действия. Пятнадцатью годами раньше это была Жанна дʼАрк. На этот раз пришла очередь более земного создания. Аньес стала первой из королевских любовниц, получившей существенную материальную выгоду от оказанных сексуальных услуг.
Но властвовала она недолго. Через шесть лет после ее первой встречи с королем Карлом VII она заболела и через несколько дней умерла. Она оставила после себя воспоминание о своей красоте — с одной обнаженной грудью, запечатленной на двух хорошо известных портретах, отметивших переход от идеала святой груди, ассоциировавшейся с материнством, к эротизированной груди как символу сексуального наслаждения. Постепенно в искусстве и литературе женская грудь начинала принадлежать не ребенку и не церкви, а мужчинам, наделенным большой властью, которые рассматривали ее исключительно как стимул удовольствия.
