Не худо иногда напомнить старину в пользу и поучение настоящего времени; не худо, к слову и кстати, воскрешать черты прошедшего, иногда для смеха, а иногда и для дела»21.
Так говорил Белинский. Если бы это не было нескромным, я с наслаждением взял бы эти слова в качестве эпиграфа к своим рассказам.
«НИКТО НЕ ОБНИМЕТ НЕОБЪЯТНОГО»
Козьма Прутков в своих «Плодах раздумья» говорил: «Три дела, однажды начав, трудно кончить: а) вкушать хорошую пищу, б) беседовать с возвратившимся из похода другом и в) чесать, где чешется»22.
Отбросив прутковскую иронию, книголюбы–собиратели могли бы сюда добавить еще и четвертое дело, которое так же, однажды начав, трудно кончить: это рассказывать об интересных книгах, встреченных ими на своем собирательском пути.
Для понимания этого шутливого сравнения попытаемся сначала разобраться в природе потребности такого рассказывания.
Писатель Владимир Лидин напечатал в «Новом мире» рецензию о моей работе «Книжная лавка Смирдина». Сам книголюб и собиратель, В. Г. Лидин пишет в рецензии:
«Любовь к книгам бывает двоякая, как это показывают примеры собирательства. Для одних собирание книг является коллекционерством, ревнивой жадностью собрать все редкое. Эти гарпагоны уносят в свое хранилище собранное и любуются им наедине, не принося ни малейшей пользы людям, в такой сложнейшей и интереснейшей области, как история книги.
Вторая категория собирателей — это люди, глубоко чтущие книгу, знающие ее историю и исполненные желания приохотить к книге возможно большее число людей, заинтересовать их ее судьбой, приучить уважать и любить книгу»23.
Думается, что в последних словах Владимира Лидина заключается важнейший принцип книжного собирательства, осмысленного, нового, я бы сказал, советского собирательства.
В самом деле, если отбросить личную и, конечно, очень важную пользу, которую получает сам книжник–коллекционер от общения со своими книгами, помогающими его собственному развитию и образованию, то что же остается на долю окружающих, которых, к тому же, иногда, призывают уважать вашу страсть к книгам?
Конечно, обществу небезынтересно появление каждого нового образованного и начитанного человека: чем их будет больше, тем лучше. Но, неужели, это — все?
Можно, разумеется, добавить, что каждый любитель–коллекционер помогает сохранять редкую, порой исчезающую книгу. Возможно, что библиотека, собранная вами, попадет когда–нибудь в государственные хранилища и таким путем увеличит их богатства.
Это тоже чрезвычайно важно, но отнюдь не настолько, чтобы говорить только об этом. Как бы ни была замечательна и обширна библиотека того или иного собирателя, она не может идти даже и в отдаленное сравнение с тем, что уже хранится в библиотеках имени В. И. Ленина, имени Салтыкова—Щедрина, библиотеке Академии наук и в других многочисленных книгохранилищах.
Если собиратель порой и найдет десяток–другой (даже больше!) книг, отсутствующих в этих библиотеках, — они не могут играть сколько–нибудь решающего значения для тех сказочных богатств, которые в них хранятся.
Следовательно, прав писатель Владимир Лидин, говоря, что одна из важнейших задач книжного собирательства — это «желание приохотить к книге возможно большее число людей, заинтересовать их ее судьбой, приучить уважать и любить книгу».
Если вам удалось найти какие–либо, действительно интересные и редкие издания, у вас не может не появиться желания показать их и рассказать о них другим. Иначе вы не настоящий книголюб, не настоящий «болельщик» книги.
Показывайте собранные вами сокровища, как бы скромны они не были. Не стесняйтесь, хвастайтесь книгами. Это — единственное нужное и полезное хвастовство. Не ищите какой–то особой и непременно печатной трибуны для рассказов о найденных вами книгах. Вас с великой охотой выслушают на любой читательской конференции, где угодно.
Для этого только узнайте сами о своих книгах все, что можно узнать, начиная с их содержания и кончая всеми подробностями появления их на свет.
Я еще раз почувствовал, что каждый библиофил может быть полезен, когда на одном из заседаний журналистов писатель Лев Никулин рассказывал, что при работе над своим романом «России верные сыны» он пользовался кое–какими материалами из моей библиотеки.
Как же получилась у меня самого вот эта книга «Рассказов о книгах»?
С первых дней моего книжного собирательства я сразу же взял за правило заводить на каждую, казавшуюся мне чем–либо примечательной, книгу — карточку, кстати, довольно большого формата.
На эту карточку я вписывал сразу же название книги и те сведения о ней, которые либо я знал, либо вычитал из каких–нибудь библиографических источников. Весьма часто карточка эта оставалась долгое время пустой и, кроме наименования книги, ничего не содержала. Это значило, что сначала я ничего об этой книге не знал, не нашел. Когда же узнавал те или иные факты — это сейчас же отражалось на карточке.
Выработалась уже какая–то своя система поисков сведений о книгах, об их авторах, о подробностях появления книги на свет, о цензурных с ней перипетиях и о многом другом. Не забывались и обстоятельства, которые сопровождали нахождение мной той или иной книги, люди, которые ее отдали, — где, когда, почему.
Все это записывалось на карточки, которых скопилось, в конце–концов, довольно значительное количество.
Как–то я попробовал почитать друзьям некоторые из этих записей. Сначала дома, потом на собраниях книголюбов, в редакциях газет и журналов, наконец, просто зрителям, пришедшим в театр послушать мои эстрадные фельетоны.
В разных аудиториях по–разному, где лучше, где хуже, но, мне показалось, что рассказы слушаются без скуки. Это и навело на мысль приготовить сборник «Рассказов о книгах», включив в него соответственно обработанные сведения с моих карточек.
Сведения эти иногда не новы, но они приведены в таких источниках, которые разыскать не так легко.
Небольшая часть собранных здесь рассказов была напечатана ранее в некоторых журналах и газетах, в частности, в «Известиях», «Литературной газете», «Комсомольской правде», в газете «Литература и жизнь», в журналах «Огонек», «Смена», «Новый мир», «Литературное наследство», «Культура и жизнь» и других. В большинстве случаев, по газетным и журнальным условиям, рассказы мои были напечатаны в несколько сокращенном виде.
Составляя сборник рассказов, я не связывал себя рамками какой–либо одной эпохи или века. Мне показалось, что рассказ о книге петровского времени чудесно уживается рядом с рассказом о книгах более поздних и даже наших годов.
Сейчас, перелистывая этот сборник, среди множества сомнений я испытываю одно, наиболее мучительное: мне кажется, что я еще не все рассказал. Кажется, что выбрал для рассказов не те книги, что другие были бы интересней.
Среди изданий нашего советского периода тоже много замечательных книг, уже ставших библиографическими редкостями. Я не рассказываю о них потому, что их хорошо помнят еще сами читатели. Я не рассказываю также о книгах ныне здравствующих авторов. Они сами могут сделать это неизмеримо лучше. Всеволод Иванов, например, не так давно напечатал увлекательнейшую историю всех, когда–либо им написанных книг. Кто же мог бы сделать это так же талантливо? —
По недостатку более точных сведений, я пока не рискнул взяться за рассказ о такой замечательной книге, как первый том первого русского издания «Капитала» Карла Маркса, выпущенного в 1872 году издательством Н. П. Полякова 24. Однако материалы для такого рассказа сами по себе чрезвычайно интересны. Любопытны фигуры переводчиков труда Карла Маркса — Г. А. Лопатина и Н. Ф. Даниельсона. Заслуживает внимания личность издателя Н. П. Полякова. Тупые царские цензоры не поняли взрывного значения книги Карла Маркса, и она была допущена к обращений как в подлиннике, так и в переводе. Цензор Скуратов, поставивший на книге невежественную резолюцию: «Книгу эту немногие прочтут в России, а еще менее поймут ее», запретил приложить к «Капиталу» портрет его автора, объясняя это тем, что «деятельность Маркса, известного социалиста и председателя интернационального общества, весьма двусмысленна, между тем дозволение портрета его при сочинении «Капитал» можно было бы принять за выражение уважения к личности автора».
Что «Капитал» в России «прочтут немногие», царская цензура явно не угадала. Книга, напечатанная немалым для своего времени трехтысячным тиражом, была быстро раскуплена, а в газетах и журналах появилось свыше ста пятидесяти статей о «Капитале».
Спохватившаяся цензура распорядилась запретить новое издание книги Маркса и внесла «Капитал» в списки книг, «не дозволенных к обращению в публичных библиотеках и общественных читальнях»2 .
Первое издание «Капитала» на русском языке, выпущенное в 1872 году, — одна из тех библиографических редкостей, которые приобрели характер реликвии.
