Американцы в поисках теоретического обоснования своей борьбы обратились к идеологии европейского Просвещения, содержавшей критику абсолютизма, сословного неравенства и защиту прав и свобод личности. Развернулась «памфлетная война» против Англии; прежде чем разразиться на полях сражений, революция в течение 15 лет, по выражению Дж. Адамса, «совершалась в умах и сердцах народа»[4]. Патриотическое движение выдвинуло плеяду деятелей, властвовавших над умами американцев в тот период: Дж. и С. Адамсы, Т. Джефферсон и В. Франклин, Дж. Дикинсон. Этот список можно было бы продолжить, но имени Вашингтона мы в нем не найдем. Его влияние в патриотическом движении предреволюционного периода было весьма скромным. На этом этапе идейно-политической подготовки войны за независимость полковнику Вашингтону, используя характеристику Т. Джефферсона, слишком недоставало «грамотности, образованности и начитанности»[5] для того, чтобы оказывать сколько-нибудь существенное влияние на нараставшее движение.
Эпистолярное наследие Вашингтона предреволюционного периода обнаруживает, что его острокритическое отношение к имперской политике определялось непосредственными экономическими интересами плантаторского сословия. Он тревожился по поводу усиливающейся долговой зависимости американских плантаторов от английских торговых компаний, возмущался запретом на выпуск провинциальными банками и ассамблеями бумажных денег, что еще более увеличивало задолженность плантаторов, протестовал против передачи зааллеганских территорий[6] канадской провинции Квебек[7]. Прагматические буржуазные мотивы и привели его в ряды патриотов.
В американском патриотическом движении подспудно развивалась линия критики социального неравенства среди самих американцев, осуждения политического бесправия и бедственного положения низших слоев белого населения. Ее выразителями в родной провинции Вашингтона были Т. Джефферсон, Дж. Мейсон, Р. Г. Ли. Они объявили социальный и политический строй Виргинии, в которой высшая законодательная, судебная и исполнительная власть была сосредоточена в руках невыборных органов, а выборная нижняя палата ассамблее превратилась в аристократическую синекуру плантаторской верхушки, жалкой народней на демократическое устройство. Вашингтон, с 26-летнего возраста бессменный член нижней палаты, оставался глух к подобным требованиям. Тема демократических, экономических и социально-политических преобразований, выдвинутая патриотическим движением в канун воины за независимость и усилившая ее революционный смысл, не волновала Вашингтона. Но цели антианглийской борьбы были приняты им безоговорочно.
Назначение Вашингтона в июне 1775 г. главнокомандующим вооруженными силами восставших североамериканских провинций было одновременно и неожиданным, и закономерным. Неожиданным было то, что во главе революционной армии оказался человек, находившийся дотоле в стороне от руководства патриотическим движением. В этом руководстве, в избытке имевшем ярких публицистов и ораторов, но валилось, однако, никого, кому можно было бы вручить меч революции. Обладавший военным опытом Вашингтон оказался практически единственной приемлемой для Континентального конгресса кандидатурой.
При назначении Дж. Вашингтона делегаты конгресса приняли в расчет его богатство: по понятиям того времени, независимость мышления и политического поведения индивидуума находилась в прямой зависимости от размеров его личного состояния. Кроме того, Вашингтон в глазах патриотов был, безусловно, воплощением сильной личности. Лицо, прочерченное резкими складками и морщинами, тяжелый надменный взгляд, мощная короткая шея и могучее тело, уверенные поведение и манера общения с окружающими — все выдавало в нем силу. Он сохранял дистанцию по отношению к самым высокопоставленным деятелям молодой республики, не допускал фамильярности даже со стороны близких друзей.
Характерен следующий эпизод: известный нью-йоркский банкир и вождь умеренных патриотов Г. Моррис, на спор с друзьями поприветствовав однажды главнокомандующего накоротке: «Доброе утро, Джордж», — получил в ответ такой взгляд, что навсегда утратил охоту к фамильярному общению с главнокомандующим.
Звание главнокомандующего армией объединенных колоний давало пособникам английских властей повод для нескончаемых издевок над Вашингтоном: вооруженные силы республики существовали фактически лишь на бумаге, и ему пришлось поначалу выполнять малопривлекательную роль «генерала без армии».
Война между тем требовала от Вашингтона незаурядного самообладания и мужества. Официальный Лондон был исполнен желания отомстить американским революционерам и открыто угрожал им виселицей. В разговорах о лидерах войны за независимость английские джентльмены утрачивали изящество манер и языка. Нашелся британский генерал, который пообещал пройти «из одного конца Америки в другой, кастрировав всех мужчин». «Совершенно очевидно, — писал тогда американский просветитель Б. Франклин, — что он принимал нас за разновидность животных, лишь немногим превосходящих диких зверей… На янки смотрели как на мерзкое чудовище, и парламент считал, что петиции подобного рода созданий не подобало принимать и читать в таком собрании мудрецов»[8]. Лондон именовал первое правительство США «незаконным сбродом», Вашингтону достался титул «сверхбунтовщика», а через четыре месяца после его назначения главнокомандующим было объявлено о распространении в Северной Америке «преступного заговора» и «открытого мятежа».
В этой драматичной ситуации поведение Вашингтона было исполнено твердости: по получении первого послания от английской стороны, помеченного издевательски «мистеру Вашингтону», главнокомандующий приказал вернуть его обратно за «отсутствием такого адресата в американской армии». Он был непреклонен и при получении второго письма, адресованного на этот раз «Джорджу Вашингтону, эсквайру и пр., и пр., и пр.». В ответ на предложение адъютанта принять на сей раз письмо, поскольку «и пр.», возможно, «включает все», Вашингтон ответил, что именно по этой причине он и отсылает письмо назад[9].
Вскоре после утверждения Вашингтона в должности главнокомандующего его позиция в отношении перспектив развития революции разошлась с точкой зрения Континентального конгресса.
События второй половины 1775 г. свидетельствовали о неотвратимости разрыва между колониями и Англией. 19 апреля 1775 г. произошли сражения под Конкордом и Лексингтоном, которыми датируется начало войны за независимость. В июне милицейские соединения провинций прошли успешное испытание «на прочность» при Беккер-Хилле. В октябре англичане безжалостно сожгли г. Фольмут (Портленд). Военные действия были в полном разгаре, но Континентальный конгресс упорно отводил обвинения в стремлении к независимости и протягивал английскому парламенту одну «оливковую ветвь» за другой. Вашингтона стала все более раздражать нерешительность конгресса. Главнокомандующий ожидал иных решений и аргументов. Он был одним из немногих среди руководителей патриотов, кто в январе 1776 г. горячо откликнулся на памфлет лидера радикалов Томаса Пейна «Здравый смысл», в котором впервые прозвучал страстный призыв к провозглашению независимости и образованию единой североамериканской республики. Он впервые разошелся и с лидером виргинских умеренных К. Бракстоном, назвавшим «Здравый смысл» Т. Пейна «ничтожным маленьким памфлетом», и заявил, что «несколько воспламеняющих доводов, подобных случившемуся с Фольмутом и Норфолком (города, сожженные англичанами. — В. С.), в дополнение к верной доктрине и неопровержимой логике „Здравого смысла“ не оставят у масс сомнений относительно необходимости отделения»[10]. Главнокомандующий распорядился зачитать памфлет в соединениях Континентальной армии. Позиция Вашингтона была обусловлена рядом факторов, в том числе и ролью главнокомандующего: в отличие от политиков тот мог снискать лавры лишь на полях сражений.
Провозглашение Континентальным конгрессом 4 июля 1776 г. независимости США послужило важным моральным стимулом для молодой североамериканской армии. Цели ее теперь обрели подлинно исторический смысл. Сама армия к этому моменту представляла собой подобие партизанских соединений, и от Вашингтона требовались титанические усилия для превращения ее в регулярные вооруженные силы. Если учесть, что протест против создания и содержания регулярных войск значился на одном из первых мест среди заповедей революции и прочно вошел в сознание масс патриотов, можно понять, сколь нелегкая задача выпала на долю главнокомандующего. Кроме того, патриотическое движение исповедовало принцип безусловного верховенства гражданской власти по отношению к военной, что создавало препятствия на сути утверждения единоначалия в армии. Солдатская и офицерская масса предпочитала жесткой дисциплине демократический дух милицейских формирований, в армии царило панибратство (одна из первых сцен, перевившая Вашингтона по прибытии в действующую армию, — офицер, бреющий своего солдата). Типичным было нежелание солдат воевать за пределами родного штата. Солдаты и офицеры были плохо подготовлены: не раз пушки американской армии после первых же выстрелов погребали под собой необученные орудийные расчеты. Взявшись за руководство такой армией, ее главнокомандующий прежде всего должен был проявить недюжинные организаторские и политические способности.
