Дайан Китон - Кое-что ещё…

Не то чтобы я мало снималась. Я ездила на съемки в Канаду, Лос-Анджелес, Финляндию, Испанию, Россию, Великобританию и Грецию, снималась в Напе, Израиле, Германии и Саутпорте, штат Южная Каролина. Но зачастую мне не хватало энтузиазма. Я продолжала жить в Нью-Йорке. Уоррен, выигравший “Оскара” за лучшую режиссуру, то появлялся, то исчезал из моей жизни вновь, пока наконец не ушел навсегда. Вуди встретил Миа Фэрроу, и у них начался бурный роман. Без хорошего режиссера и сценария, придуманного под меня, я была всего лишь актрисой средней руки. Я не писала книг, не запустила линию одежды в стиле Энни Холл. У меня не было менеджера, и меня это полностью устраивало.

В свободное от съемок время я занималась разными хобби, которые с большой натяжкой можно было назвать “искусством”. Мой друг Дэниэл Вулф даже как-то устроил выставку моих работ, посвященных религиозных памфлетам. В Канзасе я нашла художника Роберта Хаггинса и попросила его воплотить мои идеи на огромных холстах. Когда работа над странными “Религиозными деяниями” была закончена, я перешла к фотографии в стиле Сэнди Скогланда (знаменитого автора “Радиоактивных кошек”, картины, на которой изображены зеленые глиняные котики в серой кухне). В честь Сэнди я составила объемную картину, призванную напоминать об альпийских красотах, – подобрала камушки по размеру и прикрепила сверху очень похожих на настоящих крошечных ворон. На этом фоне я разместила девять маленьких балерин в розовых пачках и, завершив работу над диорамой, принялась ее фотографировать. Увидев снимки, я сразу поняла, что Сэнди Скогландом мне не быть. Поэтому я решила заняться портретной фотографией – снимала друзей, например Кэрол Кейн, сидящих под таким светом, что на их лица полосами падали тени. Еще писала стихи к песням, которые так никогда и не увидели свет.

И так далее и тому подобное. Потом я начала подражать Диане Арбус и фотографировать прохожих. И, как будто бы всего остального было уж недостаточно, я еще и занялась коллажами – средний размер которых составлял полтора на два метра. В одном коллаже под названием “Без подтяжки” я прикрепила голову Бетт Дэвис… не буду говорить куда. Лучше вам этого не знать.

Уоррен, с которым я продолжала дружить, не уставал напоминать мне, что я была кинозвездой. Сосредоточься на кино, твердил он. Я его не слушала. В мир фотографии недавно с триумфом ворвалась Синди Шерман, и я решила, что концептуальные портреты – это тоже мое. Я пыталась убедить саму себя, что я в первую очередь – художник, не желая смотреть неприятной правде в лицо: я была актрисой, последней комедией которой был “Манхэттен” 1979 года.

Наконец Уоррену удалось до меня достучаться и я решила стать продюсером какого-нибудь фильма. Недавно я прочла поэму “Чья-то любимая” о выдающейся женщине-режиссере из Голливуда и ее лучшем друге, и она мне очень понравилась. На поезде я добралась до Вашингтона и там познакомилась с Ларри МакМертри, владельцем книжного магазина, который вскоре стал моим близким другом. Ларри, закинув ноги на стол, выслушал мою лихорадочную речь и сразу согласился передать мне права и заодно написать сценарий. Спустя полгода сценарий был готов – Ларри, как всегда, сдержал слово. Мой агент устроил встречу с Шерри Лэнсинг, главой “Парамаунта”, которая без особых обиняков сразу сказала мне, что проект не кажется ей достаточно перспективным с коммерческой точки зрения. На этом история сценария “Чья-то любимая” закончилась – зато началась история нашей дружбы с Ларри.

Чуть ли не каждый месяц я садилась в поезд, приезжала в Вашингтон и мы с Ларри принимались кружить по городу в его “кадиллаке”. Как правило, меня терзали очередные творческие идеи – как-то я задумала сделать серию фотографий чучел животных, и Ларри тут же повез меня к своим знакомым, у которых завалялась парочка чучел овец. Бесконечные поездки стали символом нашей с Ларри дружбы.

Однажды, когда мы с ним путешествовали по Техасу, я призналась, что мечтаю переехать в Майами-Бич, где всегда жарко и высокая влажность.

– Правда, иногда, – добавила я, – мне хочется попробовать пожить и в Атлантик-Сити или в Бахе Калифорнии. Хотя на самом-то деле, конечно, моя мечта – перебраться в Пасадену и поселиться рядом с арройо – пересохшим речным руслом. Ларри, держа в одной руке руль, а в другой – банку “Доктора Пеппера”, внимательно меня слушал. Добравшись до техасского города Пондер, из большого придорожного знака мы узнали, что тут проходили съемки “Бонни и Клайда”, фильма с Уорреном Битти – моей любовью, моим “Великолепным в траве”. Мне даже как-то не верилось, что когда-то я с ним встречалась, крутила роман, что мы вместе снимали “Красных”. Мысленно я перенеслась в 1967 год, домой, где мама снимала свою собственную версию “Бонни и Клайда”. Рэнди досталась роль Мосса, Робин была Бонни, Дорри – Бланш, а я, Дайан, играла Клайда. Роль Бонни я с возмущением отвергла. Вот еще, не буду я играть Бонни! Я хотела быть Уорреном Битти, да и кто бы меня осудил? В общем, в этом и крылся корень всех наших проблем – я хотела быть Уорреном Битти, а не любить его.

Иногда сны кажутся мне более реальными, чем факты из моей жизни. Когда мы проезжали Пондер, я опустила окно. Мы ехали сквозь облако пыли, а Ларри говорил:

– Ты не представляешь, насколько скучно в Небраске. На прошлой неделе я проезжал по платному мосту над Миссури и старушка, работающая на шлагбауме, так там ошалела от скуки, что упросила меня остановиться и поесть с ней пончиков.

– Зимой тут можно свихнуться, – сказала она. – Сижу тут целый день на заднице и плюю в потолок.

Ларри умолк, но спустя пару минут заговорил снова. Он был отличным рассказчиком. Сейчас я вспоминаю те наши поездки, рев мотора, бесконечный горизонт впереди и рассказы Ларри и понимаю, что у нас было то, чего никогда не дали бы нам съемки фильма “Чья-то любимая”: у нас была дружба и у нас была дорога.

Дорогая Дайан,

Пока что умудрилась написать целых три страницы – не только грустные воспоминания, вызывающие сердечную тоску, но и разные смешные моменты из прошлого.

Многие мысли, которыми я ни с кем не делилась, крутятся вокруг моей ненависти к авторитетам – я об это даже никогда не задумывалась. В общем, писать – занятие не очень приятное, и я редко сажусь за стол, поэтому стараюсь делать это только когда чувствую, что смогу быть полностью честной.

Я не хочу писать о годах вашего детства, а то еще попаду в ностальгическую ловушку “старых добрых времен”. А мне для этого много не нужно – посмотреть старые фотографии, и – вуаля! – я страдаю от жутчайшей ностальгии всех времен и народов. Но в “Воспоминаниях” я хочу в первую очередь написать о событиях, которые сделали меня такой, какая я есть. Помню, как в детстве я была твердо уверена, что никогда не повторю ошибок своих родителей. Буду печь ванильные коржи вместо шоколадных! Буду смеяться и болтать без умолку, буду до гроба любить своего мужа пылкой и страстной любовью. Буду любящей, а не нетерпеливой матерью. Я думала, что все эти планы вполне реальны.

Сегодня у нас прекрасный денек, солнечный и теплый. Вчера Джек купил себе яхту, чему радуется как ребенок. Скоро отправимся в плавание! Думаю, будет весело.

Целую,

Мама так никогда и не дописала свои “Воспоминания”. Воспоминания, воспоминания, воспоминания. Потерянные, незаконченные. Воспоминания, которые болезнь отняла у нее. Как будто бог решил предсказать маме ее будущее. Но я не заметила его знаков. Я была слишком занята, чтобы оценить, как важен этот шаг – мемуары. Даже не уверена, что прочла это ее письмо – не помню. Я предпочитала думать, что мама, отделавшись наконец от детей, перешла в самую приятную для себя стадию жизни и теперь может полностью посвятить себя творчеству. Разумеется, я понятия не имела, что происходило с ней на самом деле, и не очень-то рвалась узнать. У меня были другие заботы.

Иногда в доме так тихо! Даже непонятно, как и почему в доме может быть так тихо. Я брожу по нему, словно пытаясь отыскать хоть малейший звук. Говорю с котами, с каждым по очереди или со всеми сразу. Выглядываю в окна, осматриваю двор, проверяю бассейн – свет включен или нет? Куда же делись все те и все то, от чего дом наполнялся шумом? Я не прочь побыть одна, мне нравится одиночество. А когда становится слишком одиноко, я выхожу из дома, сажусь в машину и отправляюсь на прогулку.

Спустя десять лет, проведенных в Нью-Йорке, я не разучилась видеть прекрасное – как, например, фотография “Женщина, вид сзади”,[9] выставленная в Метрополитен-музее. На что же смотрела эта женщина с фотографии? Меня снедало любопытство. Снимок – вернее, даже дагерротип – был сделан в девятнадцатом веке, но это никак не ощущалось. Трудно было поверить, но женщина, отвернувшаяся от камеры, ясно давала понять: видеть – гораздо интереснее, чем быть увиденным. Меня всегда вдохновляли такие снимки – которые пробуждали чувства, но ничего не объясняли. С годами это не изменилось, и я до сих пор читаю книги вроде “Сейчас – это тогда”, “Сны наяву” и “Не в розыске”,[10] – произведения творческих личностей, которые сумели протоптать тропинку в мире своего воображения.