Чингисхан, прибыв в Аваргу, и не думал об отдыхе. Агрессивные планы в отношении Си Ся (государства тангутов) овладели им снова. Так уж получилось, что тангуты были первыми, кого атаковали монголы в 1205 году, ознаменовав тем самым начало своей экспансии, они же стали теми, на кого Чингисхан совершил свой последний прижизненный поход, приведший к падению Си Ся, в результате чего китайские империи Цзинь и Сун лишились буферного государства, которое несмотря на всю сложность межкитайских отношений прикрывало их с северо-запада. Повод для начала войны был элементарным. Чингисхан припомнил тангутскому Бурхану[84], что тот 1) не помог вспомогательным корпусом в походе на Государство хорезмшахов, 2) начал переговоры с Цзинь о союзе против монголов, 3) не послал сына в качестве заложника. Перечисленных выше огрехов, с точки зрения монгольского властелина, с лихвой хватало, чтобы развязать еще одну войну. Может быть, эта война ему была и не нужна, но нельзя забывать, что Чингисхан был лидером «людей длинной воли», он думал о будущем и не хотел оставлять своим наследникам торчащую в очень неудобном месте занозу, на которой было написано «Си Ся».
«Тангуды укрепили свои крепости и заставы и в октябре заключили с императором династии Цзинь соглашение о военной помощи, о котором открыто заявили в ноябре» [14, с. 726]. Тогда же Чингисхан примерно со стотысячной армией начал движение в сторону новой жертвы. «Субэдэй подал доклад, желая последовать [вместе с Чингисханом] в поход на запад» [12, с. 229]. Каан поручил ему авангард. «Государь дал повеление [Субэдэю] преодолеть большую каменистую пустыню, чтобы [узнать как ее] пройти» [12, с. 229]. Здесь очевидно нестандартное решение начала военных действий, которое, скорее всего, в своем докладе и представил Субэдэй. Пути в страну тангутов были монголам известны во всех подробностях, в данном же случае авангард, а следовательно, и вся армия, отправлялись по неизвестному маршруту через «большую каменистую пустыню», в обход укреплений противника, а это обеспечивало внезапность нападения, абсолютный численный перевес и выход на оперативный простор, минуя оборонительные линии.
«Зимой того же года Чингисхан во время облавной охоты упал с коня и сильно занемог.
1226 (год Красной собаки) — Чингисхану шестьдесят пять лет.
В первый весенний месяц началось военное вторжение монгольских войск в тангудские земли» [14, с. 726]. «Чингис окреп настолько, что был в состоянии лично вести армию через 160 километров песка и гравия… в сторону северной твердыни С и Ся, города, который монголы называли Хара-Хото, Черный город» [29, с. 239]. Хара-Хото пал. Так, передвигаясь к югу, захватывая город за городом, верные своей жестокой политике, усиливаясь за счет «пленных, перебежчиков, предателей, захваченного продовольствия и оружия» [29, с. 240] они неумолимо приближались к серединным землям Си Ся, к городу Ганьчжоу, который был взят приступом, но благодаря заступничеству Чагана — приемного сына Чингисхана, который был родом из этих мест, население Ганьчжоу было пощажено.
«К концу 1226 г. ситуация для тангутов стала просто катастрофической — засуха лета 1226 г. губила население, смерть тангутского государя Дэ-вана внесла смятение в управление страной» [6, с. 337]. В октябре — ноябре Субэдэй подошел со своим туменом к Ляньчжоу и занял его без боя. Однако тан-гуты отважились на полевое сражение с войском Чингисхана, которое произошло 23 ноября 1226 года в окрестностях города Линчжоу. Армия тангутов под командованием Вэймин Лингуна потерпела полное поражение, и монголы подошли к столице Си Ся Чжунсину [6, с. 337]. Началась его многомесячная блокада.
«1227 (год Красной свиньи) — Чингисхану исполнилось шестьдесят шесть лет.
В первый весенний месяц монгольские войска… напали на пограничные города империи Цзинь» [14, с. 727]. Началось воплощение плана монгольского повелителя с целью нейтрализации чжурчжэней как возможных союзников тангутов в данный момент и подготовки к окончательному уничтожению их государства в северном Китае. Царевич Угэдэй вместе с Чаганом выдвинулись за Хуанхэ и подошли к Южной столице Цзинь, городу Кайфыну. А сам «Чингис, теперь вместе с Субадаем, двинул войска на юг и запад, через 100 километров перейдя границу Цзинь. Таким маневром он перерезал узкий, шириной около 150 километров, язык Западного Цзинь, территории, покрывавшей теперешние китайские провинции Нинся и Гансу, чтобы помешать войскам Цзинь соединиться с их союзниками тангутами и подготовить завоевание главной территории собственно Цзинь. Для этого Субадай перевалил через северные отроги гор Люпань, пройдя за февраль и март, если считать по прямой, 450 километров или что-нибудь вдвое больше, если учесть, что по прямой он пройти не мог, так как должен был совершать зигзаги от города к городу, — поразительный результат для войска, которое уже больше года вело непрерывные боевые действия» [29, с. 244–245].
В результате этого рейда «[Субэдэй] напал и подчинил тегина[85] сары-уйгуров, чи-минь и прочие обоки вместе с округами Дэшунь [чжоу], Чжэньжун [чжоу], Тао [чжоу] и Хэ [чжоу]» [12, с. 229]. Кроме того, Субэдэй «отметил успех посылкой 5000 копей в подарок своему повелителю и господину» [29, с. 245], здоровье которого, кстати, резко ухудшилось. Кроме того, до Чингисхана дошла весть, что его старший сын Джучи умер весной 1227 года. По поводу смерти царевича существует несколько версий, вплоть до той, по которой чуть ли не сам Чингисхан тайно повелел убить строптивого сына за излишнюю самостоятельность и нежелание являться в ставку Великого каана, но, скорее всего, смерть Джучи так и останется загадкой…
Летом Чингисхан, не дожидаясь падения Чжунсина, отправился назад в Монголию, где остановился в долине реки Саари-кээр, что в окрестностях будущего Каракорума; «осенью, в седьмой луне, [в день] жень-у (1 сентября) [Чингисхан] заболел. [В день] цзи-чоу (9 сентября) [он] почил…» [12, с. 161]. Закончилось пребывание на земле человека, не только перевернувшего сознание современников, но и спустя столетия продолжающего будоражить умы исследователей[86]. В той или иной степени он и поныне оказывает воздействие не только на почитателей, для которых, без преувеличения, является мессией, но и на политиков любых рангов. В разное время его биографы по-разному оценивали деяния, совершенные им. Например, существует мнение о том, что Чингисхан — первый враг и губитель «монгольского народа» [11, с. 524], что «фигура Чингисхана словно выплыла из темных времен дикости и варварства» [27, с. 36]. Говор я о личности Чингисхана, можно найти огромное количество прямо противоположных оценок его деятельности, но это совсем другое исследование.
А. Бушков лаконично и веско, без приукрашиваний, свойственных западным ученым, характеризует сына Есугея: «Так кто же такой Чингисхан? Уж безусловно не примитивный дикарь, одержимый лишь жаждой грабежа и разрушения. Будь он всего лишь грабителем и разбойником, разве что превосходившим предшественников по размаху, он продолжал бы вести привольную и незамысловатую жизнь кочевого вождя: собольи портянки, золотые стремена, медовуха в бесценных нефритовых жбанах тончайшей китайской работы, толпы пленных красавиц, охоты, пиры и прочие увеселения…
Меж тем все обстояло гораздо сложнее. Начиная с определенного момента, Чингисхан старательно и упорно, ломая хребет консерваторам — когда в переносном, а когда и в прямом смысле — создавал из скопища полудиких племен, утонувших в бесконечных взаимных распрях, самое настоящее государство… Государство это, разумеется, было не идеальным — а что, где-то существуют идеальные государства? Оно было построено на крови… а знает кто-нибудь государства, которые создавались бы иначе?» (курсив А. Бушкова. — В. 3.) [25, с. 204–205].
Но нельзя не отметить составителей хроники «Юань Ши», которые, выполняя поручение первого императора из династии Мин Чжу Юань-чжана, главного ниспровергателя монгольского владычества в Китае, в 1368 году записали о Чингисхане следующее: «Государь имел важные замыслы серьезной глубины, использовал войска как божество… Его удивительные свершения исключительны, их следы — многочисленны. Как жаль, что в то время историографы не имелись в штате [двора Чингисхана], пожалуй, многое потеряно в записях и документах!» [12, с. 162].
Глава вторая. Регентство Толуя
Мировой истории известны десятки примеров того, как величайшие империи распадались после смерти своих основателей. Империя Александра прекратила свое существование в тот миг, когда перестало биться сердце великого македонца. Великий корсиканец Наполеон вообще стал свидетелем краха всех своих свершений. Что же с монголами? Советская историческая наука, игнорируя факты, исповедовала легенду о начавшемся после смерти Чингисхана разладе в среде монгольской элиты. Ничего подобного, однако, не происходило, нет ни одного свидетельства открытого противостояния «птенцов гнезда Чингисова», а семейные дрязги не в счет. Напротив, все протекает так, как будто великий монгол и не ушел в иной мир. Немалая в том заслуга принадлежит его младшему сыну Толую, который, став регентом, не узурпировал власть, а передал ее согласно традиции в руки официально объявленного Чингисханом преемника — Угэдэя. При этом недоброжелатели Толуя рассуждают о том, что он сделал это не слишком быстро — регентство продолжалось два года, но на то были свои причины, и одна из них в том, что Толуй в данной ситуации, как никто другой, мог объединить знать вокруг опустевшего престола и дать подготовиться к принятию власти Угэдэю, который, взойдя на трон, объявил основой своей политики не только грабеж соседей — он дал импульс к зарождению в Центральной Азии новых, неведомых степнякам экономических и торговых отношений.
