Ознакомительная версия.
Затем всплыли новые факты из Мэкклсфилдской больницы. Оказалось, что еще один эксперт на суде, патологоанатом Алан Уильямс, скрыл результаты тестов, проведенных им на образцах крови. Судя по этим тестам, один из детей умер от бактериальной инфекции, вызванной золотистым стафилококком, а вовсе не оттого, что его укачали или задушили. Салли подала новую апелляцию. И на сей раз, в январе 2003 года, приговор сняли, а ее освободили. В ходе Апелляционного суда судьи констатировали: они основываются не только на том, что статистика Медоу вопиюще неверна, но и на данных из Мэкклсфилдской больницы, обнаруженных адвокатом, который работал бесплатно. Они сочли «абсолютно неуместным» то, как Алан Уильямс объяснил свое молчание: он не сказал о результатах анализа, поскольку они противоречили его убеждению в насильственной смерти ребенка!
Освобождение Салли повлекло за собой пересмотр дел по «детям, укачанным до смерти». Были оправданы и освобождены из тюрьмы еще две женщины: Донна Энтони и Анжела Каннингс. У Каннингс три ребенка умерли до того, как им исполнилось 20 недель. Она подала апелляцию, когда выяснилось, что дважды младенцы умирали у бабушки по отцу и однажды – у прабабушки по отцу. В июне 2003 года была оправдана Трупти Пател, обвиненная в убийстве трех своих детей. В каждом случае сэр Рой Медоу свидетельствовал о невероятности нескольких «смертей в колыбели» в одной семье. «В целом, – говорил он, – внезапные и неожиданные смерти не случаются в семьях».
Впоследствии Рой Медоу и Алан Уильямс были вычеркнуты из реестра Генерального медицинского совета (ГМС) за «серьезное нарушение профессиональной этики». В 2006 году Медоу подал апелляцию и был восстановлен на том основании, что статистическую ошибку совершил непреднамеренно. Но, в отличие от Бернарда Спилсбери, Медоу еще при жизни утратил свой авторитет. В 2009 году Медоу сам попросил удалить себя из реестра ГМС. Это означает, что в Великобритании он отныне не имеет права ни работать врачом, ни выступать экспертом на суде. Больше британские суды не наказывали родителей за смерть их детей на основании показаний одного лишь эксперта.
Между тем Салли Кларк так и не оправилась от потрясения. Ведь она не только потеряла своих младенцев, но и была ошельмована в прессе как детоубийца, после чего три года терпела издевательства со стороны сокамерниц, считавших ее воплощением зла. В 2007 году в возрасте 42 лет она умерла от алкогольного отравления, оставив своего третьего сына сиротой.
Ученые любят устраивать публичные обсуждения своих теорий. Удачное применение теории в судебном разбирательстве повышает статус ученого в академическом сообществе. Однако Сью Блэк призывает к осторожности. «Я выступала свидетелем на процессах, где обе стороны соглашались принять мое мнение, каким бы оно ни было. А зря: в некоторых обстоятельствах, где от твоих показаний многое зависит, это может быть опасно». Размышляя о совершаемых подчас странных ошибках, Фиона Рейтт задается вопросом о том, «насколько те или иные эксперты продажны. Хотелось бы думать, что это невозможно. Но мы живем не в лучшем из миров».
Без сомнения, рискованно принимать на веру все, что говорят эксперты. Однако есть и другая опасность – упустить ценную возможность, отвергая все новое и неопробованное. В идеале судьи и адвокаты вызывают ученых-новаторов в качестве свидетелей, выясняют ограничения метода и дают указания относительно дальнейших исследований. Но когда Сью Блэк впервые попыталась уличить педофила на основании узора вен на руке, адвокат обвиняемого раскритиковал ее за использование неапробированного метода. Огорченная тем, что от ее выкладок не было толку, Сью поняла, что по узорам вен нужно собрать больше фактуры (см. главу 8). В конечном счете с помощью этого метода посадили педофила, который снимал растление девочек на видеопленку.
Это прекрасный пример того, как перекрестный допрос способен усилить методы экспертизы, испытывая их на прочность. Вообще предполагается, что если улики надежны, то, увидев гибкость их толкования, присяжные лишь оценят их по достоинству. Но так бывает не всегда. И сомнения в возможности установить правду подобным способом высказывались давно. Незадолго до своей смерти в 1592 году французский юрист и философ Мишель де Монтень писал: «Враждебное чувство вызывают в нас сперва доводы противников, а затем и сами люди… так как каждый только возражает и выслушивает возражения, это приводит к тому, что теряется, уничтожается истина»[13]. Когда законникам не удается придраться к уликам, они обрушиваются на человека, который на них указывает. Один криминалист даже находит в этом удовольствие: «Мне нравится перекрестный допрос. Раньше говорили: „Молодой человек, с вашим-то ограниченным опытом…“ Сейчас чаще идет настоящая игра, и приемы в ней не самые благородные». Роберт Форрест относится к делу стоически: «Тому, кто не выносит жара, на кухне делать нечего».
Один адвокат сказал мне, что считает перекрестный допрос экспертов правильным: «Нет ничего худого в том, чтобы ставить под сомнение их профессионализм. Но это вещь рискованная, поскольку присяжные могут не одобрить это, а потерять их доверие – значит проиграть дело. Адвокатов учат не затевать дискуссию на поле, знакомом эксперту, а вытаскивать его в области, менее близкие ему. И эксперты подчас допускают ошибки. Вот почему им нужно перепроверять каждую деталь в своих отчетах».
Один патологоанатом заметил, что адвокаты стали хитрее в своих попытках подловить его. По его мнению, дело зашло слишком далеко. «Когда-то было понимание, что свидетель-эксперт привлекает весь свой опыт, чтобы помочь делу. Теперь же мы должны все обосновывать. Уже не скажешь: "Я видел 20 подобных случаев, и картина типичная". Тебе отвечают: "А вы это публиковали? Есть ли у вас статья на эту тему, положительно отрецензированная коллегами? Может, вы 20 раз ошибались". Или ты говоришь: "Я занимаюсь этой работой 30 лет, сделал 25 000 аутопсий и такого не видела. А в ответ слышишь: "Бывают и исключения"».
Все эксперты, беседы с которыми положены в основу данной книги, имеют большой опыт выступлений в суде. Вэл Томлинсон сбилась со счета, сколько раз ей приходилось это делать за свою 30-летнюю карьеру. «…Наверное, сотни раз. Это может быть тяжело. Помню дело: ребята забили ногами сверстника. И у одного парня осталась кровь на кроссовках, но разглядеть ее было трудно, поскольку она смешалась с сидром и было много пены. Понятна позиция адвоката: "Крови на моем клиенте нет, а значит, он невиновен". И меня спросили об этих кроссовках. Я объяснила, как увидела пятна крови. И вот схожу со свидетельского места. Вроде все хорошо. И тут адвокат говорит: "Мисс Томлинсон, когда вы говорили о кроссовках, я хотел попросить вас показать их присяжным, но не хотел перебивать. Можете это сделать сейчас?" Достаю кроссовки, иду к присяжным и встаю перед ними. И начинаю объяснять: "Кровь плохо заметна, но она есть…" Тут адвокат перебивает. Я же закончила давать показания, и меня отпустили. А значит, мне не следовало разговаривать с присяжными. Сзади меня происходит какая-то суета. Я смотрю на судью, и он говорит: "Просто покажите их, мисс Томлинсон". И вот я стою перед судьей и гадаю, что же происходит. И потом, когда уже села в машину, подумала: "Ничего не понимаю. Смех да и только. Очевидно, адвокат хотел, чтобы я там стояла как идиотка, а присяжные говорили: "Ничего не видно"».
По словам судебного энтомолога Мартина Холла, перекрестный допрос – «ситуация нервная. Сердце бьется быстрее. Ведь под вопрос ставится твое профессиональное мнение… Тебя пристально изучают». Дактилоскопист Кэтрин Твиди больше всего не любит, когда ей «не задают правильные вопросы и не дают возможность объяснить факты. Приходится сидеть и ждать вопросов, а развернутые ответы не разрешены. Ну, иногда допускаются некоторые уточнения, но в целом нет. Оппоненты же пытаются заткнуть тебе рот, поскольку им невыгодно, чтобы ты донес свою мысль. Они могут тебя вовсе не понимать или пренебрегать твоими соображениями, даже если ты знаешь, что они чрезвычайно важны. Не в твоей власти решать, что показывать присяжным».
Патологоанатом не сразу понял, что такое состязательность судопроизводства. «До меня только недавно дошло: когда ты даешь показания в суде, обвинение и защита соревнуются. Поиск истины их в принципе не волнует. Ты клянешься говорить правду, всю правду и ничего, кроме правды. Их же роль состоит в том, чтобы выстроить доказательства. И если что-то из ваших слов противоречит этой аргументации, на вас будут нападать или попросту проигнорируют».
Свидетели могут говорить «всю правду», лишь отвечая на вопросы, которые им задают. Если они захотят донести правду более полно, у них начнутся неприятности. Как рассказывает один ученый: «Эксперту очень трудно сказать: "Простите, но вы кое-что забыли". Я делал это на суде пару раз, и вы бы знали, как на вас смотрят судья и юристы. Думаете, вам скажут: "Молодец, спасибо, что напомнили!"? Ничего подобного. Судья отвечает: "Ну да, с этим, наверное, можно потом разобраться…" А про себя думает: "Сколько хлопот от этого субъекта! Все шло хорошо, каждый играл как по нотам, а тут этот идиот". И тебя терзают еще минут 45, после чего ты выбрасываешь белый флаг и уходишь домой».
Ознакомительная версия.
