Гнилостные испарения медицина XVI века считала главной причиной чумы, хотя суеверия предыдущих веков знали и другую причину — происки дьявола, который использовал как своих агентов ведьм, колдунов и иноверцев, главным образом евреев. Ходили слухи, что евреи делают из чумных бубонов умерших снадобье, которым мажут дверные ручки, скамьи в церкви, замки, отравляют колодцы, чтобы болезнь распространялась как можно шире. В зараженных городах нередко совершались погромы, хотя было очевидно, что евреи тоже умирают от чумы. Было и немало самосудов над мнимыми ведьмами, которых тоже считали «сеятелями чумы», хотя церковь официально отвергала подобные представления. Под подозрение попадал любой человек, замеченный в зараженном районе. Есть версия, что слухи о «сеятелях» распускали в первую очередь мародеры, заинтересованные в том, чтобы спокойно, без свидетелей выносить имущество из кварталов, где свирепствовала чума. Эти вещи они продавали, что, конечно же, тоже способствовало распространению эпидемии.
В борьбе с чумой врачи использовали привычные средства — кровопускание и прижигание больных мест, прежде всего бубонов под мышками. На раннем этапе заболевания это действительно могло помочь, если только зараженный чумой человек не умирал от болевого шока. Другим способом было обеззараживание воздуха, о чем Фракасторо писал: «Следует опасаться воздуха, который окружает больного. Поэтому следует открывать окна и двери, особенно обращенные на север, а вокруг больного должны быть пахучие и холодные цветы и плоды: розы, волчьи ягоды, ненюфары, фиалки, тыквы, персики; кроме того, следует делать окуривания из розовой воды, камфоры и гвоздики… Для того чтобы вдыхаемый воздух входил более чистым, всегда держи во рту или зерна можжевельника, или корень горечавки, или корицу, или лимонное семя. Следует также смазывать ноздри губкой, пропитанной уксусом или розовой водой»[7].
Зараженные дома окуривали дымом душистых трав или просто сена, политого вином и уксусом, опрыскивали розовой водой с гем же уксусом. Уксус как средство, препятствующее гниению, рекомендовалось употреблять с пищей, как и другие обеззараживающие продукты — лук и чеснок. На полном серьезе считалось полезным носить драгоценности, охраняющие от яда — изумруд, бирюзу и аметист. Сами врачи, чтобы защититься от чумы, носили знаменитые балахоны из непромокаемой ткани, шляпы с защитными очками и накладные носы-респираторы с ароматическими веществами. Хотя этот костюм считают средневековым, он впервые появился именно в эпоху Возрождения. Чтобы сообщить о своем появлении, врачи привязывали к ногам бубенцы или несли в руках трещотку; по этому сигналу жители зараженных районов должны были выносить больных во двор, чтобы доктор мог осмотреть их. Тех, кому уже нельзя было помочь, забирала похоронная телега, объезжавшая город на рассвете. Тела хоронили в братских могилах, пересыпая негашеной известью, чтобы предотвратить дальнейшее распространение заразы. Часто население скрывало больных от врачей или вообще прогоняло их; самые темные считали, что именно врачи разносят чуму (в России так думали еще в XVIII веке), другие боялись, что их заболевших родственников увезут и похоронят живьем.
В конце 1544 года чума пришла в Марсель, где в то время находился Нострадамус, прибывший из Лотарингии. Он активно включился в борьбу с эпидемией под руководством местного врача Луи Серра, о котором позже отзывался весьма лестно. Остальные марсельские эскулапы такой похвалы не удостоились — он в сердцах назвал их «худшими в королевстве», поскольку они не поддержали его способы профилактики чумы. Очевидно, в следующем году, когда болезнь пошла на убыль, доктор покинул Марсель. Весной 1546 года новый натиск чумы застал его в провансальской столице Эксе. Этот город, как и Марсель, славился своей антисанитарией — мусор и отбросы здесь выкидывали прямо на улицу, в них копошились полчища крыс — главных разносчиков чумы. Когда началась эпидемия, местные врачи умерли или бежали, и муниципалитет пригласил медиков из других городов. Нострадамус, находившийся в то время в Авиньоне, откликнулся на призыв одним из первых.
В своей «Книжице» он так описывал события в Эксе:
«Чума… началась в последний день мая и продолжалась целых девять месяцев, когда люди умирали все подряд, всех возрастов, в таких количествах, что кладбища оказались сплошь заполнены мертвецами, и не находилось более освященной земли, чтобы их хоронить. Большая часть на второй день впадала в лихорадку; на тех, кто впал в лихорадку, появлялись пятна, а те, на ком они появлялись, скоропостижно умирали. После смерти каждый был покрыт черными пятнами. Контагий был столь силен и зловреден, что было достаточно приблизиться менее чем на пять шагов к зачумленному, чтобы каждый, кто это сделал, оказался пораженным. И на многих появлялись язвы, спереди и сзади; и они не жили более шести дней. Кровопускания и укрепляющие лекарства оказывались неэффективными. Когда проводили осмотр города и удаляли из него зачумленных, на другое утро их было еще больше, чем накануне… Многие, запятнанные чумой, кидались в колодцы; иные выбрасывались из своих окон. Другие, у кого были язвы сзади плеча и спереди грудной железы, испытывали носовое кровотечение, которое продолжалось и ночью и днем, пока они не умирали. Короче говоря, отчаяние было столь велико, что часто умирали в отсутствие стакана воды, с серебром и золотом в руках… Среди всех достопамятных событий, которые я видел, была женщина, которая звала меня из окна. Я разглядел, что она в одиночестве шила себе саван, начиная с ног. Подошла санитарная команда. Я пожелал войти в дом этой женщины и нашел ее лежащей мертвой посреди дома, рядом со своей наполовину сшитой плащаницей»[8].
Нострадамус изобрел снадобье, которое, по его словам, сумело остановить распространение чумы. Вот его рецепт из той же «Книжицы»: «Возьмите… опилки кипариса самого зеленого, какой только сможете найти — одну унцию.
„Пляски смерти“: чума поражает типографских работников. Гравюра XVI в.
Флорентийского ириса — шесть унций. Гвоздики — три унции. Ароматического тростника — три драхмы. Алоэ — шесть драхм. Разотрите все это в порошок и позаботьтесь о том, чтобы оно не выветрилось. Затем возьмите красные зрелые розы, три или четыре сотни, хорошо очищенные, самые свежие и собранные до росы, тщательно разотрите их и смешайте с полученным порошком. Когда все хорошо перемешается, изготовьте из этого маленькие плоские шарики, сделайте из них род пилюль с отверстиями посредине и высушите в тени… Все, кто этим пользовались, спасались, и наоборот». Шарики полагалось постоянно держать во рту во избежание заражения; в этом лекар-стве не было ничего нового в сравнении со средствами, рекомендуемыми тем же Фракасторо. Вероятно, оно мало помогало борьбе с болезнью — как, впрочем, и все меры до изобретения в XIX веке противочумной сыворотки. Часто утверждается, что Нострадамус впервые внедрил нормы гигиены — к примеру, велел врачам и всем прочим после контакта с больными мыть руки и менять одежду. В документах об этом ничего не сказано, хотя такая мера наверняка была бы полезна.
Как бы то ни было, именно в Эксе Нострадамус заслужил славу успешного борца с чумой. Причины заключались не в успешности этой борьбы, а в решительности мер доктора и в бесстрашии, с которым он посещал больных, раздавая им свои пилюли. Городские власти взяли его на содержание, которое продолжали выплачивать и после того, как чума пошла на убыль, — это случилось в феврале 1546 года. Есть версия, что муниципалитет Экса платил ему пожизненную пенсию, но доказательств этому нет; более вероятно, что он, как утверждает Шавиньи, получал жалованье всего три года. Летом 1547 года он боролся с новой вспышкой чумы, на этот раз в Лионе, где его соратником был давний знакомый Филибер Саразен. В «Книжице» Нострадамус пишет, что Саразен научил его «первичным устоям». Если речь идет о медицине, то к моменту их встречи Мишель был уже достаточно опытным врачом. Если о религии — то он при всем сочувствии протестантам никогда не порывал с католичеством. Возможно, он говорит об астрологии — Саразен, как и весь круг Скалигера, живо интересовался этой наукой, и Нострадамус мог многому у него научиться. Их общение было недолгим: вскоре доктор-лютеранин бежал от преследований инквизиции в протестантскую Швейцарию, где прожил до самой смерти в 1573 году.
Чума в Лионе скоро прекратилась, а осенью Мишель принял судьбоносное решение — прекратить жизнь странствующего доктора, которую вел уже десять лет. Ему было за сорок, по тем временам весьма почтенный возраст, хотелось на склоне лет получить то, чего он долго был лишен — дом, семью, достаток. Скромный образ жизни и привычка к экономии позволили ему скопить скромную сумму, но она не могла обеспечить старость. Вероятно, немало средств было потрачено на эксперименты с лекарствами, покупку дорогостоящих ингредиентов и книг, которые оставались его страстью. Много лет он питал надежды на отцовское наследство — Жом де Нотрдам окончил жизнь богачом, владея несколькими домами в Сен-Реми и круглой суммой денег. На рубеже 1546 и 1547 годов Мишель получил известие о смерти отца и оглашении завещания, в соответствии с которым наследство делилось между остальными братьями, а ему досталось только пять флоринов — как уже говорилось, в компенсацию средств, потраченных на его образование. Между тем приближалось время, когда возраст должен был помешать ему работать — в жару и холод разъезжать на муле, навещая больных, писать рецепты при тусклом свете свечей… После сорока многие доктора бросали практику и шли преподавать в университет, но его эта стезя не привлекала. Возможно, он боялся противодействия медицинского сообщества, которое не раз критиковал, или инквизиции, так и не снявшей с него подозрения в ереси.
