эти страстные обличители науки? Несмотря на ее теперешнее несовершенство и свойственные ей трудности, она остается весьма нужной нам, да и ничем другим ее нельзя заменить. Она способна на непредвиденные усовершенствования, религиозному же мировоззрению этого не дано, поскольку во всех существенных частях оно завершено. Если оно оказалось заблуждением, то останется им навсегда. И никакое умаление науки не сможет изменить того факта, что она старается правильно судить о нашей зависимости от реального внешнего мира, тогда как религия является иллюзией, а свою силу черпает из попустительства импульсам наших жаждущих удовлетворения влечений.
Я обязан вспомнить и о других мировоззрениях, находящихся в противоречии с научным, однако делаю это неохотно, так как знаю, что не обладаю необходимыми для суждения о них умениями. Не забывая о моем признании, воспримите соответственно последующие наблюдения, и если ваш интерес был разбужен, то поищите разъяснений получше из какого-то другого источника.
На первом месте в данном случае следовало бы упомянуть различные философские системы, которые отважились рисовать картины мира в том виде, как он отразился в мышлении чаще всего отвернувшегося от мира мыслителя. Правда, я уже пытался предложить общую характеристику философии и ее методов, а вот для обсуждения ее отдельных систем я гожусь, пожалуй, меньше, чем кто-либо другой. Так что обратимся вместе со мной к двум другим явлениям, мимо которых именно в наше время никак нельзя пройти.
Одно из этих мировоззрений является как бы дополнением политического анархизма – возможно, даже его эманацией. Конечно, подобные интеллектуальные нигилисты встречались и раньше, но, похоже, в настоящее время в голову им ударила теория относительности современной физики. Хотя они и отправляются от науки, но понимают ее так, что подвигают к самоуничтожению, к самоубийству, навязывают ей задачу самой убраться с дороги в результате отвержения своих же притязаний. При этом часто складывается впечатление, что этот нигилизм – всего лишь временная позиция, которой будут придерживаться вплоть до осуществления этой задачи. Если устранить науку, то может высвободиться пространство для какого-нибудь мистицизма или же опять для распространения старого религиозного мировоззрения. Согласно анархистской доктрине вообще не существует истины, нет никакого достоверного познания внешнего мира. То, что мы выдаем за научную истину, – всего лишь продукт наших собственных потребностей в том виде, в каком их приходится выражать при переменчивых внешних условиях, то есть опять же посредством иллюзии. По сути же, мы открываем только то, что хотим видеть. Ничего другого мы не умеем. Поскольку критерий истины – совпадение с внешним миром – не состоялся, то совершенно безразлично, каких мнений мы придерживаемся. Все одинаково истинно и одинаково ложно. И ни у кого нет права обвинять другого в том, что он заблуждается.
Для мышления, направленного на теорию познания, было бы, видимо, заманчиво проследить, какими путями и с помощью каких софизмов анархистам удалось вынудить науку прийти к таким заключительным выводам. Тут приходится столкнуться с ситуацией, сходной с вытекающей из известного примера: один критятин заявил, что все критяне лжецы и т. д. Но у меня нет охоты, да и способности углубляться в данном случае в это дальше. Могу только утверждать: анархическая доктрина выглядит довольно внушительно, пока затрагивает мнения об абстрактных проблемах, и перестает работать при первых же шагах в сферу практической жизни. Тут действиями людей руководят их мнения и знания, а это и есть то самое научное мышление, которое умозрительно судит о строении атомов, о происхождении человека или которое разрабатывает проекты выдерживающих немалую нагрузку мостов. Если бы и в самом деле было безразлично, что мы думаем, не существовало бы никаких знаний, которые среди наших мнений отличались бы своим совпадением с реальностью, так что с равным успехом мы могли бы строить мосты как из картона, так и из камня, вкалывать больным дециграмм морфина вместо сантиграмма, использовать для наркоза слезоточивый газ вместо эфира. Впрочем, даже интеллектуальные анархисты энергично отвергли бы такое практическое применение своей теории.
Другой вид враждебного отношения к науке следует воспринимать гораздо серьезнее, а я и по этому случаю весьма сожалею об изъянах моей осведомленности. Допускаю, что вы сведущи в этом деле больше меня и давно заняли позицию за или против марксизма. Исследования К. Маркса об экономической структуре общества и о влиянии различных форм хозяйствования на все области человеческой жизни завоевали в наше время неоспоримый авторитет. Насколько они оказались в деталях достоверными или ложными, я не в состоянии, разумеется, судить. Мне известно, что и другим, лучше информированным людям приходится нелегко. В Марксовой теории меня особенно не устраивают положения вроде тех, согласно которым развитие форм общества представляет собой естественно-исторический процесс или что изменения в социальном расслоении происходят с помощью диалектического взаимодействия между классами. Я совсем не уверен, что правильно понимаю подобные утверждения, они даже звучат «не материалистически», а скорее, как отголосок той невнятной философии Гегеля, через школу которого прошел и Маркс. Не знаю, как я смогу освободиться от моего дилетантского мнения, привыкшего к тому, что образование классов в обществе объясняется борьбой, которая с начала истории развертывается между мало чем различающимися ордами людей. Социальные различия изначально, по моему мнению, являлись племенными или расовыми. Психологические факторы, вроде уровня врожденного стремления к агрессии, а также прочность внутренней организации орды или материальные факторы, такие как обладание лучшим оружием, определяли победы. В ходе совместной жизни на единой территории победители становились господами, побежденные – рабами. При этом не было нужды открывать законы природы или преобразовывать терминологию, – напротив, несомненно влияние, оказываемое прогрессирующим овладением силами природы на социальные отношения людей тем, что те ставили обретенные средства власти на службу агрессии и использовали их друг против друга. Применение металла, бронзы, железа положило конец целым культурным эпохам и их социальным институтам. Я и в самом деле думаю, что порох и огнестрельное оружие ликвидировали рыцарство и господство аристократии и что русский деспотизм был обречен еще до проигранной войны, поскольку никакое близкородственное размножение во властвующих семьях Европы не могло произвести поколение царей, способных противостоять сокрушительной силе динамита.
Да, последовавший за мировой войной экономический кризис вместе с нынешним мы считаем чем-то вроде платы за последнюю грандиозную победу над природой, за завоевание воздушного пространства. Это звучит не очень убедительно, но по меньшей мере первые звенья взаимосвязи можно ясно осознать. Политика Англии зиждилась на безопасности, обеспечиваемой ей омывающим ее берега морем. В тот момент, когда Блерио перелетел в аэроплане через Ла-Манш, эта защитная изоляция была прорвана, а в ту ночь, когда в мирное время и с тренировочными целями германский дирижабль кружил над Лондоном, война
