решения, ибо простое соблюдение кодифицированной заповеди «Ты не должен» ни в каком смысле не является этическим поступком; это просто акт послушания, который при определенных условиях превращается в удобную лазейку, не имеющую ничего общего с этикой. За свою долгую жизнь я ни разу не сталкивался с ситуацией, которая облегчала бы отрицание этических принципов или вызывала бы хоть малейшее сомнение в этом отношении; напротив, по мере накопления опыта и знаний этические проблемы ощущаются острее, а моральная ответственность возрастает. С годами я понял, что, вопреки общепринятому мнению, бессознательность – не оправдание, а, скорее, грех в буквальном смысле этого слова. Пусть, как упоминалось выше, в Евангелиях встречаются намеки на это, церковь по понятным причинам не бралась за искоренение данного греха; она держалась в стороне, попустительствуя гностикам. В итоге христиане полагаются на учение о
privatio boni и уверены, будто они в состоянии отличить зло от добра, подменяют моральным кодексом истинные этические решения, которые предполагают свободу выбора. Потому мораль вырождается в поведение согласно общественным нормам, а
felix culpa [413] навсегда остается в Эдемском саду. Нас удивляет упадок этики в нашу эпоху, мы противопоставляем застой в этой области прогрессу науки и техники. Но никого не смущает, что подлинный этос погребен под массой нравственных предписаний. Этос – совокупность явлений, которые нельзя описать и систематизировать; это одна из тех творческих иррациональностей, которые лежат в основе любого истинного развития. Он требует полного участия человека, ему не нужны дифференцированные функции.
678 Дифференцированная функция, несомненно, зависит от человека, от его трудолюбия, терпения, настойчивости, от стремления к власти и природных дарований. С помощью всего этого человек обустраивается в мире и «развивается», узнает постепенно, что развитие и прогресс зависят от собственных его усилий, от воли и способностей. Но это лишь одна сторона происходящего. Под другим углом зрения мы видим человека таким, каков он есть и каким себя находит. Здесь он ничего не может изменить, ибо целиком зависит от факторов, ему неподвластных. Здесь он не деятель, а результат, который не умеет себя изменять. Он не знает, как стал той уникальной личностью, какой является; ему вообще свойственно крайне скудное знание о себе. До недавнего времени он даже думал, что психика обнимает ровно то, что он сам знает о себе, и является продуктом коры головного мозга. Открытие бессознательных психических процессов, состоявшееся более пятидесяти лет назад, все еще не получило широкой известности, а его значение до сих пор не осознано. Современный человек пока не понял, что всецело зависит от сотрудничества с бессознательным, которое может оборваться в любой миг – что называется, на следующем же предложении, произнесенном вслух. Он не осознает, что получает постоянную поддержку извне, и неизменно мнит себя самостоятельным деятелем. Между тем поддержку ему оказывает сущность, о которой он не ведает, но которую прозревает благодаря давно забытым предкам из незапамятных времен: им «явились» – или уместнее сказать «открылись»? – некие азбучные истины. Откуда пришли эти истины? Видимо, из бессознательных процессов, из того так называемого бессознательного, которое предшествует сознанию в каждой новой человеческой жизни, как мать предшествует ребенку. Бессознательное от века проявляет себя в снах и видениях, посылает нам образы, которые, в отличие от разрозненных функций сознания, подчеркивают факты, относящиеся к неосознаваемому целостному человеку, но мы упорно связываем их с интересующей нас функцией, отвергая все остальные возможности. Хотя сны обычно говорят на языке конкретной специализации – canis panem somniat, piscator pisces [414], – они относятся к целому или, по крайней мере, к тому, чем также является человек, то есть к тому совершенно зависимому существу, которым он себя находит.
679 В стремлении к свободе человек испытывает почти инстинктивное отвращение к подобному знанию, ибо не без основания опасается его парализующего воздействия. Он может допустить, что зависимость от неведомых сил, как бы те ни назывались, существует, но поспешно отворачивается от них, предполагая непреодолимое препятствие. Пока нам кажется, что дела идут хорошо, такое отношение к жизни может даже быть преимуществом; но не всегда все складывается к лучшему, в особенности сегодня, когда, несмотря на эйфорию и оптимизм, мы ощущаем, как дрожит земля под нашими ногами. Сновидица, конечно, далеко не единственная боится возможных потрясений. Соответственно, сон олицетворяет коллективную потребность и изрекает коллективное предупреждение – мы все должны спуститься вниз и не подниматься снова, если паук не унесет тех, кто остался внизу. Когда функционализм доминирует в сознании, именно бессознательное выдает компенсаторный символ целостности. Это и есть летающий паук, который один способен вынести односторонность и фрагментарность сознательного разума. Без сотрудничества бессознательного нет и не может быть развития. Сама по себе сознательная воля не в состоянии побудить к этому творческому акту, а потому сновидение избирает для наглядности символ молитвы. Поскольку, согласно словам апостола Павла, мы не знаем, о чем должны молиться [415], молитва есть не что иное, как «стенание и муки» [416], отражающие наше бессилие. Тем самым нас подталкивают к установке, которая компенсирует суеверия через человеческие волю и способности. В то же время образ паука обозначает сведение религиозных представлений к териоморфному символу верховной власти, возврат к давно забытой стадии мышления, когда обезьяна или заяц олицетворяли искупителя. Ныне христианский Агнец Божий или голубь Святого Духа воспринимаются в лучшем случае как метафоры. В противовес этому нужно подчеркнуть, что в символизме сновидений животные характеризуют инстинктивные процессы, которые играют жизненно важную роль в биологии животного мира. Именно эти процессы определяют и формируют жизнь животного. В своей повседневной жизни человек как будто не нуждается в инстинктах, особенно если он убежден в суверенной силе своей воли. Он пренебрегает влечениями и обесценивает те до атрофии, не понимая, какой серьезной опасности подвергает собственное существование. Поэтому сновидения, упирая на инстинкты, пытаются заполнить опасный пробел в нашей приспособленности к жизни.
680 Отказ от следования инстинктам проявляется в виде аффектов, которые во сне также выражаются посредством животных. Следовательно, непроизвольные аффекты по праву считаются животными, или примитивными, и их следует избегать. Но мы не можем добиться этого без вытеснения, то есть без расщепления сознания. На самом деле нелепо думать, будто мы способны ускользнуть из-под власти инстинктов. Они продолжают действовать, даже если сознание их не замечает. В худшем случае они проявляются посредством невроза или посредством бессознательного «ранжирования» необъяснимых неудач. Святой, который кажется свободным от этих слабостей, платит за свою свободу страданием и отречением от земного человека (хотя без последнего он, конечно, никогда не стал бы святым). Жизнеописания святых показывают,
