Далеко не все сказанное выше можно отнёсти к народному ^JKy. и далеко не всегда можно предполагать, что те индий- слова, которыми он обладает, были заимствованы через
литературу и религию. Если далее мы проследим различные направления индийского влияния, то возникнут два вопроса, серьезных и трудных, диктуемых фактическим материалом: не является ли вообще вся цивилизация этого архипелага по происхождению индийской? И не возникли ли связи между санскритом и малайскими, в широком смысле, языками в период времени, предшествовавший позднейшему и наиболее утонченному языковому развитию и развитию литературы, как о том свидетельствуют общие языковые элементы?
На первый вопрос я склонен ответить отрицательно. Мне кажется очевидным, что на архипелаге существовала собственная исконная цивилизация коричневой расы. Следы ее еще можно обнаружить в восточной части, и даже для Явы она не прошла незамеченной. Тем не менее следует отметить, что'миграция началась постепенно из центральной части архипелага, испытавшей непосредственное влияние со стороны Индии, и распространялась на восток, поэтому определенно индийское влияние оказывается на периферии более затушеванным. Такое предположение отнюдь не опровергается определенным сходством именно в тех случаях, где не наблюдается индийского влияния: обнаружены бросающиеся в глаза соответствия в обычаях народов центральной и восточной части архипелага. Кроме того, непонятно, почему такому народу, как малайский, нужно отказывать в самобытной цивилизации — ведь постепенные миграции и развитие самобытной культуры народов могут происходить в любом направлении. Сама способность принадлежащих этому народу племен воспринимать перенесенный на их почву индуизм являет тому доказательство. Кроме того, об этом еще более свидетельствует манера, в которой они переплетали родное с иноземным,' ни в чем не подделывая под индийский свой совершенно особенный облик. И то, и другое должно было бы с необходимостью быть иным, если бы индийские переселенцы увидали на месте этих племен грубых, необразованных дикарей. Говоря здесь об индийцах, я, естественно, имею в виду только санскритоязычное население, а не жителей Индии в целом.
В какой степени эти две группы контактируют и как они вытесняли друг друга — это особый вопрос, на котором я не хотел бы останавливаться, ибо здесь мне важно только показать, в какие различные культурные связи вступали малайские народности.
На второй вопрос, касающийся только языка, как мне кажется, следует ответить утвердительно. В этом отношении границы индийского влияния раздвигаются. Не упоминая о тагальском, который использует значительное количество санскритских слов для обозначения различных видов предметов, в языках Мадагаскара и экваториальных островов можно обнаружить заимствованные из санскрита звуки и слова, вплоть до местоимений; и даже ступени чередования как сравнительные показатели давности заимствований различаются в таких (в узком понимании) малайских языках, где, как в яванском, прослеживается лишь позднейшее влияние индийского языка и литературы. Как это объяснить и какую взаимосвязь двух больших языковых семей, сближающихся в этом отношении, можно здесь выявить, остается в высшей степени неясным. Я остановлюсь на этом подробнее в конце настоящей работы; здесь я лишь подчеркиваю влияние на малайские языки санскрита, который существенно отличается от малайских языков по своему внутреннему строению и по своей литературе и, по-видимому, принадлежит более ранним эпохам и выявляет иные взаимоотношения между народами. Я затрону в дальнейшем и языки негроидной расы. Здесь же я должен заранее предупредить, что если в некоторых из них, например в папуасском языке Новой Гвинеи, мы находим слова, сходные с санскритскими, то это совершенно не доказывает существования непосредственных связей между Индией и данным островом, поскольку такие общие слова могли быть занесены сюда малайскими мореходами, как это произошло с арабскими словами (см. Книгу 1-ю, с. 246, 251).
Обозревая предложенную здесь характеристику культурного мира великого архипелага, мы заключаем, что малайский народ находился под воздействием контрастирующих влияний и родственных связей. На тех же островах и группах островов, где население и в наше время еще находится или находилось на низшей ступени развития, укореняется древнейшая, достигшая своего расцвета культура Индии. Некоторые малайские племена восприняли ее во всей ее полноте. При этом они явно родственны островитянам экваториальной части Тихого океана, которые находятся на более низкой ступени культурного развития; можно, кроме того, усомниться и в том, является ли их язык вовсе чуждым языку негроидной расы. Обособившись от диких племен, они сохранили свой собственный облик и своеобразную, только им присущую языковую форму, которая проявляется во вполне определенных признаках. То население большого архипелага, следы которого, по имеющимся данным, невозможно обнаружить на Азиатском континенте, — если отбросить постороннее влияние, — либо пребывает в совершенно первобытном и диком состоянии, либо находится на первой ступени цивилизации. Это тем более очевидно, если рассматривать только негроидную расу и жителей экваториальных островов и отличать их от племен, названных нами выше малайскими в узком смысле, несмотря на то, что не существует достаточных, оснований приписывать им, даже при наличии индийского влияния, более высокую ступень развития. Еще и поныне мы встречаем у народа батта на Суматре, мифы и религия которого несут неоспоримые следы индийского влияния, варварский обычай в определенных случаях есть человеческое мясо. Великий архипелаг тянется вдоль всего побережья Азии и охватывает его с обеих сторон, прикрываемый с востока и запада Америкой и Африкой. Его центральная часть отстоит на сравнительно незначительном расстоянии от крайних точек Азиатского материка, что было благоприятным для развития мореходства. Поэтому на архипелаг в разные времена оказывали большое влияние три основных очага древней цивилизации — Китай, Индия и страны семитского ареала. Позднее архипелаг испытал влияние всех трех культур. В древнейшие эпохи наиболее глубоким было влияние Индии; арабское, исключая Мадагаскар, остается сомнительным; и почти отсутствует, если не считать древнейших переселенцев, китайское влияние. Самое родство китайского языка с наречиями южных островов, на которое может указывать употребление некоторых служебных слов, до сих пор еще не доказано.
Такое положение и такие взаимоотношения народов и языков ставят перед этнографией и лингвистикой важнейшие и труднейшие проблемы. Я не намерен входить в их рассмотрение. Все, что здесь утверждается, если только из него можно сделать сколько-нибудь удовлетворительные выводы, должно послужить окончательному уяснению существующего положения вещей. Чтобы отправляться оттого пункта, для которого имеются наиболее ясные и достоверные исторические данные, в двух первых книгах своего труда я начинаю исследование с той эпохи, когда индийское влияние на духовное развитие малайцев было наиболее глубоким и действенным. Таким кульминационным пунктом является, очевидно, расцвет языка кави как теснейшее переплетение исконной и индийской культур на острове, которым владели древнейшие и многочисленнейшие индийские поселенцы. Я буду уделять преимущественное внимание исконному элементу в этом языковом союзе, который рассмотрю в расширенном аспекте во всех его родственных связях и прослежу его развитие до того момента, когда его характер наиболее четко проявится в тагальском.
В третьей книге я намерен, насколько позволяют имеющиеся данные, вернуться к вышеуказанной проблеме, распространив ее на весь архипелаг, и, таким образом, выяснить, не приведет ли этот путь, вместе с уже испробованным, к более правильному суждению о взаимодействии народов и языков на всем множестве островов?
2. Это Введение, мне думается, следует посвятить общей теории, изложение которой будет необходимой подготовкой для перехода к фактам и историческим разысканиям.
Разделение человечества на народы и племена и различие его языков и наречий, конечно, тесно связаны между собой, но вместе с тем и то и другое непосредственно зависит от третьего явления более высокого порядка — действия человеческой духовной силы (Ег- zeugungmenschlicherGeisteskraft), выступающей всегда в новых и часто более совершенных формах. Здесь все это разнообразие находит себе критерий для оценки, а также — насколько исследователь способен вникнуть в факты и уловить их взаимосвязь — и свое объяснение. Выявление человеческой духовной силы, в разной степени и разными способами совершающееся в продолжение тысячелетий на пространстве земного круга, есть высшая цель всего движения духа, окончательная идея, которая должна явственно вытекать из всемирно-исторического процесса, ибо возвышение или расширение внутреннего бытия — вот то единственное, что отдельная личность, насколько она к этому причастна, вправе считать своим нетленным приобретением, а нация — верным залогом будущего развития новых великих индивидуальностей. Сравнительное языковедение, тщательное исследование разных путей, на каких бесчисленные народы решают всечеловеческую задачу создания языка, утратит свой высокий интерес, если не попытается проникнуть в то средостение, где язык связан с формированием духовной силы нации. Но понимание самобытной жизни народа и внутреннего строя отдельного языка, равно как степени его соответствия требованиям языка вообще, целиком зависит от умения увидеть своеобразие национального духа в его полноте. Ведь лишь оно, каким его создала природа и сформировали обстоятельства, определяет собою национальный характер, только на этом последнем основано все творческое в истории нации, в ее учреждениях, ее мысли; в нем запечатлены ее сила и достоинство, достающиеся от нее в наследство индивидам. Вместе с тем, язык есть орган внутреннего бытия, даже само это бытие, насколько оно шаг за шагом добивается внутренней ясности и внешнего воплощения. Он всеми тончайшими нитями своих корней сросся поэтому с силой национального духа, и чем сильнее воздействие духа на язык, тем закономерней и богаче развитие последнего. Во всем своем стройном сплетении он есть лишь продукт языкового сознания нации (WirkungdesnationellenSprachsinns), и поэтому на главные вопросы о началах и внутренней жизни языка, — а ведь именно тут мы подходим к истокам важнейших языковых различий, — вообще нельзя должным образом ответить, не поднявшись до точки зрения духовной силы и национальной самобытности. Здесь, конечно, не придется искать материалов для сравнительного языкознания, которое по своей природе требует исторического подхода, зато только с этой точки зрения можно будет разглядеть исконную связь всех фактов и добиться того, чтобы язык раскрылся перед нами как внутренне цельный организм, что в свою очередь поможет потом и верной оценке частностей.
