Я говорю о любви потому, что это чувство следует глубоко проанализировать, поскольку под его влиянием мы принимаем необычайно важные решения. Любовные неудачи случаются довольно часто, обычно они переживаются болезненно, и представляется полезным знать, чему мы этим обязаны. Вот две самые очевидные причины:
1) то, что мы чувствовали, на самом деле не было любовью;
2) любовь была, но прошла.
Обе эти ситуации заслуживают внимательного рассмотрения.
Любовь по своей сути является желанием, и существует столько же видов любви, сколько объектов желания. Деньги, слава, тело, человек, дети, родина, я сам, Бог. Мы можем определить наиболее плодотворную любовь как желание счастья для другого человека. Будучи одним из видов желания, любовь может быть легко спутана с другими его видами. Подростком я прочитал новеллу Стефана Цвейга „Нетерпение сердца“, в которой рассказывалась трагическая история подобной ошибки. Желание помочь, или смягчить боль другого человека, или спасти его легко принять за любовь. Также и тщеславие, чрезмерное желание услышать похвалы, способствует заблуждению. Взаимная лесть является частью стратегии ухаживания. То, что представляется любовью, может быть удовлетворенным тщеславием. Также часто путают любовное возбуждение и охотничий азарт, азарт завоевателя. Ведь завоевание — мощное желание, но при этом не специфически любовное. Пусть эти примеры послужат иллюстрацией первой причины любовной неудачи: веры, что любовью было то, что на самом деле ею не являлось.
Для того чтобы осветить вторую причину, то есть когда любовь была, но прошла, необходимо вернуться к разнице между желанием и чувствами. Любовь — это желание, и некоторые желания со временем блекнут. Например, желание завоевать другого человека. Коль скоро оно исполнено, то безвозвратно пропадает. И нечто похожее случается с сексуальным желанием, когда за ним не следует нечто большее. Физическое привыкание умеряет возбуждение. Как говорил Тоно: „В человеческом теле нет ничего особенного“. Человеческая личность, напротив, неисчерпаема, поэтому, даже когда качества личности проявляются в том числе и с помощью тела, тело становится столь же неисчерпаемым. Истинный эротизм исполнен глубоко духовным содержанием.
Есть и иной мотив увядания любви. Как я уже объяснял, глубина и полнота желаний определяется чувствами. Чувства не являются, таким образом, любовью, но, скорее, ее неизбежными спутниками. Поэты, которые, как сказал Рильке, часто и много лгут, создали массу поводов для путаницы. Я обращусь к сонету Лопе де Веги, который дает парадигматическое определение любви.
Терять сознанье, гордость, ум невольно,
То яростью кипя, то всё прощая.
От нежности и грусти умирая,
Вновь оживать — смиренным и крамольным.
Скрыть радость и не показать, что больно;
Перед добром колени преклоняя,
Упасть вдруг в пропасть зла, сорвавшись с края:
Обиженным казаться и довольным.
Себе в ущерб платить не той монетой,
За взгляд один — всю душу отдавая.
За тусклым отблеском не видеть света…
Отрава, рана свежая сквозная,
Небо и ад, восторг слепой: всё это —
Любовь. Тот, кто любил, — тот знает[18].
Но нет же! Это разнообразные, противоречивые и смутные чувства, которые могут сопровождать человека в течение долгой любовной истории и которые показывают нам, как эта история развивается. В случае, описанном Лопе де Вегой, подозреваю, что плохо. Легко предрекать, что эротическая любовь иссякнет только в том случае, если она будет сопровождаться неприятными чувствами. Беспокойство, скука, ревность, страх истощают желание. Хотя в отдельных случаях, напротив, они могут оживить его, потому что, как говорила Вирджиния Вульф, „людям нравится чувствовать, а там будь что будет“. Ничего человек не страшится больше, чем чувственной анестезии. Он часто предпочитает преисподнюю лимбу. Но стоит прочитать письма, которые Марианна Алькофарадо, португальская монахиня, пишет своему соблазнителю: „Люби меня вечно и причини этим больше страданий твоей бедной Марианне“. Есть много пар, долго живущих в этом эмоциональном аду, и почти всегда это объясняется тем, что их отношения превратились в привычку, установилась прочная зависимость. Пристрастие к наркотикам ужасно, но абстинентный синдром, пожалуй, еще хуже.
Особый случай, на который я обратил внимание в своей работе „Головоломка сексуальности“, — это любовь к детям, из которой, согласно Айбл-Айбесфельдту[19], во Вселенной вырастает раскидистое дерево бескорыстной любви. Это фундаментальная привязанность, и она не исчезает, даже если сопровождается постоянными болезненными переживаниями.
Иногда узы привычки вызывают к жизни совершенно разрушительные заблуждения. Я передам случай, описанный испаноамериканским терапевтом Уолтером Ризо. Эта история, благодаря ее простоте, представляется чрезвычайно показательной. Одна из его пациенток следующим образом описывает врачу свою „любовную связь“:
Я живу с мужчиной двенадцать лет, и это уже начало становиться невыносимым. Дело не в долгой совместной жизни, а в его обращении со мной… Нет, он не бьет меня, но обращается со мной очень плохо… Он говорит мне, что я безобразна, что я внушаю ему отвращение, особенно мои зубы, что мое дыхание (плач)… простите, мне стыдно говорить об этом… что мое дыхание отдает гнилью… Когда мы находимся в каком-нибудь общественном месте, он требует, чтобы я шла позади, с тем чтобы никто не подумал, что мы вместе, так как ему стыдно появляться со мной на людях… Когда я приношу ему какую-нибудь вещь, если она ему не нравится, он кричит на меня „дура“ или „идиотка“, в ярости ломает ее или швыряет в мусорное ведро. Я всегда виновата. Как-то я принесла ему кусочек торта, но ему он показался слишком маленьким, он бросил торт на пол и раздавил ногой… Я расплакалась… Он оскорбил меня и сказал, чтобы я убиралась из дома, потому что, если я не способна купить какой-то жалкий торт, я не способна вообще ни на что. Но самое ужасное — это когда мы с ним находимся в постели. У него вызывают отвращение мои попытки приласкать его или обнять… Не говоря уж о поцелуях… Удовлетворившись сексуально, он немедленно встает и идет в ванную (плач)… Он говорит мне… как бы я не заразила его чем-нибудь… Что самое худшее, что может произойти с ним, — это подцепить от меня какую-нибудь заразу.
Жалоба бедной женщины по своему напряжению подобна рассказу Борхеса. Мы можем только представить себе, исходя из этих строк, весь ужас ее существования. Терапевт спрашивает ее: „Почему же вы не прекратите эти отношения?“, и она отвечает с горечью и надеждой: „Я ведь люблю его… Но я знаю, что вы поможете мне перестать его любить. Правда ведь?“
Благодаря сложившимся взглядам на любовь получило широкое распространение представление о любви как о привычке, весьма неразумное представление.
4
После столь душераздирающей истории позволю себе небольшую и не слишком трагичную интерлюдию. Тщеславие является глупым и подчас разрушительным желанием. Я знал людей, которые разорились именно из-за тщеславия, а не из-за экономической конъюнктуры. „Тщеславие — это неуемная и все подавляющая жажда обожания“, — пишет Мария Молинер[20]. Оно приводит к тому, что человек в своем поведении выходит за определенные границы, потому что у него резко нарушаются представления об иерархии рамок. Казаться в данном случае важнее, чем быть. Хроники рассказывают, что придворные наших королей умирали от тоски, когда их удаляли от двора. В действительности они умирали от уязвленного тщеславия. Гонка за должностями и чинами представляет собой уморительный спектакль. Можно с волнением наблюдать за восходом солнца над горизонтом, но прислуживать при утреннем lever[21] Короля-Солнце в Версальском дворце — глупое торжество пошлости. Обязанностью старшего лакея было поднять балдахин над королевской кроватью. Король открывал глаза. Теперь дозволено войти тем сановникам, которые допущены к присутствию на торжественной церемонии. Являлись принцы королевской крови, сопровождаемые главным камердинером, гардеробмейстером и четырьмя обычными камердинерами. Король вставал с кровати, и после короткой молитвы старший лакей брызгал ему на руки несколько капель духов. Первый камердинер приносил королю тапочки, а гардеробмейстер — халат. Тогда распахивалась дверь и входили придворные, министры, послы, маршалы. Король сбрасывал халат, затем ночную сорочку и надевал сорочку, которую подавал ему герцог Орлеанский, который по рангу в силу своего происхождения стоял сразу за королем. Гардеробмейстер, обычно герцог почтенного возраста, держал в руках одежду, использованную накануне. И так далее, и так далее…
