Борис Братусь - Русская, советская, российская психология [Конспективное рассмотрение]

Гуманистические психологи прямо начали с того, что отбрасывалось первыми двумя силами. Камень, отвергнутый теми строителями, лег в основание их здания: человек, личность, — постулировали они, — обладает априорной ценностью, возможностью свободного творчества, индивидуальностью, стремлением к самораскрытию. Эти тенденции отнюдь не вторичны и производны, а составляют самую суть, вне которой человек просто перестает быть человеком. Они являются подлинными движущими силами развития, а не изолированные поведенческие реакции или бессознательные комплексы, порожденные в далеком детстве. В качестве философской основы провозглашались при этом идеи классической Греции и европейского Возрождения, представления о человеке как мере, мериле всех вещей.

Когда в 1964 году в американском городе Олд Сейбрук собралась первая широкая конференция по гуманистической психологии, то ее участники, такие как Гордон Олпорт, Шарлотта Бюллер, Абрахам Маслоу, Ролло Мей, Карл Роджерс и другие, пришли к выводу, что две главные психологические школы (бихевиоризм и психоанализ) не видели в человеке специфически человеческого, игнорировали реальные проблемы человеческой жизни — проблемы добра, любви, самосознания и были ничем иным как «клеветой на человека». Гуманистическая психология как новая, третья сила должна была ввести эти реальности и исходить из них в своих исследованиях и практике.

Прежде чем оценить данный подход и его приложимость к современной постсоветской психологии, зададимся одним чрезвычайно важным для нашего контекста вопросом. Почему понадобилось более трех четвертей века, чтобы психология в лице основателей гуманистического подхода вернулась к отвергнутой в ее первых манифестах душевной реальности, к тем, как ей казалось, сугубо субъективным, трудноуловимым моментам, учет которых лишь мешает построению строгой психологической науки. В самом деле — ведь то, что человеческие ценности и смысл жизни не пустой звук, было известно давно, почему же только с конца пятидесятых годов это стало в психологии не просто идеей, частной концепцией, но силой?

Ответить на этот вопрос невозможно, если рассматривать науку изолированно, вне того духовного и культурного контекста, который порождает ее и определяет ход ее развития. Научные увлечения, пристрастия, вектора возникают не сами по себе. Они суть одновременно ответ и проект. Ответ на жизненную ситуацию, состояние культуры. И проект будущего изменения и движения.

Эти две функции могут не совпадать, а иногда могут трагически расходиться. Им соответствуют линии отражения и преображения мира, всегда неизбежно связанные с текущей реальностью, не идущие, как думают многие, по своей особой, лишь внутренней, автономной логике чистой науки. Поэтому перемена научной парадигмы это всегда и возможная перемена мира, а перемена мира, в свою очередь, ведет к перемене научной парадигмы. Речь, конечно, о ведущих научных парадигмах, тех, которые выходят на авансцену, задают образ мыслей и видения, становятся «силой», а не просто отдельной «школой». Параллельно существует и множество других, оказывающихся в тени. Можно сказать, что время выхватывает как луч Прожектора лишь несколько конструкций и делает на них основную ставку.

Так что же изменилось во времени, в культуре, почему на авансцену, помимо двух, вышел третий подход, третья сила в психологии?

Прошла величайшая война (1939–1945). По старому определению война есть продолжение политики другими средствами. За политикой стоит идеология, за идеологией — концепция личности, человека. Толстой писал — люди только делают вид, что торгуют, строят, воюют. Все, что они действительно делают — это решают нравственные проблемы. Это и составляет основное, главное дело человечества.

Наш век, унаследовав некоторые тенденции века девятнадцатого, тоже исходил из определенного решения, о котором мы уже говорили выше: человек был разоблачен, превращен в объект среди других объектов, в нечто относительное, лишенное внутренних опор и безусловных нравственных ориентиров. Психологии приняла посильное участие в этом, лишив человека души, сознания, веры, любви.

Это последовательное разоблачение и низведение человека не могло не закончиться катастрофой. В Европе Восточной это была катастрофа коммунизма, в Европе Центральной и Западной — катастрофа фашизма. Эпицентром первой стала Россия, эпицентром второй стала Германия — два крупнейших, во многом определяющих народа Европы. Фашизм был, тем самым, воплощением развоплощенного человека. И это воплощение было чудовищным. Ведь фашизм, в отличие от коммунизма, даже не скрывал своего злодейского лика, намерений, отношения к человеку, презрения к «низшим» народам и т. п. И то, что он, тем не менее, имел успех, завоевывал симпатии столь многих людей того времени, не может быть объяснено ничем иным, кроме предшествующей истории отпадения от Бога и развенчания человека. В самом деле, если Бог мертв, как произнес Ницше в конце ХIX века, а человек столь ничтожен и относителен, то почему следует стесняться и опасаться какого-то нравственного осуждения, тем более что оно тоже заведомо относительно. Именно подобный взгляд, его проникновение и повсеместное внедрение обеспечил успех фашизму, превратив последний из частной концепции в грозную силу, в двигатель страшного эксперимента, который должен был наглядно показать, продемонстрировать — к чему ведет подобный путь.

И к чести Запада надо сказать, что там общество, ученый мир очень серьезно восприняли уроки этого эксперимента и сделали соответствующие выводы. Одним из таких выводов и было, на наш взгляд, появление гуманистической психологии.

Теперь о ее возможностях в нынешнее, постсоветское время. Прежде всего, этот подход представляется нам близким: Он противостоит психоанализу и бихевиоризму как вариантам материализма — учения, плоды которого мы достаточно вкусили.[27] Он возник как результат осознания катастрофы фашизма, во многом сходной с пережитой нами катастрофой коммунизма. Он преодолевает растлевающее разоблачение человека и возвращает к реальным ценностям. И все же есть моменты, которые и здесь вызывают сомнение.

Гуманистическая психология на Западе свелась, по преимуществу, к одной, пусть и важной области — психотерапии, не став широкогуманитарным подходом (о зарождении последнего в России мы будем говорить чуть позже). Особое внимание обратим и на то, что гуманистическая психология — порождение персоноцентрического сознания, где «я», «самость» — единственные и конечные ценности. Эта линия с неизбежностью ведет к индивидуализму и — в конечном итоге — к одиночеству человека, замыканию, на этот раз в своем самосовершенствовании ради самосовершенствования. На этом пути Бог — даже неочерченный, сугубо протестантский — либо теряется вовсе, либо становится «своим парнем», этаким членом тренинговой группы общения. Вместе с этим уходят сакральность и тайна, метафизический, духовный компонент развития.

Сколь значимым и недостающим для современного человека является этот компонент, говорит то обстоятельство, что в последнее время большое распространение на Западе получила так называемая трансперсональная психология, становящаяся даже, в известном смысле, «четвертой силой» наряду с бихевиоризмом, психоанализом и гуманистической психологией. Ее методы направлены на формирование и трансформацию особых, измененных состояний сознаний человека с помощью дозированного применения наркотиков, различных вариантов гипноза, гипервентиляции легких, технике нейролингвистического программирования и т. п. Теперь трансперсональная психология пришла и к нам в страну и так же претендует на место в постсоветском психологическом поле.

Несомненным является то, что исследования и практика трансперсональной психологии вполне доказывают существование и значимость метафизического пространства личности, само наличие сферы духовного, запредельного. Однако в целом эта линия представляется весьма пагубной и опасной: методы трансперсональной психологии рассчитаны на то, чтобы фактически вломиться с черного хода в духовное пространство и сразу, в течение нескольких сеансов, сломив естественные защитные силы, получить доступ к его богатствам. Поэтому (продолжая аналогию со взломом), ворвавшись туда чужаком и на короткое время, в состоянии одурманенности наркотиком, гипнозом или усиленным дыханием, человек берет без разбора все, что попадается, все, что привлечет сейчас его внимание. Но если быть серьезным и принимать духовное пространство как особую реальность, то надо знать, что пространство это отнюдь не однородно, в нем присутствуют качественно разные силы, в нем есть Свет и тьма, структура и иерархия того и другого и, беря, что ни попадя — лишь бы это было «духовным», мы можем нанести непоправимый, губительный вред своему развитию,