нужно рассказать его предысторию. У этого человека был внезапно диагностирован тяжелый, угрожающий жизни рак спинного мозга. В надежде получить лучший уход он уехал из Вены в сельскую усадьбу знакомой ему дамы. Обратились к одному из самых известных в Европе специалистов, и тот высказался против операции: по его мнению, шансов на успех было не более пяти процентов. Обо всем этом один из друзей больного известил в письме хозяйку того дома, где находился пациент. Ни о чем не подозревавшая горничная внесла письмо на подносе во время совместного завтрака хозяйки и ее гостя. Это все пациент излагает в письме и продолжает: «Таким образом… оказалось невозможным помешать мне заглянуть в письмо… в противном случае моей даме пришлось бы нарушить многолетнюю привычку и это подало бы мне повод для подозрений. Однажды некий друг настойчиво попросил меня посмотреть вместе с ним "Титаник" (первый, если не ошибаюсь, озвученный фильм). Фриц Кортнер с присущим ему талантом играл поэта в инвалидной коляске – тот, после неудачной попытки спастись, предоставляет потоку воды подниматься и, прочитав "Отче наш", торжественно и целенаправленно ведет небольшую группу товарищей по несчастью навстречу смерти. После просмотра я вышел потрясенный и подумал: какой же это подарок судьбы – осознанно принять смерть! И это мне было дано! Мне еще представится возможность борьбы, но это борьба не ради победы, а лишь последний рывок, так сказать, последний кульбит. Пока смогу, постараюсь терпеть боль без наркотических средств… "Битва за обреченный форт" – такого понятия в нашем мировоззрении вообще не должно быть! Борьба – это и есть цель, все сводится к борьбе… После того как мы прочли письмо, в котором излагалось мнение профессора, мы играли вечером "Четвертую" Брукнера, романтическую. Все во мне наполнилось лучистой, благодатной ширью… В остальном я каждый день вожусь с математикой и вовсе не сентиментален. С любовью, твой…»
Вот, теперь уж никто из вас не попрекнет меня; мол, рассуждать просто, но покажите нам больного, который перед лицом смерти сохранит ту укорененность в смысле, которую вы считаете возможной и даже необходимой: автору письма нелегко дались эти слова, но все же он действовал и своим примером показал, что требуемое осуществимо.
Вы уже поняли, что смыслу, который потенциально обретается в болезни и умирании, не могут помешать никакие бедствия и неудачи в мире, так как он опирается на внутренние достижения, а те осуществляются вопреки жизненным трудностям. И вероятно, вы уже поняли, что все это не исключительные случаи, это применимо ко всей нашей жизни, к жизни каждого из нас. Ведь в конечном итоге вся наша жизнь тщетна, если сводить понятие успеха лишь к внешнему: нет гарантии, что какие-то достижения в этом мире, биологические или социальные, переживут нас и уж тем более что они пребудут вечно. Но внутренние свершения, внутренняя наполненность жизни смыслом, раз обретенные, остаются навсегда. И тот факт, что цель часто удается осуществить лишь под конец своего бытия, нисколько не умаляет смысл самой жизни, а, напротив, придает этому «финалу» завершенность. Примерами из повседневности трудно показать это наглядно и убедительно, здесь нам больше поможет искусство. Напомню вам, в качестве такого примера, рассказ Франца Верфеля [12] «Смерть мещанина». Верфель создает образ заурядного, мелкого буржуа, вся жизнь которого состоит из нужды и забот и, как кажется, в таких же заботах и завершится. Но тут наш герой заболевает и попадает в больницу. И Верфель показывает нам, как этот же человек героически борется с надвигающейся смертью, чтобы обеспечить свою семью: страховая премия будет выплачена лишь при условии, что он умрет после наступления Нового года. В этой борьбе со смертью, в схватке за то, чтобы дотянуть до Нового года, в битве за финансовое обеспечение семьи этот простой, заурядный человек обретает подлинное человеческое величие, какое способен передать лишь поэт. Или возьмем схожий сюжет повести «Смерть Ивана Ильича» Льва Толстого. В ней тоже речь идет о мещанине, который сначала отчаивается перед лицом смерти, осознав бессмысленность прежнего существования, но именно в таком отчаянии, благодаря этой рефлексии меняется сам и как бы задним числом все же придает своей ничтожной жизни смысл, именно это постижение прежней ничтожности превращает его жизнь в нечто цельное – в осмысленное.
Если таким образом мы доказали, что и жизнь больного, и жизнь на пороге смерти никоим образом не является бессмысленной, то пора задать себе вопрос, по какому же праву кто-то может утверждать, что больной или даже обреченный, «смертельно больной» человек утрачивает ценность, утверждать, что он «недостоин жизни». Нам нужно отказаться от понимания ценности как пользы, от всякой «полезности», какую могла бы иметь жизнь больного: вот, например, ваша собственная жизнь, что, если бы она пригодилась для исследования новых диагнозов или для поиска новых методов лечения? Почему мы считаем правильным заведомо отказаться от такой оценки?
По нашему мнению, на такой подход с точки зрения «пользы» имеет право разве что сам заболевший – с его точки зрения может казаться оправданным вопрос, какую «ценность» представляет его недуг для науки. Известно же, что многие люди завещают свои останки анатомам, чтобы и после смерти сослужить службу науке. Но с нашей, медицинской позиции, подобная материальная оценка человеческой ценности неприемлема. Конечно, врач должен быть объективен, и медицинская экспертиза больного по необходимости предполагает внутреннюю дистанцию. Вспомним, как проходит осмотр в условиях больницы. Перед глазами не человек, а «история болезни». Ассистент, сопровождающий врача при обходе, сообщает ему, что здесь у нас «такой-то и такой-то случай», такой-то диагноз. По сути, лечат болезнь, а не больного. Все чаще употребляется выражение «это случай такой-то болезни». Заметим выбор лексики и грамматических конструкций: «это» вместо «он» или «она»; «болезнь», а не «человек, имеющий некий диагноз», – речь идет не о болезни, которой подвержен конкретный человек, а о «случае», который «представляет» некую болезнь; да к тому же «случай» – это произвольно выбранная иллюстрация к тому или иному недугу; а еще случаю, истории болезни дается номер, и он становится цифрой в некоем ряду, именуемом также «материалом исследования». Такие обороты речи, неосознанно проникающие в медицинский жаргон, явно показывают, как широко и глубоко распространилась среди врачей тенденция к дистанцированию и к объективации человека. Хороший врач (который непременно будет и хорошим человеком) должен вновь и вновь продираться из такой «объективности» – к человечности. Чем объективнее его позиция – а это серьезная угроза для психиатра, – тем активнее он должен развивать в себе способность к человеческой позиции, и когда, к примеру, он задает себе вопрос: «Так, не случай ли это юношеской
