отношении к чему-то такому, чего совсем не существует;
— «необходимость», «причинность», «целесообразность» — полезные видимости;
— целью служит не увеличение сознания, а повышение власти; в это повышение уже включена полезность сознания: так же обстоит дело с удовольствием и неудовольствием;
— на средства нельзя смотреть как на высшую меру ценности (например, на состояния сознания, вроде удовольствия и боли, так как само сознание есть только средство);
— мир совсем не организм, а хаос;
— развитие «духовности» только средство в целях достижения относительной устойчивости организации;
— всякая «желательность» не имеет никакого смысла в отношении общего характера бытия.
246. «Бог» как кульминационный момент: бытие — вечное обожествление и разбожествление. Но в этом нет никакой высшей точки в смысле ценности, а только высшая точка власти.
Абсолютное исключение механизма и вещества: и то, и другое только известные формы выражения для низших стадий, только формы аффекта («воли к власти»), совершенно лишенные духовности.
Изобразить обратное движение вниз от высшей точки в процессе становления (точки наивысшей одухотворенности власти на почве наивысшего рабства) как следствие наивысшего развития силы, которая обращается теперь против самой себя, и, так как ей нечего более организовать, употребляет свою силу на дезорганизацию…
a) все большее подавление социальных групп и подчинение последних маленькому, но более сильному числу;
b) все большее подавление привилегированных и более сильных, а следовательно, торжество демократии и, в конце концов, анархия элементов.
247. Ценность — это наивысшее количество власти, которое человек в состоянии усвоить — человек, а не человечество! Человечество, несомненно, скорее средство, чем цель. Дело идет о типе — человечество просто материал для опыта, колоссальный излишек неудавшегося, поле обломков.
248. Слова о ценности — это знамена, водруженные на том месте, где был открыт новый вид блаженства, новое чувство.
249. Точка зрения «ценности» — это точка зрения условий сохранения, условий подъема сложных образований с относительной продолжительностью жизни внутри процесса становления.
Нет никаких устойчивых конечных единиц, никаких атомов, никаких монад; и здесь «пребывающее» только вложено нами (из практических соображений, из соображений пользы и перспективы).
«Образования власти»: сфера властвующего или постоянно растет, или же под влиянием то благоприятных, то неблагоприятных обстоятельств (питания) периодически расширяется и сокращается.
«Ценность» есть, в сущности, точка зрения роста или понижения этих командующих центров (во всяком случае — это «множественности»; «единство» же совсем не встречается в процессе становления). Средства выражения, которыми располагает язык, непригодны для того, чтобы выразить «становление»: присущая нам неодолимая потребность в сохранении заставляет нас постоянно создавать более грубый мир пребывающего «вещей», и т. д. Относительно мы вправе говорить об атомах и монадах; и несомненно, что мир мельчайших единиц есть самый прочный мир… Нет никакой воли, есть только пунктуации воли, которые постоянно увеличивают или теряют свою власть.
Глава 2. Воля к власти как общество и индивидуум
1. Общество и государство
250. Принцип: лишь отдельные из людей чувствуют себя ответственными. Для того и изобретены людские множества, чтобы делать вещи, на которые у отдельного человека не хватает духу. — Именно поэтому все общинные образования, все общества во сто крат откровеннее и поучительней свидетельствуют о сущности человека, нежели индивидуум, который слишком слаб, чтобы найти в себе мужество для своих вожделений.
Весь «альтруизм» на поверку оборачивается житейской мудростью частного лица: общества же по отношению друг к другу отнюдь не «альтруистичны»… Заповедь любви к ближнему еще ни разу не была расширена до заповеди любви к соседям. В гораздо большей мере здесь все еще справедливо то, что записано в законах Ману: «Во всех прилегающих к нам царствах, а также в их союзниках, мы должны видеть наших врагов. По этой же самой причине нам следует считать, что соседи их настроены к нам дружественно».
Потому и столь неоценимо изучение общества, что человек как общество гораздо наивней, нежели человек как «единичность». — Общество никогда не понимало «добродетель» иначе, как средство силы, власти, порядка.
Как бесхитростно и с достоинством сказано в законах Ману: «Одной только собственной силой добродетели трудно было бы утвердиться. В сущности, единственное, что держит человека в границах и позволяет каждому спокойно оставаться при своем добре, — это страх».
251. Государство или организованная аморальность… внутри себя: как полиция, уголовное право, сословия, торговля, семья; вовне себя: как воля к могуществу, к войне, к захватам, к мести.
Как достигается, что государство делает уйму вещей, на которые отдельный человек никогда бы не сподобился? Через разделение ответственности — приказа и его исполнения — через прокладывание между ними добродетелей послушания, долга, любви к отчизне и к правителям, через поддержание гордости, строгости, силы, ненависти, мести, — короче, всех тех типических черт, которые стадному типу противоречат…
252. У всех вас не хватит духу убить человека, или хотя бы исхлестать бичом, или — да что угодно… но в государстве неимоверное безумие подминает под себя отдельного человека и вынуждает его отвергать свою ответственность за то, что он делает (долг послушания, присяга и т. д.).
— Все, что человек делает на службе государству, претит его природе.
— равно как и то, чему он учится в виду своей грядущей службы государству, так же претит его природе.
Разрешается же это разделением труда, так что никто не несет ответственности за все целиком:
законодатель — и тот, кто закон исполняет; прививающий дисциплину учитель — и те, кого эта дисциплина закалила до суровой строгости.
253. Разделение труда между аффектами внутри общества, с тем, чтобы отдельные люди и сословия культивировали в себе неполную, но именно поэтому более полезную разновидность души. До какой степени у каждого из типов внутри общества некоторые аффекты стали почти рудиментарными (вследствие более сильного развития другого аффекта).
К оправданию морали:
экономическое оправдание (прицел на максимальную эксплуатацию отдельной силы в противовес транжирству сил, свойственную всему исключительному);
эстетическое (выработка стойких типов наряду с удовольствием от собственного типа);
политическое (как искусство выдерживать большие напряжения между различными степенями власти);
физиологическое (иллюзорный «перевес» уважения в пользу тех, кто плохо или посредственно преуспел в жизни — ради сохранения слабых).
254. Самый страшный, самый сущностный позыв человека, его тягу к власти — эту тягу называют «свободой» — требует и самого долгого сдерживания. Вот почему и вся этика с ее воспитательными, дисциплинирующими инстинктами по сию пору только и знала, что это вожделение к власти сдерживать: она охаивает тиранического индивидуума и всячески поощряет — при ее-то радении об интересах общины и любви к отчизне — стадный инстинкт власти.
255. Неспособность к власти — ее личины и уловки: в форме послушания (подчинение, гордость служения долгу, благонравие…); верности, самоотдачи, любви (идеализация, обожествление приказующего
