есть становится предметом опыта только в силу четырех основных функций сознания. Оно воспринимается как нечто существующее (ощущение); оно познается как что-то, отличное от другого (мышление); оценивается как приятное или неприятное и т. д. (чувство); кроме того, интуиция подсказывает нам, откуда это нечто взялось и что оно сулит. Это невозможно уловить органами чувств или осмыслить разумом. Значит, протяженность объекта во времени и его участь остаются уделом интуиции, или прозрения.
775 Деление на четыре значит ничуть не меньше, чем деление горизонта на четыре четверти или деление года на четыре сезона. То есть благодаря акту осознания становятся зримыми четыре основных признака целостного суждения. Это, конечно, не означает, что спекулятивный разум не способен столь же полно учитывать 360 прочих признаков. Перечисленные четыре признака – не что иное, как естественное, минимальное деление круга (целостности). В моей работе с пациентами символ четверицы возникает очень часто, зато почти не встречается пентада и довольно редко появляется триада. Поскольку моя практика всегда была международной, я располагал хорошими возможностями для сравнительных этнологических наблюдений, и меня неизменно поражало, что тройственные мандалы присущи, как правило, германцам. Наверное, это как-то связано с тем обстоятельством, что, если сравнивать с французской и англосаксонской литературой, типичная фигура анимы в немецких романах играет относительно малую роль. С точки зрения целостности триадическая мандала имеет структуру 4–1, в отличие от обычной 3 + 1. Четвертая функция – недифференцированная или подчиненная, характеризует теневую сторону личности. Когда она отсутствует в символе целостности, ясно, что сознательной стороне бытия уделяется излишнее внимание.
776 Пятая антитеза проявляется в различиях между загадочным высшим миром и обычным человеческим миром. Это наиболее важная особенность, она отмечается во всех рассмотренных примерах и поэтому может считаться основополагающей как для сновидений, так и для образов искусства. Различия как будто преднамеренно подчеркиваются и выпячиваются; если принимать во внимание этот факт, можно говорить о некоем послании. Горизонтальную ось нашего эмпирического сознания, которое, за исключением психических содержаний, осознает только движущиеся тела, пересекает иной порядок бытия, иное измерение «психического» – ибо единственные утверждения, которые мы можем с уверенностью изрекать об этом ином порядке, затрагивают именно психическое, то есть нечто, с одной стороны, математически абстрактное, а с другой – сказочное и мифологическое. Если исходить из того, что числа были открыты, а не просто изобретены в качестве инструмента для счета, то в силу своей мифологической природы они принадлежат к царству «богоподобных» человеческих и животных фигур и столь же архетипичны, как и эти фигуры. В отличие от них, однако, числа «реальны» в том смысле, что они встречаются в области опыта как физические величины и так перебрасывают мост между осязаемым физическим миром и миром воображаемым. Хотя последний нереален, он «реален» постольку, поскольку действует, то есть воздействует на нас. Не может быть сомнений в его пользе, особенно в настоящее время. Непосредственно на человека влияют не поведение, нехватка или избыток физических фактов, а наши представления о них или «воображаемые» идеи, которыми мы одержимы.
777 Роль, которую числа играют в мифологии и в бессознательном, дает пищу для размышлений. Они суть проявления и физически реального, и психически воображаемого. Их посредством не только считают и измеряют, не просто выражают количество; они также позволяют выносить качественные суждения и потому, следовательно, представляют собой таинственное среднее между мифом и реальностью – частично открытое, подобно законам природы, а частично вымышленное. Уравнения, например, придуманные как чисто математические формулы, впоследствии оказались формулировками количественного поведения физических тел. Кроме того, благодаря своим индивидуальным качествам числа могут быть проводниками психических процессов в бессознательном. Структура мандалы, например, по своей сути математична. Можно воскликнуть вслед за математиком Якоби [499]: «На Олимпе от века царит число».
778 Эти замечания призваны лишь пояснить читателю, что противопоставление между человеческим миром и миром вышним не является абсолютным; эти два мира несоизмеримы относительно, так как мост между ними все-таки имеется. Эти миры соединяет великий посредник – число, – реальное в обоих мирах, архетипичное в предельной степени. Уклон в теософское умозрение не помогает понять обозначенного нашими примерами расщепления картины мира, ведь речь идет только об именах и словах, которые не указывают пути к unus mundus (единому миру). Однако число принадлежит обоим мирам, реальному и воображаемому, а потому одновременно зримо и незримо, выражается количественно и качественно.
779 Итак, исключительно важно помнить, что число характеризует и «личную» природу опосредующей фигуры, что оно выступает в качестве посредника. С психологической точки зрения, принимая во внимание пределы, установленные для всякого научного познания, я назвал опосредующий (или «соединяющий») символ, который необходимо возникает из достаточно сильного напряжения противоположностей, «самостью». Я выбрал этот термин для того, чтобы показать, что меня интересует прежде всего формулировка эмпирических фактов, а не сомнительные вторжения в метафизику. Иначе я посягал бы на всевозможные религиозные убеждения. На Западе следовало бы говорить о Христе, на Ближнем Востоке – о Хидре, на Дальнем Востоке – об атмане [500], Дао или Будде, на Дальнем Западе – быть может, о зайце или Мондамине [501], а в каббале – о Тиферет [502]. Наш мир сузился, и сегодня мы начинаем понимать, что человечество едино и обладает единой психикой. Смирение – немаловажная добродетель, которая должна побуждать христиан ради милосердия (величайшей из всех добродетелей) подавать хороший пример и признавать, что истина одна, просто вещает на многих языках, а мы не в состоянии этого разглядеть из-за непонимания друг друга. Никто не богоподобен настолько, чтобы притязать на единоличное знание истинного слова. Все мы смотрим в «темное стекло», за которым складывается темный миф, предвещающий невидимую истину. В этом стекле очи духа различают образ, который мы называем самостью, вполне признавая тот факт, что это антропоморфный образ, что мы дали ему название, но не объяснили. Под «самостью» мы подразумеваем психическую целостность, но какие реальности лежат в основе этого понятия, нам неведомо, поскольку психические содержания не подлежат наблюдению в бессознательном состоянии, а сама психика не может познать себя. Сознание может познать бессознательное только в той мере, в какой последнее осознается. У нас есть лишь очень смутное представление об изменениях, которые претерпевает бессознательное содержание в процессе осознания, но нет достоверного знания об этом. Концепция психической целостности обязательно подразумевает элемент трансцендентности вследствие наличия бессознательных элементов. Трансцендентность в этом смысле вовсе не тождественна метафизическому постулату; это в лучшем случае ограничивающее понятие, если цитировать Канта [503].
780 О существовании чего-либо за рубежом восприятия, за гранью познания говорят архетипы – яснее всего
