Далее, можно предположить, что пропозиция, состоящая из трёх элементов, таких как “ я люблю его ”, может быть опровергнута лишь тремя перечисленными способами. Иллюзии ревности опровергают предмет, иллюзии преследования -- предикат, а эротомания -- объект. Но на самом деле возможен и четвёртый вид противоречия -- а именно, отрицание всей пропозиции в целом:
“ Я вообще не люблю -- я не люблю никого ”. А так как, как бы то ни было, либидо человека должно быть куда-то направлено, то эта пропозиция становится психологическим эквивалентом пропозиции: “Я люблю только себя самого”. Так что такое противоречие будет приводить к мегаломании, которую мы можем расценивать как сексуальную переоценку эго , сходную с уже известной нам переоценкой объекта любви («Три очерка по сексуальной теории» (1905).. Таким же образом представляют положение дел Абрахам и Медер).
В связи с другими аспектами теории паранойи достаточно важно заметить, что мы можем обнаружить элемент мегаломании в большинстве других форм паранойи. С нашей стороны вполне оправданно предположить, что, в основе своей, мегаломания имеет детскую природу, и что с ходом развития она приносится в жертву социальным соображениям. Сходным образом, мегаломания индивида никогда не испытывает столь яростного подавления, как когда он охвачен сильной любовью:
Denn wo die Lieb' erwachet, stirbt
das Ich, der finstere Despot.
(«Где пробуждается любовь,
там умирает Я,
наш мрачный деспот»
(Джеладелин Руми))
После этого обсуждения неожиданно важной роли, которую играет гомосексуальные страстные фантазии при паранойе, давайте вернёмся к двум факторам, в которых мы изначально ожидали обнаружить отличительные признаки паранойи, а именно, к механизму симптомообразования и к механизму осуществления вытеснения .
Мы, разумеется, не в праве изначально считать эти механизмы тождественными, и полагать, что симптомоформирование развивается теми же путями, что и вытеснение, хотя и, возможно, в противоположном направлении. Также, на первый взгляд, не слишком правдоподобно существование самого тождества. Тем не менее, мы воздержимся от выражения какой-либо точки зрения до завершения нашего исследования.
Самая поразительная особенность симптомоформирования при паранойе заключена в процессе, получившего название проекция . Внутренняя перцепция подавляется, а взамен, её содержание, пройдя некоторое искажение, входит в сознание в форме внешней перцепции. При маниях преследования искажение состоит в трансформации эмоции; то, что должно было восприниматься внутренне и как любовь, воспринимается внешне и как ненависть. Мы не могли бы не испытывать искушение рассмотреть этот поразительный процесс как важнейший элемент паранойи и как элемент абсолютно патогномоничный для неё, если бы две вещи не напоминали нам об обратном. Во-первых, проекция не играет одну и ту же роль во всех видах паранойи; и, во-вторых, она проявляется не только при паранойе, но и в других психологических состояниях, и ей даже отводится определённая роль в норме в нашем отношении к окружающему миру. Так, когда мы относим причину некоторых ощущений к внешнему миру, вместо того, чтобы искать их (как мы это делаем в отношении других) внутри самих себя, этот нормальный процесс также следует отнести к проекции. Уверившись таким образом, что к вопросу о природе проекции относится большое количество общепсихологических проблем, давайте отложим исследование этого вопроса (а с ним и весь вопрос о симптомоформировании при паранойе) до какого-нибудь другого случая; а теперь приступим к рассмотрению теорий о механизме вытеснения при паранойе. Сразу хочу сказать в оправдание этого нынешнего отступничества, что мы обнаружим, что способ, которым происходит процесс вытеснения, намного теснее связан с историей развития либидо и с вызываемой им предрасположенностью, чем способ симптомоформирования.
В психоанализе мы привыкли рассматривать патологические феномены, в основном, как результаты, вытеснения. Если мы более тщательно рассмотрим то, что называется “вытеснением”, мы увидим, что есть смысл разбить этот процесс на три фазы, концептуально легко отличимые одна от другой (Приводимая далее информация несколько другими словами излагается в начале метапсихологической статьи «Вытеснение» (1915)).
(1) Первая фаза состоит в фиксации , которая является предшественницей и необходимым условием любого подавления. Фиксацию можно описать следующим способом. Один инстинкт или компонент инстинкта перестаёт развиваться вместе с остальными закономерно ожидаемым, нормальным способом, и, в результате задержки в его развитии, он остаётся на более инфантильной стадии. Соответствующий поток либидо относится потом к остальным как неосознанный или вытесненный. Мы уже показали, что эти фиксации инстинктов составляют базу для предрасположенности к будущим болезням, и теперь можно добавить, что они, главное, составляют базу для определения исхода третьей фазы вытеснения.
(2) Второй фазой вытеснения является собственно вытеснение -- фаза, которой до сих пор уделялось больше всего внимания. Она исходит от наиболее высоко развитых систем эго -- систем, которые могут быть осознаны -- и её, в общем, можно описать как процесс “последующего давления”. Она производит впечатление в целом активного процесса, в то время как фиксация представляет собой фактически пассивное отставание. Вытеснению могут подвергнуться или психические производные исходных отставших инстинктов, когда последние вновь усилились и таким образом вошли в конфликт с эго (или с эго-синтоническими инстинктами), или психические побуждения, которые по другим причинам вызвали сильное отторжение. Но это отторжение само по себе не привело бы к вытеснению, если бы не устанавливалась некоторая связь между этими неприятными побуждениями, нуждающимися в вытеснении, и теми, что уже были вытеснены. Если это происходит, то отталкивание, испытываемое сознанием, и тяга, испытываемая подсознанием, в равной степени помогают развитию вытеснения. Эти две возможности, которые здесь рассмотрены порознь, на практике могут быть, по-видимому, менее чётко разграничены, и вся разница между ними может сводиться просто к большей или меньшей степени, в которой первично подавленные инстинкты влияют на исход.
(3) Третья фаза, самая важная для патологических феноменов, это фаза прорыва вытеснения, взрыва или возвращения подавленного. Этот взрыв начинается с точки фиксации, и она заключается в возвращении либидного развития к этой точке.
Мы уже ссылались на множественность возможных точек фиксации; их , по сути дела, столько же, сколько стадий развития либидо. Мы должны быть готовы обнаружить такое же множество механизмов собственно вытеснения и механизмов взрыва (или симптомоформирования), и нам уже теперь следует предполагать, что объяснить происхождение всего этого множество одной лишь историей развития либидо, будет невозможно.
Нетрудно заметить, что обсуждение подходит к проблеме “выбора невроза”, которой тем не менее нельзя заняться, не завершив предварительной работы другого сорта. Пока что же, давайте запомним, что мы уже обсудили фиксацию и отложили на будущее симптомоформирование; давайте ограничимся вопросом, проливает ли анализ случая Шребера хоть немного света на механизм собственно вытеснения, который доминирует при паранойе.
На пике болезни, под влиянием видений, “отчасти пугающих, но отчасти также невыразимо великолепных ”(73), Шребер уверился в неизбежности великой катастрофы, конца света. Голоса говорили ему, что труды последних 14000 лет оказались теперь втуне, и что земле теперь осталось лишь 212 лет отведённого времени (71); и в конце своего пребывания в клинике Флехьсига он считал, что этот период уже прошёл. Сам он являлся “единственным выжившим настоящим человеком”, и те немногие человеческие формы, которые он всё ещё видел -- доктор, санитары и другие пациенты -- объяснялись им как “чудно созданные, наскоро сделанные люди”. Время от времени проявлялся также противоположный поток чувств: в его руки попадала газета, в которой был отчёт о его собственной смерти (81); он сам существовал во второй, низшей форме, и в этой второй форме он однажды тихо скончался. (73). Но та форма его фантазии, в которой его эго сохранилось, а мир принесён в жертву, оказалась в конечном счёте более устойчивой. У него были разные теории по поводу причин катастрофы. Одно время его занимал процесс оледенения из-за исчезновения солнца; в другой момент это было разрушение землетрясением, в котором ему, в его положении “свидетеля духов”, предстояло играть ведущую роль, так же как, по его сведениям, другой свидетель сделал при Лиссабонском землетрясении 1755 (91). Или ещё вариант, Флехьсиг оказывался преступником, так как своими колдовскими чарами он сеял среди людей страх и ужас, подрывал религиозные устои и распространил определённые нервные расстройства и аморальность, так что губительные моры опустились на человечество (91). В любом случае конец света был последствием конфликта, возникшего между ним и Флехьсигом, или, согласно этиологии, принятой на второй фазе его бреда, в результате нерасторжимого договора между ним и Богом; а на самом деле неизбежным результатом его болезни. Спустя годы, когда доктор Шребер вернулся в общество людей, и не обнаружил в книгах, песнях, различных предметах ежедневного использования, вновь попавших ему в руки, никаких следов, поддерживавших его теорию, что в истории человечества произошёл длительный пробел, он признал, что его точка зрения более не могла считаться правдоподобной: “...Я более не могу отрицать, что с внешней точки зрения, всё осталось как было. К вопросу, не могла ли произойти, тем не менее, глубокая внутренняя перемена, я вернусь позже. (84-85) Он не мог заставит себя усомниться в том, что за время его болезни мир пережил конец, и что, не смотря ни на что, тот мир, что он теперь видел, был уже другим.
