Ознакомительная версия.
И это, конечно, крайне опасно. И ведет к тому, что никто уже не чувствует себя в безопасности. Я хочу это подчеркнуть: никто не чувствует себя в безопасности! Потому что никто не может спрятаться за международным правом как за каменной стеной. Такая политика является, конечно, катализатором гонки вооружений.
В этих рассуждениях высказана только одна посылка – утверждение о том, что в существующих условиях «никто уже не чувствует себя в безопасности». Пропущена вторая посылка: страны, не чувствующие себя в безопасности, начинают активно обороняться и вооружаться. Из чего следует вывод: «Такая политика является, конечно, катализатором гонки вооружений». Пропущенную посылку слушатели легко додумывают сами. А проявленная оратором уверенность в умственных способностях слушателей, в свою очередь, вызывает их доверие и убеждает именно потому, что им пришлось активно поучаствовать в мыслительном процессе, и они чувствуют, что вывод не навязан им извне, а они сами нашли для него основания!
Загадка – это прием умолчания, когда в логических рассуждениях пропускается какая-либо их часть, одна из посылок или вывод.
Итак, загадка это прием умолчания, когда в логических рассуждениях пропускается какая-либо их часть, одна из посылок или вывод. Единственное требование к загадке заключается в том, чтобы пропущенная часть была достаточно очевидна и бесспорна. Это позволяет достичь трех эффектов:
□ лишний раз не повторять очевидные вещи;
□ добиться доверия слушателей, уверенностью в том, что они смогут восполнить пробел самостоятельно;
□ добиться согласия слушателей, поскольку мысль говорящего становится отчасти их собственной мыслью.
«А вы что подумали?»: вопросы и интрига
В предыдущем разделе мы обсудили убеждающую силу доверия оратора к аудитории. Доводы, которые слушатели вспомнили сами, и выводы, которые они сами сделали, убеждают порой куда лучше, чем произнесенные вслух.
Доводы, которые слушатели вспомнили сами, и выводы, которые они сами сделали, убеждают порой куда лучше, чем произнесенные вслух.
Этот и без того сильный эффект можно закрепить, превратив утверждение в вопрос. То есть не просто оставить пробел, чтобы аудитория сама его заполнила, а задать вопрос, ответ на который весьма очевиден. Однако такова природа человека, что на вопрос, даже самый банальный, мы поневоле отвечаем, пусть не вслух, но мысленно-то уж наверняка. Конечно, речь идет о риторических вопросах – вопросах, якобы не требующих ответа, потому что ответ на такие вопросы очевиден для всех. Вот, например:
□ «Ты записался добровольцем?» (советский плакат)
□ «Не вы ль сперва так злобно гнали / Его свободный, смелый дар…?» (Лермонтов «Смерть поэта»)
□ «Что день грядущий мне готовит?» (Пушкин «Евгений Онегин»)
Классический риторический вопрос часто мелькает в речах Путина по разным поводам. Этот вопрос всем нам знаком – «Вам не стыдно вообще?..». Например: «Вам не стыдно вообще, европейцам, вот с такими двойными стандартами подходить к решению одних и тех же вопросов в разных регионах мира?» (пресс-конференция 14 февраля 2008 г., вопрос по поводу признания независимости Косово).
А вот пример другого, тоже очень популярного риторического вопроса: «Чего так американцы беспокоятся за европейское тело, я не знаю». (Там же, в ответ на вопрос о «Газпроме».) В качестве еще одного примера напрашиваются слова премьер-министра из «Разговора с Владимиром Путиным» 16 декабря 2010 г.: «Хотя должен вам сказать, что возникает вопрос: где его и в какие времена не было, воровства, где его нет сейчас?»[18]
Однако риторические вопросы задаются не только для того, чтобы слушатели сами себе на них ответили. Используются они также и для того, чтобы заострить внимание аудитории на том, что сейчас будет сказано. Такими вопросами пестрела нашумевшая в свое время Мюнхенская речь Путина.
Но в то же время возникает вопрос: разве мы должны безучастно и безвольно взирать на различные внутренние конфликты в отдельных странах, на действия авторитарных режимов, тиранов, на распространение оружия массового уничтожения?.. И, конечно, это вопрос серьезный! Можем ли мы безучастно смотреть на то, что происходит? Я попробую ответить на ваш вопрос тоже. Конечно, мы не должны смотреть безучастно. Конечно, нет.
Но это не завершение мысли, а только начало. За словами «Конечно, нет» следует еще один риторический вопрос: «Но есть ли у нас средства, чтобы противостоять этим угрозам? Конечно, есть», – и далее Путин развивает свою мысль о том, как он видит эти средства.
Очевидно, что у риторического вопроса, как уже было сказано, есть только один вариант ответа. Проблема в том, что этот ответ обычно никого не может удовлетворить. «Тебе не стыдно? – Стыдно!» Но что делать? Вам плохо, мне стыдно, но проблема не решена. Поэтому если говорящий задает подобный вопрос, а потом начинает на него отвечать, то у слушателя неминуемо создается впечатление, что сейчас он наконец-то услышит не обычный, банальный, неудовлетворительный ответ, который ответом, по сути, не является, а что-то новое. Выход из ситуации. Решение проблемы. И он, слушатель, начинает слушать с удвоенным вниманием.
Очевидно, что у риторического вопроса, как уже было сказано, есть только один вариант ответа. Проблема в том, что этот ответ обычно никого не может удовлетворить.
Именно этот прием использовали Чернышевский и Герцен в названиях своих книг «Что делать?» и «Кто виноват?». Из этого примера понятно: простой риторический вопрос может так заинтриговать аудиторию, что целые поколения одно за другим будут терпеливо читать тома текста, качество и актуальность которого не являются предметом этой книги.
Риторические вопросы можно использовать так же, как описанный в предыдущем разделе прием опровержения вывода, на который сам же оратор только что навел слушателей. Можно задать вопрос и сразу затем показать, что дело вовсе не в этом вопросе. Например, на совместной пресс-конференции с канцлером Германии Ангелой Меркель 26 ноября 2010 г. Путин сказал:
Сейчас совместный, взаимный торговый оборот – примерно по 18 миллиардов евро как в одну сторону торговли, так и в другую. Ну вот, представьте себе, на 18, – а может быть, в конце года будет 20 миллиардов евро – вот на такой объем немецкая промышленность производит товаров и продает на наш рынок. Много это или мало? А это, как вы понимаете, обеспечение рабочих мест, благосостояние миллионов людей в Германии.
Что бы каждый из нас ни ответил сам себе на вопрос «Много это или мало?», все мы думали совсем не о том. Много ли это, мало ли – это обеспечивает рабочие места и т. д. и т. п. Дело тут вовсе не в количестве.
«После смерти Махатмы Ганди поговорить не с кем»: интрига как прием
На ожидании нестандартного ответа строится еще один прием. Этот прием называется интригой. Сейчас станет понятно почему. Вспомним, что президент Путин ответил на вопрос журналиста немецкой газеты «Шпигель» о том, как он, Путин, относится к тому, что канцлер Германии Герхард Шрёдер назвал его «демократом чистой воды»:
Я считаю себя абсолютным и чистым демократом. Но вы знаете, в чем беда? Даже не беда, трагедия настоящая. В том, что я такой один… После смерти Махатмы Ганди поговорить не с кем.
Интрига, особенно удачная, – это очень яркий прием, он вызывает бурную реакцию (смех, аплодисменты) и запоминается надолго. По сути же этот прием очень похож на риторический вопрос. С той только разницей, что за вроде бы риторическим вопросом говорящий обязательно произносит ответ. Но не банальный стандартный ответ, а неожиданный и острый. Так, в декабре 2010 г. у Путина спросили: «Чего на самом деле хотят Немцов, Рыжков, Милов и так далее?» И он, воспользовавшись вопросом, обратил его в интригу и дал небанальный ответ: «Денег и власти, чего они еще хотят?!»
Интрига, особенно удачная, – это очень яркий прием, он вызывает бурную реакцию (смех, аплодисменты) и запоминается надолго.
Небанальность этого ответа заключается в том, что мало кто признается в корыстном характере своего стремления к власти. Как-то так повелось, что в политике принято говорить, что стремишься к власти ради счастья народа, во благо населения. Так что и вопрос, видимо, был задан журналистом для того, чтобы узнать у Путина, как оппозиционеры представляют себе это самое народное счастье и вообще дальнейшее развитие страны. Премьер же повернул вопрос на личности оппозиционеров, их личные корыстные мотивы.
Следует отметить, что не любой неожиданный ответ на вопрос может сработать как такой прием. Ответ в интриге, во-первых, лаконичен, и во-вторых, поворачивает вопрос, меняет его смысл. Например, не самый ожидаемый ответ Путина в том же «Разговоре с Владимиром Путиным» о суде над Ходорковским («Вор должен сидеть в тюрьме») не имел такого эффекта. Этот ответ пришлось разворачивать, обосновывать, ссылаться на авторитеты, использовать идиомы. Пришлось добавлять ему убедительности другими способами. Это показывает, насколько непросто коротко и эффектно ответить на вопросы, заданные извне, например, в интервью или на пресс-конференции. Обычно вопрос-интригу говорящий задает себе сам, это тщательно продуманная заготовка. Впрочем, к интриге как приему мы еще вернемся в следующем разделе.
Ознакомительная версия.
