Ознакомительная версия.
Schilder (63) делает наблюдение, что умирающему человеку, страдающему психозом, смерть очень часто представляется результатом враждебного влияния других людей. (Следует помнить, что психоз вскрывает установки, а не создает их.) Weisman и Hackett (79) описывают 5 пациентов, которые скончались после операции, которая не должна была закончиться летальным исходом; каждый их них был убежден, что его тем или иным образом убьют и ожидал своей смерти. Deutsch (100) заявляет, что любая угроза болезни и смерти воспринимается как агрессия извне или наказание. Это ведет к защитной реакции, которая может проявиться в усилившейся агрессии по отношению ко всему миру, или, наоборот, в мазохистском страдании. Но чем больше болезнь воспринимается как неотвратимая опасность, от которой невозможно защититься, тем больше эго чувствует, что игра окончена, и тем сильнее становится страх смерти. (Или, как я предположил, становится слабее, потому что человек смиряется с неизбежностью смерти.) Стремительное погружение в психоз часто является единственным способом избежать усиливающегося конфликта. В этом случае болезнь может персонифицироваться как враг и преследователь; таким образом, развиваются паранойя или глубокая депрессия, которые ведут к переоценке угрозы, и она начинает восприниматься как исходящая от суперэго. Пациент может уйти от опасности, которая теперь угрожает изнутри, совершив самоубийство. Deutsch также указывает, что агрессия, направленная на окружение, может быть последним доставляющим удовольствие жизненным переживанием во время умирания. Он упоминает случаи, в которых враждебная сила осознавалась как мать. То же самое обнаружила Greenberg (101) при изучении женщин, умирающих от рака. Она смогла найти подтверждение только одному из исследованных значений смерти – наказанию. Пациенты были гораздо больше захвачены фантазиями о наказании, чем участники контрольной группы, и у них значительно чаще наблюдались фантазии об агрессии. Также они были больше вовлечены в фантазии о злобной, сексуально-ограничивающей матери и о соперничестве мать-дочь.
То, что некоторые исторические фигуры ушли в мир иной спокойно и безмятежно, и то, что многие люди безропотно встречают свой последний час, вовсе не противоречит всеобщности идеи о болезни и смерти как о злом роке. Умирание – это публичное действие. Мы контролируем себя для того, чтобы создать образ, вызывающий восхищение, и акт смерти – это наше «прощальное представление». И до последнего вздоха мы отказываемся признать опасность или верим в чудесное исцеление. Есть люди, которые встречают последнее столкновение с угрозой с тем же презрением к смерти, которое они проявляли ко всем прижизненным бедствиям. Агностики же становятся верующими на смертном ложе. Все эти техники, направленные на то, чтобы справиться с ситуацией, свидетельствуют о страхе, и не только о страхе небытия, но и о страхе карающего уничтожения. В процессе умирания мы мобилизуем наши ресурсы, чтобы отразить угрозу, – те ресурсы, которые регулярно использовались или были латентными со времен детства, а также те, которые стали доступны при обстоятельствах, сопутствующих смерти, – те, которые, по моему убеждению, являются необходимым инструментом врача, оказывающего помощь умирающему пациенту.
Также мы можем наблюдать наличие катастрофической угрозы и приведение в готовность защитных механизмов в ситуациях, при которых усиливается риск летального исхода. Даже несерьезная болезнь или незначительная хирургическая операция могут пробудить сильную тревожность. Для женщин в подобных ситуациях решающим является то, какая часть тела поражена. Угроза для груди или репродуктивных органов обычно вызывает более сильный конфликт, чем угроза для других частей тела по той причине, что женщина убеждена, что ее женственность является объектом воздействия враждебной, наносящей увечья силы (1). Существует множество других ситуаций, в которых увеличивается вероятность смерти – например, участие в боевых действиях или проживание в зоне боевых действий, пребывание в концентрационном лагере или жизнь при террористическом режиме, эпидемия или голод. Учитывая вариации, зависящие от конкретных обстоятельств, мы обнаруживаем одно и тоже явление: интерпретацию (подсознательную) внешней угрозы как актуализацию латентного страха перед уничтожением и усиливающиеся защитные реакции. В случае, если с реальной ситуацией можно справиться только при помощи агрессии, эта ситуация может ослабить тревогу перед неизвестной угрозой, предоставив определенный внешний объект, и таким образом, позволяя, тревожности превратиться в страх. Zilboorg (102) говорит, что моральный дух в военное время означает ненависть к врагу и воодушевленное стремление к победе над ним. Моральный дух у солдат появляется тогда, когда страх начинает превращаться в ненависть и агрессию. Механизм мести, всеобъемлющее желание жестокого убийства оказывается самой мощной психологической силой. Невроз, вызванный войной, – это уход в пассивное состояние, благодаря чему солдату удается уклониться от своей смерти и от совершения убийства, но не удается избежать страха ни перед тем, ни перед другим. Диапазон реакций солдата, участвующего в боевых действиях, помимо мести и агрессии, охватывает и другие реакции (103), но все они представляют собой защиту от катастрофической смерти.
Фактор «расстояния» в установках по отношению к смерти содержит в себе противоречие. С одной стороны, в реальности и в соответствии с идеей о карающем уничтожении, мы можем умереть в любой момент. С другой стороны, иллюзия собственной неуязвимости отодвигает момент смерти на неопределенное время. Противоречие исчезает, если рассматривать это заблуждение как защитный механизм от катастрофической смерти.
Возраст. Установки детей по отношению к смерти рассмотрены в главе 4. Существуют ли ощутимые изменения в установках людей, находящихся на другом краю жизни (но еще не в заключительной фазе перед смертью)? Согласно гипотезам, выдвинутым некоторыми авторами, по-видимому, не существуют, если не считать уменьшение чувства страха[3]. Однако, клинический опыт и контрольные исследования показывают, что со старением страх перед смертью усиливается.
Никто в действительности не готов умереть потому, что с потерей возможности получать удовлетворение человек не может согласиться вне зависимости от того, была ли его жизнь наполнена счастьем и смыслом, или полна разочарований. Но, возможно, самой главной причиной сопротивления смерти в пожилом возрасте является сопротивление жизни в юные годы. Jung (20) говорит: «у многих молодых людей в глубине души кроется панический страх перед жизнью (хотя они в то же самое время страстно ее жаждут), и еще большее количество пожилых людей испытывает аналогичный страх смерти. Да, я знавал людей, которые, будучи молодыми, так сильно боялись жизни, чтобы теперь также сильно страдают от страха смерти». Страх жизни – это не страх перед существованием, а страх перед угрозой уничтожения, которую таит в себе жизнь. Таким образом, страх жизни есть ничто иное, как страх смерти. А в преклонном возрасте мы также страшимся, что теперь уже слишком поздно ожидать воздаяния за все лишения и страдания, которых нам стоил страх жизни.
Нас не должно вводить в заблуждение открытое заявление какого-нибудь человека, что он принимает свою смерть и даже смирился с ней. Отрицательный ответ на вопрос «Боишься ли ты умереть?» может быть защитной реакцией на внезапно заданный вопрос (106), и только в ответ на него опрошенные выражают мнение, что жизнь в пожилом возрасте ничего не стоит, или что они хотят умереть (107). Как отмечает Sumner (108), «Большинство людей в преклонном возрасте находят свое существование терпимым до тех пор, пока они не думают об этой перспективе [смерти]». Пожилой человек обычно либо уклоняется от ответа, либо притворяется, что он ждет смерти (109), в связи с тем, что с течением лет механизм отрицания становится все более важным для преодоления страха смерти (110). По словам Jung (20), у нас имеются подходящие к случаю банальности:
«…но когда тебе одиноко, и за окнами – ночь, и так темно и тихо, что ничего не слышно и не видно, кроме твоих дум, прибавляющих годы, кроме длинной череды неприятных фактов, безжалостно показывающих, как далеко вперед зашла стрелка на часах отпущенного тебе времени, и кроме медленного, неумолимого приближения стены темноты, которая вскоре поглотит все то, что ты любишь, имеешь, желаешь, к чему стремишься и о чем мечтаешь, – тогда все мудрствования о жизни куда-то исчезают, и страх окутывает тебя тяжелым, душным одеялом».
Идея катастрофической смерти становится очевидной, когда мы исследуем эмоционально неустойчивых пожилых людей. Christ (111) обнаружил, что обследованные им пожилые пациенты, страдающие психиатрическими заболеваниями, боялись смерти и, по крайней мере некоторые из проявленных ими симптомов, опасения быть отравленным, убитым или вышвырнутым из собственного дома, а также явные соматические состояния, были связаны с этим страхом. Seagal (112) проанализировал состояние 73-летнего мужчины, у которого подсознательный страх смерти, усилившийся с возрастом, вызвал психическое расстройство. Он воспринимал смерть как преследование и наказание. Мать этого мужчины была равнодушной и отвергающей.
Ознакомительная версия.
