его за доказательство любви, как им казалось ранее. Для женщин вроде Паулы ситуация может оказаться другой: они сами становятся агрессорами и контролируют жизнь окружающих. Это разрушает традиционное представление о мужчине как об абьюзере и может показаться еще более ужасающим, поскольку бросает вызов стереотипным представлениям о женщинах как о жертвах.
Паула выросла в семье, где постоянные ссоры были нормой. На сессии она поделилась яркими воспоминаниями об эмоциональном и о физическом насилии, которому подвергали друг друга родители. Это стало своеобразным психологическим ушибом, который оставался багровым даже спустя десятилетия. Паула не смогла не воспроизвести тот же цикл в собственном браке. Как часто бывает в токсичных отношениях, конфликт пары сам себя подпитывал: ярость Паулы заставляла Рубена пить и употреблять наркотики, на что она отвечала физическим насилием. Рубен чувствовал себя одиноким и никому не нужным, поэтому завязывал дружеские отношения с другими женщинами (исключительно платонические). Из-за этого жена злилась и ревновала его, что усиливало страх быть покинутой. В результате Паула стремилась к насильственному контролю, который стал лейтмотивом их отношений. На момент сессий они длились уже более 20 лет. Это модель токсичных отношений, в которых партнерам одинаково тягостно как вместе, так и порознь.
Во многом так же дела обстояли между Паулой и детьми. Беременность стала для нее пыткой: дискомфорт, тошнота и тяжесть оказались настолько сильными, что она описывала самочувствие словами, будто внутри нее растет инопланетянин. После родов Паула думала, что тело необратимо испорчено, а она сама при этом навсегда лишилась свободы. Нужно было регулярно кормить дочку и заботиться о ней. Это вызывало у молодой мамы отвращение, потому что постоянно напоминало о ее собственной уязвимости, которую она презирала и старалась запрятать как можно глубже. На протяжении всех месяцев ненавистной беременности единственной утешительной мыслью было то, что ребенок, ради появления которого она так страдала, может помочь ей снова почувствовать себя полноценной. Тем не менее, когда родилась Яна, женщина не смогла увидеть в ребенке ничего, кроме огромного, всепожирающего чудовища. Пауле казалось, что девочка высасывает из нее всю энергию и заботу и при этом постоянно плачет с явным упреком, заставляя мать чувствовать себя несовершенной и нежеланной. Как и многие девушки, которые не хотели детей и забеременели случайно, Паула отстранилась от ребенка и одновременно с этим чувствовала, что девочка ее не принимает. Пауле казалось, что всплеск эмоций ребенка — это не только форма притеснения, но и скрытое осуждение: доказательство, что она никудышная мать — ровно такая, какая была у нее. Пауле с ее чрезмерной подозрительностью казалось, что Яна заглянула ей в душу и поняла, что там ничего нет.
Позже она родила сына — Александра. Пока дети росли, Паула повторяла тот же паттерн, который был характерен для ее матери: чередовала жестокое обращение и пренебрежение. Ко второму ребенку женщина относилась с бо́льшим теплом. С сыном она отождествляла себя не так сильно, что было менее травмирующим. Однако она стремилась к такому же строгому контролю жизни сына, как и всех остальных: Паула с яростью реагировала на то, что ей угрожало, — например, на новую девушку или время, проведенное не дома.
Когда мы с Паулой познакомились, ее детям было уже чуть за 20, они жили отдельно и строили собственные семьи. Жестокое обращение с тремя самыми близкими людьми среди родных стало менее интенсивным, но суть контролирующего поведения никуда не делась. В моменты спокойствия Паула испытывала вину за свои действия, но страх быть оставленной и чувство отвращения к себе (факторы, которые подталкивали ее к таким поступкам) оставались столь же сильными и причиняющими боль, как и прежде.
Я, как психотерапевт, сталкивалась с проблемами, которые выходили далеко за рамки того, чтобы уговорить Паулу прийти на прием. Я была не первым специалистом, с которым она работала. Поэтому мне приходилось иметь дело не только с глубоко укоренившимися проблемами отдельного пациента, но и с последствиями предыдущих попыток помочь Пауле и с ее отношением к терапии на основе прошлого опыта. На наших сессиях часто звучали редкие замечания об эффективности работы, которую мы вели, а также завуалированные угрозы в адрес тех психотерапевтов, которые, по мнению Паулы, не справились с задачей или бросили ее.
Паула десятилетиями старалась контролировать окружающих, так что я не надеялась на то, что ко мне будет другое отношение. Она понимала, что мне известно о прошлых угрозах и нападениях на моих коллег. Более того, она сама рассказывала мне об этом и делилась тем, насколько ей понравился тот случай, когда она взяла врача в заложники. Она нередко указывала на то, что сейчас я у нее на хорошем счету, но все может быстро измениться.
Паула вела себя со мной так же, как и с другими важными людьми в ее жизни: старалась сделать меня своей заложницей в эмоциональном плане — таким человеком, которого она может контролировать при помощи вспышек гнева и угроз. Паула то и дело давала понять, что наши сессии проходят лишь благодаря тому, что она так решила, а передумать она может в любой момент. Это проявлялось по-разному: и в том, как она холодно и без приветствия входила в кабинет и в не очень-то завуалированных угрозах, которые звучали во время разговора. Иногда она спорила и придиралась к каждому слову. В другой раз она льстила и пыталась вовлечь в воображаемые войны с персоналом клиники: классический паттерн положительного и отрицательного подкрепления, к которому прибегает абьюзер и который сложно предугадать. Она все время пыталась прощупать мои уязвимые точки, но не показывала свои. «С чего это я должна с тобой делиться, когда ты мне ни фига не говоришь?» — так звучал стандартный ответ на любой вопрос, который ей не нравился. Ее раздражало, что я (как профессионал, конечно же) не стала ничего сообщать о своей жизни, браке и детях. С одной стороны, Паула хотела собрать обо мне своего рода досье, чтобы использовать его как оружие. С другой стороны, этому противостояло столь же мощное желание защитить себя от того, что такое знание могло ей раскрыть: мама меня любила, я не страдала от послеродовой депрессии, у меня были хорошие отношения с детьми. Как всегда в случае с Паулой, воинственность шла рука об руку с неуверенностью в себе. Она цеплялась за агрессивное поведение так же отчаянно, как и боялась его последствий.
С враждебно настроенными пациентами психотерапевту стоит внимательно следить за тем, чтобы не попасть в расставленные ловушки и не принять приглашение к действиям (пусть
