холме Афинского Акрополя посреди развалин храма, откуда открывался вид на голубое море. К моему ощущению счастья примешивалось изумление, подсказавшее мне и его истолкование: значит, все действительно выглядит так, как нас учили в школе! Насколько же поверхностную и немощную веру в подлинную истинность услышанного мне удалось приобрести в школе, если я сегодня так сильно изумлен?! Но не стану чересчур подчеркивать важность этого переживания. Возможна ведь и другая трактовка моего изумления, не пришедшая мне тогда в голову, трактовка совершенно субъективного свойства и связанная с особенностями местности.
Итак, все подобные общие положения требуют доверия к своему содержанию – впрочем, вместе с претензией на его обоснование. Они выдают себя за сокращенный результат длительного, обязательно основанного на наблюдении и на выводах из него процесса мышления. Тому, кто намерен проделать этот путь, вместо того чтобы просто принять на веру его результат, общие положения указывают дорогу к результату. Там, где они не вполне очевидны, как в случае географической констатации, всегда указывается источник знания, сообщаемый общим положением. Например, в качестве доказательства утверждения, что Земля имеет форму шара, приводится опыт Фуко с маятником, наблюдения за горизонтом, возможность проплыть вокруг Земли. Поскольку, как полагают все заинтересованные люди, нет возможности отправить всех школьников в кругосветное путешествие, приходится принимать школьное поучение без проверки на веру, понимая при этом, что путь к личному убеждению в его истинности остается открытым.
Попробуем измерить той же меркой общие религиозные утверждения. Если мы зададимся вопросом, на чем основана их претензия на доверие к себе, то получим три ответа, на редкость плохо согласующиеся друг с другом. Во-первых, они заслуживают веры, потому что уже наши древнейшие предки верили в них. Во-вторых, мы располагаем доказательствами, дошедшими до нас как раз из древности. А в-третьих, вопрошать об их доказательности вообще воспрещается. Раньше подобного рода поползновения жесточайше карались, да и сегодня общество неодобрительно встречает попытки их возобновить.
Этот третий ответ должен вызывать у нас наибольшие сомнения. У подобного запрета возможен только один мотив: общество прекрасно осознает беспочвенность притязаний выдвигаемых им религиозных доктрин. Если бы дело обстояло иначе, оно, конечно же, проявило бы готовность каждому человеку, собравшемуся самостоятельно разобраться в их правоте, предоставить в распоряжение соответствующий материал. По этой причине с тяжело устранимым недоверием мы переходим к двум другим приемам доказательства. Мы обязаны верить, потому что верили наши праотцы. Но ведь наши предки были гораздо невежественнее нас, они верили в такие вещи, которые сегодня кажутся нам абсолютно невероятными. Совершенно не исключена возможность, что и религиозные представления принадлежат к такого рода сведениям. Оставленные ими доказательства зафиксированы в трудах, которые сами по себе обладают всеми характерными чертами недостоверности. Они полны противоречий, переработок, фальсификаций. Даже там, где сообщаются засвидетельствованные факты, сами эти сообщения не вызывают доверия. Не особенно помогает и то, что источником их буквального текста или только его содержания порой объявляется божественное откровение, поскольку само это утверждение – фрагмент учений, чья достоверность нуждается в проверке, к тому же ни одно утверждение неспособно обосновывать само себя.
Таким образом, мы приходим к довольно странному выводу, что как раз те сообщения из достояния нашей культуры, которые могли бы иметь для нас наибольшее значение, которым выпала задача раскрыть нам загадки мира и примирить нас с превратностями жизни, – именно они наименее достоверны. Мы же не решились бы принять на веру даже такой безразличный для нас факт, что киты рожают детенышей, вместо того чтобы откладывать икру, если бы он не был подтвержден.
Такое положение дел – само по себе любопытная психологическая проблема. И никто не вправе думать, что предыдущие замечания о недоказанности религиозных учений содержат что-то новое. Это ощущалось, разумеется, во все времена и нашими прапредками, оставившими такое наследие. Вполне вероятно, что многих из них, как и нас, одолевали такие же сомнения, однако на них оказывалось слишком сильное давление, а потому они не осмеливались их высказать. И с тех пор неисчислимое количество людей мучили похожие сомнения, которые люди старались подавлять, потому что считали себя обязанными верить. Немало блестящих умов потерпели крах в этой драматической ситуации; многие незаурядные личности понесли серьезный урон из-за компромиссов, с помощью которых искали из нее выход.
Если все доказательства в пользу достоверности религиозных поучений родом из прошлого, напрашивается мысль: не сумеет ли более рассудительная современность привести подходящие доказательства? Если бы таким путем удалось избавить от сомнительности хотя бы отдельные фрагменты религиозной системы, благодаря этому заметно выросла бы и достоверность целого. В данном случае в дело включаются спириты, убежденные в беспрерывном существовании индивидуальной души и стремящиеся продемонстрировать бесспорность хотя бы одного этого тезиса религиозной доктрины. К сожалению, им не удается оспорить мнение, что появления и высказывания их духов – всего лишь продукты их собственной духовной деятельности. Они цитировали слова духов великих людей, но все высказывания и сведения, полученные от них, были весьма нелепыми и ничего не сообщали: из всех них не удавалось извлечь ничего достоверного, кроме вывода об умении духов приспосабливаться к кругу людей, их вызвавших.
Теперь следует вспомнить о двух попытках, которые производят впечатление судорожных усилий уклониться от проблемы. Одна, нахрапистого толка, – довольно давняя, другую отличают сложность и современность. Первая – это «Credo quid absurdum» [Верю, ибо нелепо – лат.] отца церкви. Это означает, что религиозные доктрины не подчиняются требованиям разума, они выше него. Их истинность следует улавливать внутренним чутьем, понимать их разумом нет необходимости. Однако это «Credo» представляет интерес только в качестве факта самого признания, как императив оно не обладает обязательностью. Неужели я обязан верить любому абсурду? А если не любому, то почему именно этому? Нет никакой инстанции превыше разума. Если истинность различных учений зависит от какого-то внутреннего переживания, подтверждающего его наличие, то что делать со множеством людей, у которых такое редкое состояние отсутствует? Ото всех людей уместно требовать, чтобы они использовали имеющийся у них дар разумения, но нельзя основывать касающуюся всех обязанность на мотиве, существующем лишь у совсем немногих людей. Если кто-то один вынес из глубоко захватившего его состояния экстаза непоколебимую уверенность в подлинной истинности религиозных доктрин, чтó это означает для другого человека?
Вторая попытка – философия «Als ob» [Как если бы – нем.]. Она приходит к выводу, что в нашей мыслительной деятельности имеется изобилие допущений, беспочвенность и даже абсурдность которых мы полностью осознаем. Они называются фикциями, но, исходя из многообразных практических мотивов, нам приходится вести себя так, как если бы мы в эту фикцию поверили. Это касается и религиозных учений из-за их
