[145]
плечами: он знает, что отец не желает скандала. Он насилует кельнерш и образованных молодых девушек, которых ночью приводит в дом своего отца, в свою комнату. Когда возмущаются его поведением, он только холодно улыбается. Если напоминают ему о работе, он приходит в бешенство. После таких выступлений он покидает комнату, весь покрытый потом.
Его университетские занятия - без всякой цели и плана; он поступал на все факультеты, изучал философию, психологию, эстетику, но кутил и ничего не достигал. Наконец, он пришел к заключению: "Я исключительный человек, обычная профессия не для меня, - я хочу сделаться артистом".
Вне дома он совершенно иной, весьма любезен, считается молодым человеком с изящными манерами, умеющим себя держать в обществе. Он любим в кругу своих товарищей и играет в хорошем обществе известную роль maitre de plaisir. По отношению к молодым женщинам в нем есть нечто подкупающее, со многими он состоит в нежной переписке. Он постоянно носит монокль, у него удивительная слабость к дворянскому обществу, в его собственной личности проглядывают черты дворянского происхождения. "Я не могу вращаться в кругах, где живут мои родители". Его политические убеждения крайне консервативны. Тем не менее его охватило внезапное настроение играть роль пролетария, который имеет желание расстрелять всю буржуазию.
Однажды Эрнст Кат пришел к нам сам. - Худая жилистая фигура. Лицо очень длинное, бледное, холодное, спокойное, каменное. Почти отсутствует мимика. Поза небрежная, аристократическая. Речь сдержанная, усталая, лишенная акцента; иногда нечто деревянное, напыщенное. Некоторые выражения странные, приводящие в тупик. Когда он говорит дольше, ход его мышления становится расплывчатым. Когда он составляет предложение, чувствуется, что его мысль соскальзывает, его нельзя фиксировать на конкретном вопросе, он постоянно впадает в общее, абстрактное; идеалистические обороты о личности, мировоззрении, психологии, искусстве почти хаотически переплетаются между собой, нанизываются среди отрывистых предложений: "Я установлен к конфликтам". "Я стою на психической почве, я психически совершенно сознателен".
Его внешность обнаруживает эмоциональную холодность и бесчувственность, в нем проглядывает душевная пустота и разорванность с чертами отчаяния и трагического чувства. "Внутренняя безнадежность и расщепленность", - как он говорит. Он стремится "к спорту, к сцене и к психологии". Только никакого занятия для заработка, ничего такого, что "может делать и другой". Родители всюду мешают развернуться его личности. Они должны давать ему средства, которые ему нужны, чтобы он мог жить в "своей сфере", т.е. в такой среде, которая удовлетворяла бы его художественные наклонности. Он ничего не может достигнуть. Его "влечет у красоте, к общению с людьми". Он пишет много писем. Но всякое чувство в нем умерло. Это "чисто искусственная жизнь", которую он ведет, "чтобы насильственно приспособиться к социальной среде, самому пережить". Он судорожно рыдает. "У меня отсутствует человеческое и социальное".
У него никогда не было юмора, это он сам чувствует. Всегда он был занят только своей собственной личностью. "Мир - это для меня театр, в котором только я сам играю". Друзей у него никогда не было, юношеское не находит в нем отзвука. Он никогда не был серьезно влюблен в женщин. У него было много половых сношений, но внутренне при этом он оставался холодным: "Для меня невозможно уйти в себя". Все другое в жизни "техника", "обман". Крайне холодные театральные манеры. Сильная наклонность к эстетическому у него осталась, особенно к театру и музыке: хорошая музыка доставляет ему удовольствие.
[146]
Он разыгрывает из себя интересного, избалованного человека, стоящего над жизнью. Иногда он внезапно говорит: "Я - Иванушка-дурачок".
Раньше Эрнест Кат был другим: слабым, тихим, нежным ребенком. Его отец рассказал нам о нем следующее: он принадлежал к лучшим ученикам. В его характере наряду с крайней добросовестностью отмечалась несвойственная его возрасту серьезность, чрезмерная основательность и работоспособность. Его молчаливость, грусть и странность уже тогда вызывали опасения.
В общем он был добросердечным, послушным, любвеобильным мальчиком, особенно нежным к матери. Наступление периода полового созревания несколько запоздало, и он долго не обнаруживал ни малейшего чувства к девушкам. В последних классах гимназии началось резкое изменение его характера: он сделался угрюмым, нервозным и ипохондричным. Терпение и умственная продуктивность заметно ослабели. Место усиленных занятий заняли легкомысленное чтение, безграничное философствование и неудачные попытки писать стихи. Он перестал заботиться о чистоте тела, - нужно было его принуждать умываться и причесываться. Часами он бесцельно проводил время в мечтах. Плохо сданный им выпускной экзамен рассеял все возлагавшиеся на него надежды.
Одновременно с этим изменился также и его характер. Раньше добродушный, тихий мальчик сделался недовольным, сумрачным, упрямым. Он ненавидел своего отца. Еще долгое время он был сильно и нежно привязан к матери, а также и к своей сестре, пока та не вышла замуж и не умерла от туберкулеза. Под влиянием бредовых идей ревности к зятю он вбил себе в голову, что родители виноваты в ее смерти, и начал теперь преследовать с фанатической ненавистью и мать. Иногда выплывали у него черты старой нежности к матери. "Любовь к матери была последней его опорой".
Интересно заглянуть в семью отца. Сестра отца заболела в периоде созревания душевным расстройством с сильным беспокойством; с того времени она возбуждена, недружелюбна и терзает окружающих. Брат отца был прекрасным учеником, внезапно в университете утратил энергию к занятиям, не достиг никакого положения в жизни, стал враждебен к родителям и жил чудаком, не имея профессии. Родственник отца (сын его сестры) был ненормален и ничего не достиг.
Если мы такой случай, как этот, сравним с предшествующим, то невольно возникает вопрос, принадлежали ли все эти типы личности к однородному в биологическом отношении кругу или до некоторой степени родственному? Что имеет общего этот жестокий, холодный циник и опасный тиран с теми нежными, добродушными, идеалистичными людьми, о которых мы до сих пор говорили? Мы конечно отнюдь не хотим настаивать, что шизофреническая и шизоидная группы должны представлять собой нечто биологически однородное. Мы лишь ставим вопрос, имеем ли мы право как критические эмпирики провести линию разделения между отдельными психологическими типами именно в том месте, где это больше всего напрашивается.
Не без намерения я привел рядом оба эти случая. Они наводят нас на следующее размышление. Каким образом могло произойти, что нежный идеалист Франц Блау является сыном холодного деспота? И каким образом могло произойти, что холодный тиран Эрнст Кат в детстве был кротким, нежным ребенком?
Это - та своеобразная связь в наследственности и построении личности, которую мы встречаем постоянно у шизофреников. Мы должны признать эту связь именно потому, что она не столь неожиданна, потому что она установлена благодаря опыту, так как мы не могли бы придти к этому путем спекулятивных психо
[147]
логических дедукций. В равной степени мы не могли бы заранее предположить, что мания и меланхолия внутренне связаны между собой.
Состояние нашего пациента до периода полового созревания соответствует во всех существенных чертах шизоидному препсихотическому типу сентиментального примерного ребенка, лишенного аффекта. То, что с ним произошло в периоде полового созревания, не было тяжелым шизофреническим психозом, а следует рассматривать, особенно в связи с наследственностью, как биологический эквивалент шизофренического процесса. Личность, которая сложилась после, с точки зрения строгой теории надо считать постпсихотической.
Личности до и после периода полового созревания как будто отделены пропастью. И все-таки эта перемена в периоде зрелости не обозначает никакого разрыва с прежней личностью, но представляет лишь сдвиг в ней. Это - типичный пример того, что мы назвали сдвигом психэстетической пропорции. Тщательно присматриваясь, мы находим и в характерной картине жестокого, циничного деспота еще множество черт, которые мы установили у тонких препсихотиков: выраженный вкус к аристократическому, тенденцию к созданию сентиментального, художественно-музыкального внутреннего мира, резко отличающегося от обычной жизни посредственного человека, и до последнего момента пробивающиеся следы мечтательной, элективной нежности к отдельным лицам, особенно характерную привязанность к матери. Мы также и в этой почти уже охладевшей психике находим последний отзвук трагического конфликта, как и у нашего патетического идеалиста: горькое разочарование, "влечение к красоте, к общению с людьми", со слезами на глазах высказанное признание: "У меня отсутствует человеческое!" При все уменьшающейся восприимчивости он замечает еще, не будучи в состоянии предотвратить его, неудержимо прогрессирующий процесс эмоционального охлаждения. "Всякое чувство умерло"; он ведет "чисто искусственную жизнь". Наряду с этим - судорожное желание жить, юношески наслаждаться и вырваться из наступающего оледенения, погружения "во внутреннюю безнадежность и расщепление". И вместе с тем напыщенно-насмешливые попытки из холодной пустоты вместе с остатками тонкого чувства создать стильную личность. Наконец, трагическая гримаса: "Я - Иванушка-дурачок".
