Хольдерлин умер такой же духовной смертью шизофреника, но красивее. Стихи, которые мы выше цитировали, вновь всплывают в нашем сознании. У него была более счастливая судьба - после короткого перехода погрузиться в более глубокое тупоумие. Эрнст Кат, напротив, по дороге к кататонии остановился на пути. Вначале, по крайней мере. Быть может, также и навсегда. Такие шизоиды самые несчастные: у них еще остается столько тонкого чувства, чтобы ощущать, как они холодны, пусты и мертвы. Если мы такое холодное, бесчувственное существо рассмотрим генетически и с внутренней стороны, то оно выступает перед нами совсем не таким, каким бы оно нам казалось, если бы мы отметили только его социальные действия. Тогда мы не только видим родство между нежным художником и жестоким деспотом, но также и чувствуем его.
Психэстетическая пропорция переместилась, центр тяжести темперамента передвинулся от гиперэстетического к анэстетическому полюсу. Такой же сдвиг проделал психический темп: от упорной, чрезмерно добросовестной педантичности к порывистой разорванности. Если последний сдвиг не имеет места, то мы получаем не тип капризного деспота, как здесь, а тип педантичного тирана и холодного фанатика, о которых мы еще позже поговорим, касаясь исторических фигур, как Робеспьер, Савонарола и Кальвин. Шизоиды, как Эрнст Кат, напоминают нероновские фигуры, с их смесью порывистого произвола и содрогающейся ярости,
[148]
напыщенного комедианства и холодной, расчетливой жестокости. Тем не менее отсутствует достаточно проверенный биологический материал, чтобы решить вопрос, имеет ли здесь место внешняя аналогия или биологическая зависимость.
ГНЕВНО-ТУПОЙ ТИП
Доктор медицины Грабер, практический врач, пятидесяти лет, живет уже давно вдовцом, с кучей маленьких детей. Он происходит из семьи сектантов. Его отец, способный человек, воспитывал своих детей в большой строгости; он был очень фанатичным, мечтательно-религиозным и весьма педантичным. Так как его не удовлетворяли взгляды баптистской общины, то он организовал вокруг себя еще общину и стал во главе ее.
Сам Грабер отличался большими способностями, в школе был всегда первым учеником и обнаруживал значительное самомнение. Со студенческой скамьи обращали на себя внимание некоторые его странности. Он отправился как миссионер в тропики, где он из принципа ходил с непокрытой головой, без шляпы, на ярком солнце. Теперь он уже давно на континенте.
После смерти его первой, нежно любимой жены, около десяти лет тому назад, стало отмечаться все больше и больше недочетов в его практике и семейной жизни. Вскоре после этого он женился на грубой, необразованной женщине с сомнительным прошлым. Этот брак, представлявший цепь ужасных сцен, был расторгнут через год.
На войне, во время спокойных военных занятий, его неожиданно нашли перед обедом в кабинете, где он кастрировал себя случайно попавшимся ему ножом. Он сказал, что страдал от сильного сексуального инстинкта, что противоречило его моральным и религиозным чувствам.
Дети никогда не любили его. Они его постоянно боялись и скрывали от него все свои мысли; у них ничего общего не было с ним, он жил изолированно в своей семье. Он был удивительно спокоен, за обедом почти ничего не говорил. Было заметно, что он внутренне раздражается и волнуется, например, по поводу практики, но никогда не приходилось слышать от него ни одного слова по поводу того, что его угнетает. Если к этому присоединялся какой-нибудь пустяк, то он впадал в неистовую ярость, рычал, бил своих детей, пока все не валялось на полу. Его всегда видели мрачным, недружелюбным и подавленным. Никогда он не был весел. Недавно, в понедельник, пришел в гости сын его хозяйки; это было ему неприятно, но он ничего об этом не сказал до субботы, когда мальчик случайно позже обычного оставался в постели. В это утро неожиданно и без всякого объяснения разразилась бурная сцена. Когда вошла в комнату квартирная хозяйка, он крикнул ей: "В течение часа он должен оставить дом!" - Это он непрерывно повторял до тех пор, пока мальчик не убежал.
Он был удивительно непрактичен. Его велосипед каждый момент портился; для того, чтобы исправить его, ему нужно было бесконечно много времени. И его ограниченная практика отнимала у него время с утра до ночи, так как он без всякой надобности тратил слишком много времени.
Он был совершенно равнодушен к своей внешности: костюм был в небрежном виде, в беспорядке, руки грязные, к еде он был непритязателен.
Это была смесь педантизма и непостоянства. Никогда не знали, как ему угодить. Его бережливость граничила со скупостью. Его принципом было, чтобы маленькие дети много ели. Свою дочь, нервную и слабую, он принуждал к большие порциям. У нее часто бывала рвота, но она должна была тотчас же опять есть, ко
[149]
гда он появлялся. Каждый час днем и ночью он мог призывать детей к работе в доме и саду.
Его близкие знакомые пишут о нем следующее: "Уже очень рано он обнаруживал признаки крайней душевной возбудимости, легкую внушаемость и склонность к некоторым странностям: то удивительное равнодушие или полная апатия, даже при тяжелых положениях, например, при уменьшении практики и при нужде в деньгах, то неожиданные вспышки страстного возбуждения при незначительных неудачах или, когда он встречал противоречие".
Недавно он крестил двух своих еще некрещеных по баптистскому обряду детей. В это время он был очень торжественен, совершенно не такой, как обычно. Он всю неделю носил черный фрак, ночью не спал и бродил взад и вперед, как бы ожидая кого-то. Утром он читал Библию, но больше ничего не говорил. В воскресенье утром он приказал всем своим детям стать перед домом во фронт. "Кто будет отсутствовать, не войдет больше в мой дом". Дождь лил ручьем, но они должны были стоять без зонтика. Затем он скомандовал по-военному выступление и сам без шляпы и зонтика пошел впереди, в белых брюках, в церковь.
Через день, когда он гулял со своими двумя еще некрещеными детьми, начался дождь. Тогда у него возникла мысль: здесь достаточно воды для крещения. Тотчас же он заставил детей, сделав им необходимое наставление, отправиться с обнаженной головой и без зонтиков в ближайший большой город, где он их, промокших до костей, привел в еврейскую семью. Этим он считал крещение законченным.
Свое поведение он мотивировал библейским изречением, случайно пришедшим ему в голову: "Он не пощадил своего собственного сына". "Это - дети, которых я представил господу".
Последний поступок послужил поводом к помещению его в больницу. Здесь он был совершенно иным. Никаких следов раздражительности. Он производил впечатление довольного, добродушного, душевно спокойного человека. Речь и движения очень медленные, почти торжественные. Он гулял немного, занимался музыкой и курил трубку, развалившись в удобной позе на софе.
Такова личность Грабера по своим внешним проявлениям. Внутри у него жила и вероятно уже давно - совершенно фантастическая шизофреническая бредовая система религиозного характера, которую он составил в письменном виде, со строго проведенной схемой, со многими цифрами и символическими числами. Обычно он не говорил об этом. При тщательном анализе можно было констатировать в последние годы два психотических приступа продолжительностью в несколько недель, из которых первый наступил после кастрации, между тем как второй относится ко времени описанной церемонии крещения. Весьма вероятно, что он имел и другие приступы, но их нельзя было доказать.
Что можно сказать по поводу этой картины? Если мы у Эрнста Ката совершенно отнимем тонкое чувство, а, с другой стороны, прибавим еще немного тупости, то он не будет отличаться от доктора Грабера. Сдвиг психэстетической пропорции здесь больше коснулся анэстетического полюса. Вместе с этим вся личность более груба, и психический внешний фасад, который у Ката еще в известном обманчивом лоске сохранился, у Грабера сильно пострадал. Отсутствует утонченное художественное чувство, аристократические манеры, умение держать себя в обществе, заботливость о своей внешности. Первый признак небрежности во внешности, которую мы уже отметили у Ката, здесь явно выступает в неряшливости, нечистоплотности. И там мы видели наряду с остатками сентиментальности грозно выступающую ярость. Здесь, у Грабера, мы находим жестокий гнев и, вме
[150]
сто тонкой раздражительности, грубую форму внутренней гиперэстезии: угрюмую внутреннюю раздражительность, которая может вылиться в вспышки ярости, как у лиц с повреждением мозга. Очень типичен в нашем случае комплексный характер раздражительности. При полном отсутствии внешних столкновений отсутствует также и внутреннее расстройство настроения. И остается картина чистого спокойствия и тупости. Если настроение характеризуется тупостью наряду с гневливостью, то психический темп характеризуется своеобразной комбинацией педантизма и фанатической стойкости, с одной стороны, разорванностью, странными, порывистыми причудами, - с другой; здесь таким образом, сочетаются две типичных крайности шизоидного темперамента.
