Наконец он нашел его. Накинул веревку и встал на пень. Он держал в руках петлю. И, наверное, на какую-то долю секунды его охватил страх, или, быть может, сомнение в правильности своих действий, или какое-то иное чувство… Но вдруг…
Вдруг его руки сами стали натягивать ему петлю на шею. Он пытался сопротивляться, но не мог. Его ноги старались поджаться так, чтобы повиснуть на веревке. В отчаянии человек силой своей воли боролся с непокорными ему руками и ногами, но оказался бессилен. Петля затянулась на его шее. Еще мгновенье, и…
Но тут он неожиданно припомнил старую молитву. Он никогда ее не произносил, и вообще редко вспоминал о Боге. Но сейчас все слова о Нем, которые он когда-либо слышал, всплыли в его голове. И он отчаянно молился.
И человек почувствовал, что руки и ноги снова ему подчиняются. Он снял с шеи веревку, спрыгнул с пня. Он посмотрел на сук, где мог бы висеть еще минуту назад, бросил веревку и пошел обратно в город. Он радовался, что так счастливо избежал смерти…
…В городе, переходя улицу на зеленый свет, он был сбит машиной… Водитель потом рассказывал, что у него вдруг отказали тормоза…
Это невероятно, но даже одно наше разрушительное желание, подкрепленное действием, может вызвать к жизни силы, которые завершат процесс разрушения помимо воли человека. Сколько таких разрушительных желаний было «спродуцировано»? Сколько разрушающих сил пришло в движение?
С этими вопросами необходимо оставить клиента. Вопросы тяжелы, однако без усиления напряжения невозможно сформировать у зависимого человека искреннего желания изменений. И только тогда, когда клиент в той или иной форме искренне задаст вопрос: «А что же делать, как теперь быть?», можно переходить к третьей стадии сказкотерапии зависимостей.
Третья стадия
Сказание о Раунском утесе (психотерапевтическая сказка Скайдрите Калдупе)
Великан обошел всю Видземе и прилег отдохнуть, положив голову на бугор. Издали он походил на огромный серый валун, и только золотистые волосы его колыхались, как полевица на июньском ветру.
Но долго не улежишь, если край неба рдеет от вечерней зари, будто приречный луг, заросший первоцветом, а дорога белой мглистой рекой вьется меж горушек и гор и все твердит ему, твердит, что, может быть, не за этим, так за другим холмом Великан непременно повстречает свое счастье.
И снова его одолела с ранней юности знакомая, но неутоленная жажда счастья. И Великан засмеялся. От его счастливого смеха захмелела земля, и по краям дороги проснулись цветы подмаренника.
Великан поднялся и пошел в дальний путь. Поутру из-за поворота дороги выходит ему навстречу девушка – на плечах белая шаль с голубыми узорами, вокруг стана пояс из лиловых и синих бусин.
Остановился Великан, глядит не наглядится. Глаза слепит, голова идет кругом, а губы просят у сердца слов, которых еще никто не слышал и не говорил. И нашлись они, такие слова, только вымолвить их нелегко.
– Э-э-э… кто ты? – заикаясь, спрашивает Великан.
– Я – твое счастье, – отвечает девушка и подходит ближе.
– Э-эх! – Великан радостно переводит дух, а сердце его волнуется, как бурное море. Ну нет, так нельзя! Нельзя, чтобы море, летним зноем нагретое, так бушевало в груди, каждой волной своей и обжигало, и освежало. И стыдно Великану в этом признаться. Стыдно и за свои огромные лапищи, за желтые космы волос.
– Вот те на! Что мне с тобой делать?! – растерянно вымолвил Великан. – Уж больно ты хрупкая, уж больно ты нежная, и так нежданно-негаданно появилась! Да вправду ли ты и есть мое счастье, моя милая, моя суженая?
– Присмотрись, узнай, тогда и суди! – засмеялась девушка, и пояс из бусин, вторя ее смеху, зазвенел, засверкал сине-лиловыми, зелено-синими огоньками.
А Великан потопал к озеру за советом.
– Послушай, друг, мне повстречалось счастье! Да как узнать, взаправду ли это мое счастье, моя суженная? Идет мне навстречу и говорит, будто я ее искал. Еще чего! Разве я искал? Я просто так пошел Видземе посмотреть.
Призадумалось озеро, темные морщины избороздили его лик. Долго оно молчало и наконец заговорило:
– А есть у нее в глазах зеленые искры? Есть шаль цвета речной волны? Тиха ли речь ее, как шепот камышей? Такой была моя суженая, мое счастье, верное, настоящее. Когда я разбушевалось в бурю и вздумало из берегов выпрыгнуть, она меня успокоила, накрыла покрывалом из водяных лилий…
Выслушал Великан, что сказало ему озеро, и пошел обратно. Видит – сидит у дороги девушка, пояс из бусин в руках теребит.
– Что же ты тут сидишь? – спрашивает Великан.
– Тебя жду и все думаю, куда поведешь меня – только до реки Гауи или до самого моря?
– А ты для меня ненастоящее счастье. В глазах у тебя нет зеленых искр, и речь твоя не похожа на шепот камышей… А покрывало из водяных лилий ты ткать умеешь?
– Нет, не умею, – и смуглая душистая рука ее легко легла на плечо Великана. – Посмотри, как синеет там даль, у края неба. Побежим с дорогой наперегонки, это я умею. Я так хочу увидеть море.
Теплой волной захлестнуло сердце Великана, но вот она схлынула, и сомнения грудой серых камней навалились ему на голову и грудь. Он снял с плеча смуглую руку девушки и один пошел к высокому холму. У большого холма и мудрость большая. Наверняка холм даст ему мудрый совет.
Высокий холм гордо взирал на облака и сперва даже не слышал, о чем ему толкует Великан, а когда услышал, сердито нахмурил лоб.
– Что ты ко мне пристал? – проворчал он недовольно. – Почем я знаю, каким должно быть твое счастье?
– Не сердись, брат! Я к тебе только за советом. Ты же знаешь, каким бывает настоящее счастье.
– Мое счастье, моя суженая, была молчалива. Сидела в тенистом ельнике и восхищалась моей высотой. Глаза у нее темные, как земля на пашне, волосы цвета ольхи, когда в ольшанике токуют тетерева.
– Спасибо, брат, – сказал Великан, кивнул головой и побрел обратно. А у самого глаза грустные-грустные. Отыскал он девушку у пригорка в Рауне и смущенно вымолвил:
– Нравишься ты мне… Очень нравишься, но ты ненастоящее мое счастье. Ты не молчалива и мной не восхищаешься, и глаза у тебя не темные, как земля на пашне… Ступай своей дорогой.
Но девушка только рассмеялась в ответ, да так весело, что на обочинах дороги повыскакивали ватаги белых ромашек.
– Я правда твое счастье, твоя суженая. Пойдем вместе до самого моря. Ведь ты ходок неутомимый, да и у меня шаг легкий. По вечерам твои руки будут служить мне изголовьем, а днем я буду шагать с тобой рядом и слушать твои рассказы. Ты высок и, значит, будешь видеть дальше меня. И порой я буду проситься к тебе на руки, и тогда я тоже увижу дальние дали. Каждое утро твоя улыбка будет светлее вчерашней.
– Но ведь ты ненастоящее мое счастье, – прошептал Великан, едва не захмелев от одного ее взгляда. Бывают же у иных глаза, – точно сизой дымкой подернуты, и взгляд их согревает и манит. – А может, ты и в самом деле мое счастье, – помолчав, добавил Великан, чувствуя на щеке ее легкую смуглую руку. И все же опять отправился просить совета. На сей раз он пришел к Медвежьему болоту.
– Слышь, дружище, ты такое большое, широкое, много видишь, много знаешь. Дай совет. Скажи ты глупому Великану, каким должно быть настоящее счастье.
– Мое счастье, моя суженая курлыкала по-журавлиному и день-деньской жаловалась на мои окнища, все грозилась уйти, убежать, но весной всегда ко мне возвращалась. Волосы у нее, как серый лишайник, а руки цепкие, как корни можжевельника. Я был с ней очень счастлив.
– А не заводила ли она речь все о море да о море? – спросил Великан, и голос его прозвучал так жалобно, словно стон ветра на голой осенней поляне.
– Ну, что же это за счастье, если то и дело про море твердит! Море отсюда не видать, оно очень далеко.
Опечалился Великан, пошел прочь.
– Не твоя сужжженая, не твое счассстье! – весело зудели мелкие болотные слепни, присаживаясь на вспотевшие плечи Великана.
Он не вернулся к пригоркам Рауны. Нечего ходить прощаться, коли счастье это ложное.
Лето щедро дарило благодатные дни, один краше другого, но потом вдруг одумалось, заскупилось. И дни стали серыми, один печальней другого. Вечерами в августе горьковато пахли головки хмеля, горечь пробралась в сердце Великана. Почему же счастье его так прячется? Может, он случайно прошел мимо него?
Небо застлали темно-синие сентябрьские тучи, березы теперь кажутся белыми свечами, каждую ночь ветер сшибает их желтое пламя, с каждой ночью блекнут огни лета. И лишь еловые леса синеют на горизонте, – смотришь на них – и сердце томят воспоминания.
В первые заморозки голубым утром воротился Великан в холмистую Рауну. Не позвякивает ли тут где-нибудь пояс из синих бусин? Не зазвенит ли за кустами веселый смех, и не лягут ли на его плечи легкие смуглые руки? А нежный голос не попросит ли его ласково: «Ведь ты больше меня, и ты видишь дальше. Возьми же меня на руки… побежим наперегонки с дорогой…».
