оперативное сознание, то есть процесс быстрого понимания, который позволяет нам использовать согласованно разум вместе с интуицией. Другими словами, абстрактный разум, если его определяют руководить действиями, сильно мешает взаимодействию между изобретательностью и быстрым рассуждением. То есть осознание подавляет действие: абстрактные рассуждения не должны проводиться, пока мы действуем, потому что они блокируют спонтанный поток взаимодействия между разумом и действием. Наш эксперт по математическому мышлению был определенно впечатлен моими утверждениями и прокомментировал: «Итак, я должен рассуждать и размышлять до и после, но не во время работы, потому что в противном случае это лишило бы мою способность интуитивного мышления». Итак, мы решили увидеться через месяц. Тем временем Давиду следовало продолжить работу на фондовой бирже, увеличивая, однако, использование интуитивного выбора, сводя случайный и гиперрациональный выбор к одной операции. Более того, я ему посоветовал обращать внимание на те моменты, когда его рациональное сознание вмешивается в оперативное о сознание, немедленно блокируя попытки поддерживать вопросы разума.
Через месяц Давид сообщил, что он опять стал отличным биржевым трейдером и что он постоянно следил за вторжениями своей гиперрациональности в операционные рассуждения, чувствуя себя гораздо более расслабленным и способным принимать решения, которых ежедневно требует его профессия.
Могу ли я быть детоубийцей?
Учитывая поистине удивительную картину нашего кафкианского персонажа — хотя это ни в коем случае не была литературная фантастика — проблема заключалась в том, чтобы разрушить структуру сомнения, которое превратилось в уверенность именно из-за попытки подавить его.
Понятно как субъект вошел в настоящее генерализованное измененное состояние сознания, из которого, как только он вышел, все вернулось в норму.
Во время первой встречи, используя обычную стратегию, применяемую к патологическому сомнению, я попытался заронить терапевтическое сомнение, чтобы вынести на рассмотрение вопросы инквизитора, прежде чем искать разумный ответ. На этот маневр пациент ответил: «Теперь, когда я говорю об этом с вами, мне все кажется ясным, я задаю себе глупые вопросы, на которые я ищу разумные ответы, и поэтому я начинаю бредить, что я убийца. Моя проблема в том, что эти идеи обволакивают меня, как смерч, и увлекают прочь от любой возможности рационального мышления, и у меня нет времени и сил реагировать». Это заявление еще более ясно подчеркивало тяжесть патологии. Я спросил его: «Но Ваше основное сомнение в том, что Вы являетесь преступником или что Вы можете превратиться в преступника в измененном состоянии сознания?» Пациент ответил: «Я знаю, что я не преступник, потому что я живу жизнью человека, который соблюдает правила, иногда даже чересчур. Я опасаюсь, что охваченный раптусом я могу совершить что-то ужасное, даже не осознавая этого».
Благодаря этому разъяснению, полученному с помощью стратегического вопроса, целью терапевтического вмешательства больше не было доказать пациенту, что он не преступник, а продемонстрировать ему невозможность превратиться, будучи охваченным раптусом, из респектабельного и безупречного с этической точки зрения человека в кровожадного убийцу. Для этого я начал перефразировать то, что он точно определил: я сказал, что его ситуация напомнила мне некоторые фильмы Хичкока и других старых режиссеров, в которых были странные случаи бессознательных убийц под гипнозом или охваченных «резвым безумием». Наиболее показательным был случай доктора Джекилла и мистера Хайда, из которого пациент также вспомнил великолепную телевизионную интерпретацию Джорджо Альбертацци: он сказал мне, что ужасно боялся быть похожим на этого персонажа. Я отметил, после анализа «сюжета» его проблемы, как пациент в конечном итоге реализовал именно то, чего он боялся больше всего, то есть потерял контроль над собой, именно в поисках уверенности, что он не может его потерять. Другими словами, я дал ему понять, как его попытка подавить сомнение с помощью успокаивающих ответов была тем, что привело его в измененное состояние сознания, когда он почувствовал себя виноватым в том, что придумал его разум.
Ситуация напоминала предложенный Кафкой образ самоубийцы: заключенный, который, увидев воздвигнутую во дворе виселицу, считает, что она предназначена для него, ночью сбегает из камеры, спускается во двор и вешается в одиночестве. (Кафка, 1948/1962). Героя Кафки сначала судят за преступление, которого он не совершал, затем, оказавшись в своей камере и увидев строящуюся виселицу, он думает, что это для него, совершает побег и вешается. После того, как я предложил ему этот литературный образ, он застыл с широко открытыми глазами. Мы можем утверждать, что это был его первый эмоционально — корректирующий опыт, который позволил познакомить его с терапевтической техникой, способной блокировать неудержимую спираль патологии. С тех пор, и правда, всякий раз, когда возникали ужасные сомнения и инквизиторские вопросы, пациенту приходилось блокировать поиск обнадеживающих ответов, зная, что, если бы он позволил этот процесс, его бы затянуло в водоворот и привело к измененному состоянию сознания, в котором он чувствовал бы себя виновным в преступлении, которого он не совершал. Если бы ему не удалось заблокировать импульс искать успокаивающие ответы, он должен был бы записывать все, что происходило в его уме, то есть выложить на бумагу внутреннюю дискуссию между инквизиторскими вопросами и ответами на них, позволив диспуту, прописывая каждую деталь, достигнуть насыщения.
Через неделю пациент принес несколько страниц с описанием критического эпизода, вызванного новостью, которую он услышал в новостях об изнасилованном и убитом ребенке. Он сообщил, что это чрезвычайно болезненное поведение позволило ему канализировать все свои мысли и что после часа внутренней битвы между тем, кто обвиняет, и тем, кто заявляет о своей невиновности, в какой-то момент все как будто сломалось, как когда просыпаешься от кошмара. В остальное время ему всегда удавалось блокировать свою склонность искать обнадеживающие ответы: он очень четко представлял себе образ человека, который поднимается на виселицу, чтобы повеситься после признания в преступлении, которого он не совершал.
Терапия продолжалась в течение многих сеансов, и было много страниц обвинительных дебатов, о которых сообщил пациент, который тем временем также был направлен на сознательный поиск всех новостей о чудовищных действиях, которых он всегда пытался избегать. Это дополнительное указание, как обычно происходит в таких случаях, было направлено на устранение противоречивого эффекта избегания того, что нас пугает, и в конечном итоге, напротив, приводит к усилению наших страхов и чувства неспособности (Nardone, 1993; «Страх, паника, фобия» Nardone, 2005).
Спустя одиннадцать месяцев после нашей первой встречи и длительного отсутствия каких-либо реальных кризисов, мы договорились на продолжение встреч для контрольного наблюдения через несколько
