Вскоре я оживленно болтала с подругой за чашечкой кофе, начисто позабыв о депрессии, которая меня к ней привела. Точно так же как, выпив обезболивающего, уже не хочется идти к дантисту, легко отвлечься от самотерапии: у вас появляется естественное желание отложить неприятное дело, не будить спящую собаку. Я заставила себя вспомнить, зачем пришла, памятуя, что проигнорированная депрессия с новой силой вернется позже, описала подруге, что чувствовала до прихода сюда, и вскоре депрессия вернулась — Шаг 2. Почувствовать внешнюю эмоцию. Шаг 3. Что еще я чувствовала, когда это только начиналось? Когда это началось? Я повела расследование, как детектив. Как я себя чувствовала, когда проснулась сегодня утром? Прекрасно. Сейчас было только десять часов утра, поэтому то, что угрожало мне скрытым чувством, должно было произойти сегодняшним утром. Что-нибудь из ряда вон выходящее? Просто подвезла Джинни в школу, вот и все. Может, по дороге случилось что-то необычное? Сначала ничего особенного вспомнить не удавалось, но потом на ум пришли те мальчишки с их отвратительным смехом. Что я тогда почувствовала? Кратковременное напряжение. Было ли что-то еще, что я боялась почувствовать? Гнев? О нет, только не я. Я ведь не из тех невежественных взрослых во власти предрассудков, которые питают ненависть вперемежку со страхом к типичному трудному подростку. Это никак не может относиться ко мне — той, что глубоко изучала проблемы подростков с эмоциональной депривацией; той, что уделяла столько внимания потенциальным малолетним преступникам и знала все об их происхождении!
И вдруг я заплакала. Меня охватили две эмоции, стремительно сменившие одна другую и обе ставшие причиной слез: гнев к этим двум паршивцам, а затем стыд, возникший из-за конфликта гнева и моего идеализированного образа себя — этакого Святого Понимающего Взрослого, который все прощает и неуязвим для мерзостей подобного рода. Я проплакала несколько минут (стыд продолжался дольше, чем гнев), а потом мое душевное равновесие было восстановлено. Депрессия прошла, и весь остаток дня я чувствовала себя хорошо.
Открывая что-то новое об идеализированном образе себя, вы неизменно обнаруживаете, насколько фантастичным он является, насколько нереально высоки его стандарты, насколько невозможно ему соответствовать. Означает ли это, что идеализированный образ себя — фальшивка? Что «вы настоящий» — совершенно другой? Нет. Если всю жизнь вы стремились соответствовать определенному типу человека, то отчасти вы им и являетесь. Сумев распознать, насколько далека от реальности ваша цель, как много противоположных устремлений движут вами, вы освободите себя для сознательного выбора. После переживания скрытых чувств вам станет легче действовать в соответствии с образом человека, которым вы хотите быть, вы будете руководствоваться этой целью в своем выборе. Но теперь, время от времени изменяя себе, вам не придется ненавидеть себя за несоответствие этому образу. Возможно, на какой-то момент вам станет стыдно, как это было со мной, но потом вы сможете принять всю сложность своей личности, вместо того чтобы вести себя так, будто в вашей жизни существует только одна прямая дорога.
Несколько лет назад приступы головной боли по выходным составляли регулярное явление в моей жизни. Этот физический симптом всегда означает для меня, что я скрываю какое-то чувство. Озадачившись этим, я стала выслеживать неадекватную реакцию, и вот что мне удалось обнаружить. Пять дней в неделю я вставала спозаранку и как отменный повар готовила всем домочадцам завтраки — для каждого в свое время, укладывала им обеды с собой и занималась всем этим без единого слова жалобы, провожая всех вовремя на работу и учебу. Но потом наступали выходные, когда хотелось делать то, что угодно моей душе. По субботам и воскресеньям, сразу по окончании завтрака я усаживалась за какую-нибудь книгу. Мои дочери тогда пребывали в том возрасте, когда стоит вам только расслабиться, как они тут же вбегают со своими вопросами, разговорами и другими проблемами, и это случается каждые пять минут.
Еще раньше при помощи самотерапии мне удалось раскрыть один из множества моих идиотских образов себя: Абсолютно Идеальный Родитель. Это означало, по-видимому, что я должна была дорожить «близостью» любой ценой: всегда радоваться, когда детки врываются ко мне со своей болтовней и быть благодарной за такое чудесное утро в кругу семьи. С другой стороны, моя увлеченность книгами не знает границ: я читаю приблизительно так же, как алкоголик пьет. Лишите меня книг, и я буду страдать из-за «синдрома отмены». Для таких людей, как я, постоянное прерывание чтения посреди страницы подобно изощренной пытке. Однако мой идеализированный образ себя, Абсолютно Идеальный Родитель, не позволял мне испытывать раздражение. Я никогда не жаловалась, отрывая глаза от книги с улыбкой и добрым словом каждые несколько минут.
Этот конфликт между страстным желанием читать и потребностью быть лучшим родителем в мире являлся причиной жестоких головных болей, которые продолжались все выходные и превращали меня в измученную несчастную мать, которая была не в состоянии составить хорошую компанию домочадцам. Это прекрасный пример провального поведения.
Мне не нужна была самотерапия, чтобы это понять, поскольку этот идеализированный образ себя был уже давно мне известен. Все, что потребовалось сделать, — это к двум прибавить два и осознать всю глупость моего поведения. Тогда я получила полную свободу использовать свой разум и опыт для решения проблемы.
На следующее утро в воскресенье я взяла с полки книгу и отправилась в постель. Я закрыла дверь в спальню с инструкциями не беспокоить, за исключением крайне важных случаев. Пока меня не было в поле зрения, дети, как и следовало ожидать, принялись за отца. Где-то около часа я читала в полной тишине и спокойствии, чтобы позже уделить максимум своего внимания семье безо всяких мигреней, мешающих мне быть той самой матерью, которой хотелось быть.
Я вспомнила свой идеализированный образ себя, приняла свою потребность изредка не соответствовать его требованиям, а потом с новыми силами устремилась к идеалу на весь остаток выходных.
Одна моя подруга собиралась в поездку вместе с мужем и тремя детьми. «Но младший, — она качала головой и горестно вздыхала, — даже не знаю, как мы справимся с малышом». Мальчик был совершенно очаровательным, и я очень любила его. Но когда Мэри начала жаловаться на смену подгузников и кормление ребенка в дороге, я почувствовала, как сжимаюсь от тревоги. Я поняла, что она пыталась этим сказать: что она хочет, чтобы я взяла на себя заботы о ее ребенке на время их отдыха; она надеялась, что я предложу это сама и избавлю ее от неловкости просьбы. На какой-то момент мысль об огромной ответственности за чужого ребенка привела меня в ужас. Но мне казалось, она хотела, ожидала от меня предложения, и я не могла отказать этой невысказанной просьбе. С чувством легкого потрясения я услышала, как упрашиваю оставить малыша у себя, перекрикивая ее протесты, повторяя, какое огромное удовольствие мне это доставит.
Итак, я оказалась наедине с чужим ребенком, чьих потребностей я не понимала, и который не мог высказать мне своих желаний. «Ему нравится детское питание прямо из баночки. Он так хорошо играет целый день в манеже. Его не надо укачивать, он спит всю ночь». Слова его матери эхом звучали в моих ушах все следующие две недели. Малыш на второй же день отказался от своих привычных баночек, и пришлось употребить всю изобретательность и бесконечное терпение всех членов моей семьи, чтобы узнать методом проб и ошибок, чего бы ему хотелось на обед. Он начал ходить и яростно сопротивлялся заточению в манеж. Поскольку мои собственные дети давно уже выросли из младенческого возраста, и интерьер дома не был специально приспособлен для маленького ребенка, мне приходилось целый день ходить за ним по пятам, чтобы защитить от опасности. Он начал хуже спать (естественно, раз мамы не было рядом), и ночами я сидела с ним, пытаясь укачать его.
Когда одной особенно кошмарной ночью, отчаянно борясь со сном, я держала его на коленях и вдруг поймала себя на том, что при взгляде на его упрямое маленькое личико меня переполняет ярость, я поняла, что все последние дни только и делаю, что злюсь на его мать. Я начала изливать эмоции прямо в присутствии бедного невинного малыша. Какая мать могла вот так бросить своего ребенка и уехать (я не позволяла себе таких поездок с маленькими детьми)? Как она посмела так меня использовать (я никогда не использовала людей); сыграть на моем благородстве (я никогда так не поступала)?! Моя злость все росла и росла. Мне вдруг захотелось, как только Мэри переступит порог моего дома, высказать ей все это прямо в глаза, пусть даже потом я об этом пожалею. Такой встречи допускать было нельзя, вспышка давно копившейся ярости могла быть просто ужасной. Я чувствовала необходимость выпустить заранее хотя бы часть этих эмоций.
