Священнослужитель. Давайте в качестве еще одного примера рассмотрим кластер священнослужителя — он вас наверняка удивит. Многие, если не большинство священнослужителей, поддерживают смертную казнь. Многие страдают от «однобокой любви», то есть любят Бога, но ненавидят людей, хотя Бог сыграл с ними больше злых шуток, чем любой мирянин. Учитывая широкую поддержку, которую оказывает духовенство войнам, я не удивлюсь, если на автомобилях священнослужителей появятся надписи «УБИВАЙТЕ ХРИСТА РАДИ». Короче говоря, священнослужители все больше тяготеют к радикально правым и, как ни парадоксально, все меньше питают любовь к роду человеческому. Когда им нужны деньги, они говорят нам творить добро, следуя заповедям Христа. Но когда какой-нибудь несчастный, с безжалостно травмированной в детстве психикой, совершает преступление, они ссылаются на закон Моисея: «Око за око…» Или это мое предубеждение?
Прочие категории. Кластеры фермеров и «синих воротничков» похожи на кластеры государственных служащих и работников коммунальных служб. Кластеры писателей, актеров, музыкантов и художников относятся к одной категории, но будьте внимательны. Взгляните на Чарлтона Хестона, который так наклонился вправо на политическом поприще, что одна его нога кажется намного короче другой, а у Джейн Фонды в свое время были проблемы с «левым» уклоном. Кластеры школьных учителей, альпинистов, медсестер и секретарей более расплывчаты и непредсказуемы. Второе поколение богачей — это вообще отдельная тема. Лучшие из них часто испытывают вину за свое незаслуженное финансовое благополучие и пытаются как-то ее искупить, в то время как другие, вроде братьев Менендес, начисто лишены нравственного содержания, как пустые пакеты из-под чипсов на пляже. Более возрастные домохозяйки чаще зеркалят кластеры своих мужей, чем более молодые и работающие женщины. А когда вы читаете мои рассуждения о кластерах, окрашенные моими предубеждениями, вы реагируете на них с позиции собственных взглядов и представлений. Внешне никто из нас не выглядит предвзятым. Но если мы спорим, ссоримся, расходимся во мнениях, наши предубеждения сразу становятся очевидными — согласны?
Опасность игнорирования кластера. Возможно, опасно и неправильно стричь всех под одну гребенку, разделяя на категории по расе, национальности, полу, экономическому положению или профессии. Но если мы хотим цивилизованным образом защитить себя от последствий предвзятости, концепция кластеризации — вполне доступный и приемлемый, хотя, может, и не совсем «политкорректный» инструмент. Однако он однозначно лучше, чем гадание на картах.
Позвольте мне рассказать вам историю. Несколько лет назад я защищал банкира из Луизианы, обвиняемого по уголовному делу за различные виды банковского мошенничества. Я был предельно откровенен с этим банкиром, который проделал долгий путь от Луизианы до Вайоминга, чтобы убедить меня взяться за его дело.
— Послушайте, я не люблю банкиров, — сказал я ему как можно более вежливым тоном. — Вы выглядите приятным человеком и все такое, но я никогда не защищал банкиров и, откровенно говоря, не вижу оснований делать для вас исключение.
— Господин Спенс, — ответил он. — Я еще тот сукин сын.
Это привлекло мое внимание. Он смотрел на меня невероятно грустными и серьезными глазами.
— Знаете, когда я берусь за какое-то дело, я отдаю ему часть своей жизни. И мне хочется верить, что человек, которого я защищаю, принесет пользу обществу. Иначе я потрачу свою жизнь впустую. А я не хочу тратить свою жизнь впустую.
Банкир объяснил мне, что попал в беду, потому что на самом деле совершал добрые дела. Он выдавал кредиты бедным людям, оказавшимся в отчаянном положении, в обход строгих банковских правил. Он сам вырос в бедной семье. Он сам пробивал себе дорогу в жизни. Он не выносил все эти принципы банковского бизнеса, согласно которым, если у вас есть деньги, вам выдадут займ на любую сумму, а если вам действительно нужны деньги, вы не получите ни цента, даже если оставите в залог жену и детей. Он старался помогать начинающим предпринимателям и бизнесам. Он был верен своим старым друзьям, далеким от банковской сферы. Он делал крупные пожертвования местному чернокожему сообществу, в том числе университету для афроамериканцев. Его взгляды и принципиальная позиция вылились в конфликт с регулирующими органами, а затем и с государственным адвокатом, которого ему назначили.
Он не вписывался в мой банковский кластер. Но мне все равно не хотелось представлять его интересы. Я обсудил ситуацию с Имаджин.
— Не знаю, почему бы не защитить этого беднягу, — сказала она. — Банкиры тоже люди.
— Да, — сказал я. — Только через одного социально девиантные.
— Банкиры имеют право на презумпцию невиновности, — сказала она.
— Угу, и через одного признаются виновными.
— Банкиры имеют право на защиту.
— Как и все подозреваемые в совершении преступления.
— Ты предвзят, — сказала она. — Это дело — отличная возможность поработать над своими предубеждениями.
Она была права — впрочем, как обычно. Чем больше я узнавал этого банкира, тем больше им восхищался. Почти в каждом человеке, даже в банкире, есть что-то хорошее и светлое. В итоге я согласился взяться за это дело.
В суде я столкнулся с проблемой, с которой до этого не сталкивался: как чернокожие Луизианы отнесутся к белому банкиру из Луизианы? Когда начался процесс отбора присяжных, я, сам того не осознавая, стал отбирать тех, с кем чувствовал себя комфортно. Хотя я родился в Вайоминге и в детстве мало общался с афроамериканцами, в их обществе мне вполне комфортно. Я разделяю здоровое недоверие к доминирующему белому обществу. Я признаю несправедливое отношение этого общества к бесправным и обездоленным меньшинствам. Я вырос в бедной семье. В школе ко мне относились свысока, и я часто чувствовал себя изгоем, одиноким и никому не нужным. К началу 1960-х я обнаружил, что сочувствую чернокожим.
Отбирая присяжных для дела банкира, я решил по возможности сформировать жюри только из афроамериканцев. Я считал, что понимаю афроамериканцев. Если я им симпатизирую, они, по идее, должны симпатизировать мне. Если они будут мне симпатизировать, то услышат мои аргументы. А если они услышат мои аргументы, то оправдают моего клиента. Такова была моя логика, и банкир с ней согласился. Он тоже симпатизировал чернокожим и был готов доверить им свою судьбу. Более того, чернокожие присяжные наверняка оценят, что банкир их выбрал, что он им доверяет и все такое прочее. Доверие порождает доверие. Я не устаю это повторять.
Прокурор, в свою очередь, считал, что афроамериканцы будут благоволить представителям власти, поэтому в итоге в наше жюри вошли десять чернокожих и двое белых присяжных. Я даже пытался исключить этих белых присяжных — домохозяйку и фермера — из жюри, но, к моему большому разочарованию, их оставили.
Судебный процесс продолжался несколько месяцев. И, как это обычно бывает, среди присяжных стал обрисовываться лидер — в данном случае это был молодой афроамериканец, сидевший крайним слева в первом ряду. В кругу своих коллег я называл его Крутым Чуваком, потому что он был так преисполнен важности и самодовольства, словно отвечал за весь мир. И этот Крутой Чувак мне симпатизировал. Когда я высказывал свое мнение, он широко мне усмехался, подмигивал или энергично кивал головой.
В ходе процесса я пришел к выводу, что Крутой Чувак может убедить присяжных оправдать моего клиента. К тому же мы привели им фактические доказательства того, что этот банкир помог многим афроамериканцам и был явно их другом. Мой перекрестный допрос тоже был на высоте. К окончанию слушаний со стороны обвинения осталась лишь горстка чиновников, которые пытались показать моему подзащитному, кто здесь главный. Они хотели поквитаться с ним за его принципиальность.
Я выступил со сногсшибательным последним словом, вобравшим в себя все теоретические и практические аспекты, изложенные в этой книге, и привел жюри в полное замешательство. Судья заявил о пересмотре дела в связи с тем, что присяжным не удалось прийти к единогласному решению, и они разошлись по домам. Выходя из здания суда, я увидел проезжавшего мимо Крутого Чувака. Он тоже меня увидел, помахал мне рукой, улыбнулся и сложил пальцы буквой V, что означало «victory», то есть «победа».
