Такой способ переконструирования реальности может привести к ошеломляюще новому ее видению, позволяющему внезапно осознать потенциальную возможность изменений.
6. ПЕРЕОПРЕДЕЛЕНИЕ СИТУАЦИИ
Человек всегда был рассказчиком, мифотворцем, конструктором реальностей. Наши предки изображали воспринимавшуюся ими реальность того времени на стенах пещеры Альтамира, народы делились своими представлениями о том, что такое значимая реальность, через устные предания, религиозные мифы, историю и поэзию. Отыскивая глубинный смысл мифов, антропологи раскрывают структурное устройство обществ прошлого.
На игровой площадке в нью-йоркском Центральном парке мать- пуэрториканка наблюдает за своим трехлетним сыном, который играет в песочнице. Пожилая женщина говорит ей по-испански, что у ее сына очень хороший cuadro (символ, образ). Она говорит, что он станет учителем, когда вырастет. Это предсказание явно радует мать, которая улыбается пожилой женщине, отряхивая песок с коленок ребенка.
Cuadro ребенка парит у него над головой, увидеть и истолковать его способен всякий, кто это умеет. Пуэрториканские родители стараются угадать cuadro своего ребенка, не осознавая, что сами вносят вклад в его создание. Однако любая семья, и не только пуэрториканская, накладывает на своих членов уникальный отпечаток, говорящий об их принадлежности к данной семье. Этот образ, который психологи называют ролью, представляет собой текущий межличностный процесс. Людей постоянно формируют контексты, в которых они живут, и особенности, определяемые этими контекстами.
Каждая семья тоже имеет свой динамичный cuadro, создаваемый ее историей, которая формирует ее самосознание как социального организма. Обращаясь за терапевтической помощью, семья приносит с собой свое представление о "географии" собственной жизни. Она уже дала собственную оценку своим проблемам, своим сильным сторонам и своим возможностям. Семья просит терапевта помочь ей справиться с реальностью, которую она создала.
Первая задача терапевта в ходе присоединения к семье заключается в том, чтобы сформулировать терапевтическую реальность. Терапия — это целенаправленное действие, в ходе которого не все истины оказываются применимыми. Наблюдая за взаимодействиями между членами семьи в терапевтической системе, терапевт отбирает те данные, которые облегчат решение проблемы.
Поэтому терапия начинается со столкновения между двумя формулировками реальности. Формулировка семьи важна для обеспечения преемственности и сохранения семейного организма примерно таким, каков он есть; цель терапевтической формулировки — подтолкнуть семью к тому, чтобы она смогла более дифференцированно и компетентно справиться со своей дисфункциональной реальностью.
В качестве примера семейного мифотворчества можно привести формулирование своей реальности семьей Минухиных в то время, когда мне было около одиннадцати лет. Меня считали наделенным чувством ответственности, мечтательным и безруким. Мою сестру считали социально компетентной, легкомысленной, но деловой. Мой брат, на восемь лет младше меня, появился в семье, где ярлыки были уже распределены, поэтому на его долю пришлись оставшиеся формулировки: смышленый, беспечный, способный и безответственный. Наши действия подгонялись под эти формулировки очень простым способом: если мой брат проявлял ответственное отношение к своим обязанностям в семье, такое поведение определялось как проявление необычных способностей и ума; если же я проявлял безответственность, это истолковывалось как необычная промашка, и так постоянно. Всем нашим действиям присваивали "подходящий" ярлык, который соответствовал принятым в семье истинам. Эти мифы претерпевали и дальнейшую разработку. Я припоминаю семью "Балати- нов", которую мои родители обычно приводили как пример семьи, где дети всегда компетентны. Только в юношеском возрасте до меня дошло, что на самом деле мои родители говорили на идише "ba-laten kinder", то есть "у других людей дети…", и я один выдумал эту мифическую семью: брату и сестре эта семья, которой меня стыдили, была незвестна. Понадобилось много лет внесемейного опыта и помощь наших супругов и детей, чтобы изменить, расширить и стереть подобные формулировки.
Мы, дети, формулировали столь же лишенные гибкости представления о своих родителях. Наш отец был справедлив, честен, властен и обладал строгим этическим кодексом, нарушение которого грозило нам жестокими карами; наша мать была заботлива, всегда под рукой и готова защитить нас, если не считать того, что, поскольку наш дом всегда содержался в образцовом порядке и чистоте, любое нарушение этого порядка становилось серьезным проступком. У нас были и определенные представления о взаимодействиях между отцом и матерью и между сиблингами. Мы были частью расширенной патриархальной семьи, потому что в соседних домах жили наши дедушки и бабушки, семьи нашей тети с отцовской стороны, дяди с материнской стороны и двоюродной сестры. В этом сложном организме наша семья занимала четко очерченную нишу. Мой отец выступал как ответственный, справедливый судья во всяческих конфликтах; тетя Эстер и моя мать выполняли функцию фей-хранительниц для всех своих племянников и племянниц.
Наш дед был патриархом еврейской общины, в которую входила примерно треть всего четырехтысячного населения городка, и поэтому положение нашей семьи в клане "требовало" соответствия этому представлению. Мы были знакомы со всеми жителями города и общались с ними в качестве покупателей, продавцов, соседей и друзей, принимая участие в общественной жизни городка. Такая экологическая ниша, охватывавшая одновременно отцовский бизнес, мою лошадь, школу и начальника полиции, чей сын-механик женился на женщине-истеричке, у которой была мнимая беременность, формировала мой внутренний опыт и наделяла его значимостью. Каждая из частей этого представления имела свой вес; благодаря постоянным взаимодействиям внутри моей нуклеарной семьи определенные формулы, гласящие, "кто я такой и кто мы такие", приобретали напряженность, которой были лишены мои взаимоотношения с Теннерени, сыном владельца городской газеты. Однако моя семья, безусловно, представляла собой холон по отношению к внешнему миру, и наша жизнь протекала в определенном контексте.
В моей семье были проблемы, были привычные "разрешители" проблем и предпочтительные их решения. Когда появлялись такие проблемы, которые не могли быть решены в рамках самой семьи, на помощь привлекали теток и дядьев — например, тетю Софию, когда моя мать пребывала в депрессии после смерти бабушки, или дядю Элайаса, когда мой отец разорился во время Великой депрессии.
В одиннадцать лет мне пришлось уехать из дома, чтобы продолжать учение: в школе нашего городка было только пять классов, и я год прожил в семье тети Софии. (Хотя тетя была уже больше пятидесяти лет замужем за дядей Бернардом, в моей нуклеарной семье роль главы дома всегда принадлежала члену семьи моих родителей, а не его супругу.) Год, проведенный у нее, был самым несчастным в моей жизни. В разлуке с домом, друзьями и привычной обстановкой у меня началась депрессия, ночные кошмары, я чувствовал себя одиноким, в школе подвергался преследованиям со стороны компании "городских мальчишек", плохо учился и провалился по двум предметам. Следующий год был немного лучше. Я переехал в дом двоюродной сестры, у которой были маленькие дети, жил в одной комнате с двоюродным братом — моим ровесником и подружился еще с тремя подростками. Мы создали клуб четырех мушкетеров, который просуществовал до окончания школы, так что к тому времени, когда моя семья перебралась в город, у меня уже появилась система поддержки.
Смысл всего этого заключается в следующем. Если бы моя семья в тот момент, когда у меня в одиннадцать лет все разладилось, решила, что я нуждаюсь в помощи, то она пошла бы по обычному пути — попросила бы двоюродную сестру заняться моим воспитанием и поговорить со мной, потому что все решения, как правило, искали внутри семьи. Если бы в то время в Аргентине существовали семейные терапевты и мы обратились бы к одному из них, то я уверен, что сценарий, который они изложили бы, шел по линии уже привычных в нашем доме "решений": отец настаивал бы на том, что нужно больше и ответственнее работать, мать удвоила бы свою заботу и опеку, а младшая сестра и тетя вслед за матерью выразили бы свою озабоченность по поводу меня. В конце концов все они открыто поддержали бы отца, потому что он был главой семьи; но до тех пор мои взаимоотношения с матерью стали бы теснее. Она еще больше опекала бы меня, а я стал бы еще более некомпетентным. Пусть у нас, членов семьи, были и другие возможности, — но в дисфункциональных ситуациях моя семья, как и другие, прежде всего прибегла бы в качестве стратегии преодоления проблем к уже хорошо знакомым ей решениям. И, конечно же, такое упорство усилило бы гомеостати- ческие тенденции в семье, вместо того чтобы повысить ее сложность и способность к новым решениям.
