с ними отличным от нас способом: «Ого, ты так же травмирован, как я, но раз ты в порядке, то сможешь мне помочь». Типичная иллюстрация: агрессор – жертва, оба травмированы родителями, но один разрушает себя, другой – партнера. Конечно, в конце концов, сделав такой неосознанный выбор, мы приходим к разочарованию. Те самые защитные механизмы, те черты, которые привлекли нас в начале, начинают раздражать. Возникают ярость и отчаяние: «Почему ты не исцелил меня? Ведь мог!» Это крик о помощи уязвимого напуганного внутреннего ребенка, который хотел хоть в ком-то найти спасение, но не нашел. Почему же бессознательное пускает нас по ложному следу?
В отношениях с партнером мы стремимся повторить чувства, испытанные нами в детстве. Нас привлекает та же комбинация эмоций, которую мы уже проживали: это могут быть тепло и нежность, а могут быть одиночество, ненависть, тоска и отвержение. Мы выбираем партнера, чтобы вновь пережить привычные чувства и исцелить грусть и боль прошлого. То есть в той же ситуации получить другой результат. Фрейд назвал это «тягой к повторению». Он считал, что воссоздание событий прошлого помогает нам обрести иллюзию контроля над жизнью.
Только вот попадая в схожую ситуацию, мы зачастую вновь погружаемся в пережитый в детстве болезненный опыт. Травма, с которой мы столкнулись в прошлом, меняет мозг. Она воздействует на все его уровни: молекулярный, уровень нервных клеток, нейрональных связей, и даже на структуры мозга – лимбическую систему, гиппокамп, лобные доли и другие. Представляете, по данным ученых, у человека, пережившего травматический опыт, объем гиппокампа может быть на 11 % меньше, чем обычно.
У некоторых девушек из-за травмы нарушено распознавание опасности, поэтому они могут долгое время находиться в абьюзивных отношениях и не замечать этого. Часть женщин, наоборот, постоянно чувствуют тревогу и настороженность. Из-за травмы меняются процессы регуляции гипоталамо-гипофизарной системы и надпочечников. Этим как раз и объясняется так называемое «ослабление привязки к контексту» – женщина начинает видеть опасность там, где ее нет. Это также связано с усилением реактивности миндалины – она реагирует чаще, чем у других людей. Ее задача – беречь нас от опасности.
Именно из-за травматического прошлого мы можем воспринимать как угрозу, например, молчание партнера. Потому что, когда мы были маленькие, молчала мама, от которой зависело наше выживание. Этот игнор детский мозг считывал как: «Меня нет для мамы, меня не существует, значит, я умру от голода». Такой опыт фиксируется в мозге в виде связей между нейронами. У переживаний, которые много раз повторялись, эти связи сильнее.
Когда мы вновь попадаем в похожую ситуацию, контакт между нейронами еще больше укрепляется. И хотя сейчас мы стали взрослыми и вроде бы вполне способны проанализировать, что от молчания мужа мы не погибнем, на передовую выходит реакция миндалины, и нас накрывает ужас и паника. Чуть позже нам кажется, что мы повели себя странно, но в эту минуту мы ничего не можем с собой поделать. Для мозга ощущение опасности было таким же, как в детстве, ведь травма живет вне времени. Представьте себе человека, который как будто ходит по новым «улицам» с картой, которую получил 30 лет назад, во времена, когда город еще был деревней. Неудивительно, что он постоянно оказывается не там, где собирался быть.
Я расскажу вам несколько историй о том, как переплетаются прошлое и настоящее, погружая нас в хаос зависимости и страха. Это будут истории о самых распространенных типах травматического опыта.
ИСТОРИЯ ИРЫ. УНИЖЕНИЕ
Мама растила Иру, регулярно манипулируя ею и даже убеждая в том, что отчим бросил их, потому что девочка «плохо себя вела с ним». Она выбрасывала Ирины вещи без спросу, перекладывала и переставляла, могла отдать знакомым то, что дочери дорого, и бросить между делом: «Тебе это уже не нужно было». По такому же сценарию уже взрослая Ира выбрала в партнеры человека, который ее ни во что не ставит.
В результате маминых манипуляций у Иры сформировался искаженный образ себя, в котором нет четкой границы между «Я» и «другим». Ее образ Я частично растворился в образе-Я мамы, а затем и мужа. При этом Ира до прихода на терапию не осознавала себя ценным, уникальным человеком, имеющим право защищать свою территорию. Для нее насилие над личностью было само собой разумеющимся явлением, привычным стереотипом сначала в детско-родительских, а потом и в межличностных отношениях.
Ее детская травма основана на унижении и подавлении, лишении свободы, гиперконтроле и игнорировании желаний. Именно дочери таких мам, как у Иры, обладают специфическими личностными чертами, располагающими к зависимым отношениям. Это страх, чувство вины, стыд, отчаяние, беспомощность, пассивность, неуверенность, неумение отстаивать себя.
ИСТОРИЯ ТАНИ. ОТВЕРЖЕНИЕ
Таня пришла на терапию, когда стали разваливаться ее третьи отношения за последний год. И у первого, и у второго мужчины были жены. Моя клиентка к роли любовницы была не готова, но при этом каждый раз надеялась, что партнер все же выберет ее. Этого не происходило. Наконец Таня нашла свободного мужчину, но… по иронии судьбы на первом месте для него всегда была мама.
Совпадение? Нет! Именно через такие совпадения к нам зачастую приходит осознание, что наш выбор подчиняется определенному алгоритму. Чаще всего он не поддается рациональному объяснению. При помощи терапии Таня связала воедино цепь событий. Ее отец практически не появлялся в их жизни, и, выбирая недоступных мужчин, она пыталась переиграть отношения с ним. Проще говоря, Таня раз за разом бессознательно воспроизводила знакомый сценарий: желала добиться любви недоступного мужчины. Ее детская травма связана с отрицанием права быть любимой, именно это толкало ее искать партнера, склонного к убеганию, исчезновению.
ИСТОРИЯ ИННЫ. ЧУВСТВО ВИНЫ
Инна вспоминает, что мама всегда все тащила на себе: две работы, трое детей. Папа сначала перебивался случайными заработками, а потом и вовсе стал сидеть дома. Он не был способен принимать решения, ждал указаний от мамы. Инне всегда было жаль мать. Сейчас она живет с мужчиной, который не работает. Он занимается хозяйством и периодически устраивает Инне скандалы. Она чувствует к нему презрение, но не уходит. Говорит: «Я же ответственна за него, что он будет без меня делать».
Замечаете параллели? Стать более счастливой, успешной в любви – интуитивно трактуется нами как предательство по отношению к родителю, казавшемуся несчастным. У нас есть неосознанный страх, что если мы станем счастливее наших мам и пап, то будем отвергнуты семейной системой, нашим родом. Тогда мы жертвуем своим личным счастьем, чтобы оставаться частью семьи.
Кроме того, у дочерей агрессивных отцов есть бессознательная установка: «Я не могу любить папу,
